Дворец царя и великого князя по постройке, по наружному виду и по убранству не так роскошен, как те, которые я видел.
Это очень низкая постройка — 8-квадратная, очень похожая на старые английские строения, с небольшими окнами, так и в прочих отношениях.
Теперь расскажу о моем представлении царю. Когда я уже прожил здесь двенадцать дней, дьяк, ведавший дела иностранцев, прислал мне уведомление, что князь желает, чтоб я явился к нему с грамотами короля, моего государя; этому я был очень рад и со тщанием приготовился. Когда князь занял свое определенное место, за мною пришел толмач в верхнюю комнату, где сидело с лишком 100 дворян, все в роскошных с золотом платьях; отсюда я вошел в залу совета, где сидел князь со своею знатью, образовывавшею великолепную свиту; они сидели вокруг комнаты один выше другого; сам же князь сидел значительно выше, чем кто-либо из его приближенных, в позолоченном кресле; одет он был в длинное золотое платье, с царской короной на голове; в правой руке держал скипетр из хрусталя и золота, левой опирался на свое кресло. <…> Поклонившись, я передал ему грамоту; князь милостиво подозвал меня и осведомился у меня о здоровье короля, моего государя; я отвечал ему, что при моем отъезде король был в добром здравии и что я надеюсь, что и теперь он в таком же здравии. После этого князь пригласил меня к обеду. Думный дьяк представил мои подарки его светлости открытыми (до этого времени они были закрыты), и когда его светлость взял мою грамоту, я был приглашен выйти; я не мог говорить с князем, исключая тех случаев, когда он обращался ко мне. Я отправился в секретарскую комнату, где и ждал два часа, по прошествии которых я был приглашен в другой дворец, называемый золотым; не знаю, почему он так называется: я видел много дворцов, которые лучше этого во всех отношениях. Я вошел в палату, которая мала и необширна, как зала его величества, короля Англии; стол был накрыт скатертью, на конце стола сидел кравчий с небольшим белым жезлом в руке, этот стол был переполнен золотой посудой. На другом конце палаты стоял красивый шкап с серебреной посудой. Отсюда я вошел в обеденную палату, где сидел сам князь, не в торжественном платье, а в серебреной одежде, с короной на голове; сидел он на стуле, несколько приподнятом; около него никого не сидело. Вокруг комнаты стояли столы, за которыми сидели лица, приглашенные князем к обеду; все были в белых платьях. Места, на которых стояли столы, были подняты ступени на две. Посреди палаты стоял стол или шкап для посуды, наполненный золотыми чашами (между прочим здесь находились четыре удивительно больших кружки <…> из золота и серебра; думаю, что они добрых 1 1/2 аршина высотою). При шкапе с посудой стояло два дворянина с салфетками на плечах, оба держали по золотой чаше, усыпанной жемчугом и драгоценными каменьями; это были чаши для питья самого князя; когда он бывал в хорошем расположении, он попивал из них по глотку. Блюда подавались князю без порядка, но сервиз был очень богатый: всем было сервировано золотом, не только князю самому, но и нам всем, притом приборы были массивные; золотые чаши также были очень массивны. Число обедавших доходило в тот день до 200 человек, и всем им были поданы золотые сосуды.
Прислуживавшие дворяне были в платьях с золотом и служили князю с шапками на головах. До подачи кушаньев князь разослал всем по большому куску хлеба, и податель, называя вслух лицо, которому было послано, говорил: «Иван Васильевич, царь русский и великий князь Московский, пожаловал тебя хлебом»; при этом все вставали и так оставались, пока он произносил эти слова. После всех князь дал кусок хлеба кравчему, который тот съел перед князем и затем, откланявшись, вышел. Тогда внесли блюдо лебедей, разрезанных на куски (каждый лебедь на отдельном блюде), куски князь рассылал так же, как и хлеб, и податель говорил те же слова. Как я уже говорил, кушанья подавались не по порядку, а одно тотчас за другим. Затем князь рассылал с теми же словами напитки. Перед обедом он переменил свою корону да во время обеда две, так что я видел три короны на его голове в один день.
Когда все было подано, он дал каждому из прислуживавших ему дворян кушаньев и напитков из собственных рук; его намерение при этом, как я слышал, было то, чтобы все уважали его слуг. По окончании обеда он подзывал к себе по имени каждого из своих знатных; удивительно было слушать, как он может знать их имена, когда их так много у него. Я по окончании обеда отправился в свое помещение, был уже час ночи.
Теперь оставлю этот предмет и не буду больше говорить ни о князе, ни об его дворце, но хочу рассказать об его земле и народе, их свойствах и военном могуществе. Этот князь повелитель и царь над многими странами, и его могущество изумительно велико. Он может вывести в поле 200 и 300 тысяч людей; сам он никогда не выступает в поле менее, чем с 200 тысячами людей, и когда он выступает в поход, еще оставляет на границах войска, численность которых не мала. На лифляндской границе он держит до 40 тысяч человек, на Литовской — до 60 тысяч, против ногайских татар — тоже 60 тысяч людей — просто, удивительно слышать; к тому же он не берет на войны ни крестьян, ни торговцев. Все его военные — всадники, пехоты он не употребляет за исключением служащих при артиллерии и прислужников, которых будет тысяч 30. Всадники — стрелки, имеют также луки и ездят верхом так же, как и турки. Доспехи их состоят из кольчуги и щита <…>. Некоторые покрывают свои кольчуги бархатом или золотой или серебряной парчой; это их страсть роскошно одеваться в походе, особенно между знатными и дворянами; как я слышал, украшения их кольчуг очень дороги, отчасти это я и сам видел, иначе едва ли бы я поверил.
Сам князь одевается богато, выше всякой меры; его шатер покрывается золотой и серебряной парчой, до того усыпанной драгоценными каменьями, что чудно смотреть; я видал шатры королей английского и французского, которые великолепны, однако же и не походят на этот. Когда русских посылают в отдаленные иностранные земли или когда к ним являются иностранцы, то они одеваются чрезвычайно пышно; а то и князь сам ходит в плохеньком платье; когда он переезжает из одного города в другой, то он одевается только умеренно сравнительно с другими временами. Пока я жил в Москве, князь отправил двух послов к польскому королю; они взяли с собой по меньшей мере 500 лошадей, пышность их была выше всякой меры: не только на них самих, но и на лошадях их были: бархат, золотая и серебряная парча, усыпанные жемчугом, и притом не в малом числе. <…>
Но возвратимся к их военным действиям. В сражении они без всякого порядка бегают поспешно кучами; почему они неприятелям и не дают битв большею частью; а если и дают, то украдкой, исподтишка. Я думаю, что под солнцем нет людей, способных к такой суровой жизни, какую ведут русские. <…>… Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного над своей головой; обычная их защита против непогоды — войлок, выставляемый против ветра и непогоды; когда навалит снегу, солдат сгребет его, разведет себе огонь, около которого и ложится спать. Так поступает большая часть из них, исключая дворян, доставляющих себе на собственный счет другие припасы. Но и такая жизнь в поле не так удивительна, как их крепость: каждый должен добыть и привезти провизию для себя и своей лошади на месяц или на два; сам он питается водой и овсяной мукой, смешанными вместе; лошадь его ест зелень, ветки и тому подобное; несмотря на все это, русский работает и служит очень хорошо. Спрошу я вас, много ли найдется между нашими хвастливыми воинами таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы один месяц. Не знаю ни одной страны около нас, которая бы славилась такими людьми и животными. <…>…Что могло бы быть совершено этими людьми, если бы они были выучены порядкам и познаниям цивилизованных войск. Если бы этот князь имел в своей стране людей, которые могли бы выучить их вышесказанным вещам, то я думаю, что два лучших и сильнейших христианских государя не могли бы соперничать с ним вследствие его могущества, суровости и выносливости его народа и лошадей и тех незначительных издержек, которых стоят ему войны.
Исключая иностранцев, князь не платит никому жалованья (иностранцы получают ежегодное жалованье, но небольшое); воины из его областей служат на собственный счет, исключая, что стрельцам он дает жалованье на порох и пули <…>. Если же кто-нибудь заслужит перед ним, то князь жалует ему поместье или кусок земли, за что получивший обязан быть всегда наготове — явиться с таким числом людей, какое укажет князь.
<…>…Если какой-нибудь дворянин или помещик умрет, не оставивши детей мужского пола, князь немедленно же берет на себя его землю, невзирая на какое бы то ни было число дочерей умершего, и тотчас же передает это поместье кому-нибудь другому, за исключением незначительной части для выдачи замуж дочерей (умершего). Равным образом если какой-нибудь богач помещик состарится или как-нибудь получит увечье и сделается чрез это неспособным нести княжескую службу, то другие дворяне, не вполне достаточные, но более способные к службе, придут к князю с челобитной, показывая, что «вот у вашей милости есть такой-то неспособный нести службу вашему высочеству, но очень богатый, а с другой стороны у вашей светлости много дворян бедных и имеющих недостаток в пропитании; мы-то вот и есть нуждающиеся, но способные нести службу, и да будет угодно вам обратить внимание и заставить его (увечного) помочь недостаточным». Князь тотчас же назначает розыск об его силах, и, если челобитная оправдается розыском, неспособный призывается к князю, и ему скажут: «Друг, у тебя слишком много дохода, а ты не можешь служить своему князю, кормись с меньшей части поместья, а с остальной будут жить более способные к службе». После этого поместье немедленно же будет отнято у него, за исключением малой доли для прокормления его и жены его; и он (увечный) не смеет жаловаться на это; в ответ он скажет, что он ничего не имеет, а что есть у него, то в руке Бога и князя; но не может он сказать, как обыкновенно говорит англичанин, когда имеет что-либо: «Это во власти Бога и моей». <…>
