Что касается его упреков русским солдатам в развращении добрых пруссаков пороком пьянства, а чиновникам царицы в обучении своих немецких коллег лихоимству, то стоит задаться вопросом: столь ли уж трезвы были при дворе самого короля-капрала и разве русское слово «взятка» не имело своего двойника в немецком лексиконе?
Последний год Семилетней войны оказался для жителей Восточной Пруссии самым беспокойным — за несколько месяцев они побывали под властью четырех разных монархов: Елизаветы, Петра III, Фридриха II, Екатерины II и, наконец, опять Фридриха.
При первом же известии о смерти Елизаветы патриотическая партия подняла голову и осмелела. Собравший 300 тыс. дукатов Домхардт самолично отвез их в лагерь Фридриха и еще до опубликования российско-прусского мира приготовил для него целый обоз зерна. Почти не скрываясь, он поддерживал оживленную переписку с королем.
Генерал Панин, которого немцы считали недоброжелательным и коварным, был заменен более гуманным и открытым генерал-лейтенантом Федором Воейковым. 5 июля 1762 г. последовало объявление о мире. Теперь уход русских задерживался всего на несколько дней только из-за недостатка перевозочных средств. Они уже передавали прусским гражданским властям управление провинцией. Военные чиновники, такие, как Болотов, получили приказ возвратиться к своим полкам. Просидев несколько лет за бумагомаранием в кёнигсбергской канцелярии, они даже огорчались от происшедшей перемены, да и сами немцы уже настолько привыкли к ним, что происходили трогательные сцены прощания. Старики хозяева Болотова вообще не хотели брать с него плату за еду, стирку и жилье; правда, он замечает, что они были швейцарцы, а не пруссаки. Но и пруссаки показали себя не менее чувствительными: учитель немецкого языка у того же Болотова отказался от денег за уроки и проливал слезы, обнимая своего ученика.
25 июня король Пруссии направил повеления чиновникам и населению провинции, где указывалось, что, пока российские войска еще остаются в ее пределах, надлежит содержать их и предоставлять им необходимые средства передвижения.
Снова почувствовав себя хозяином, Фридрих уже производил перемены в администрации: он принял отставку графа Финкенштейна, признанного неспособным и оказавшегося слишком податливым перед русскими. Во главе власти был поставлен верный и энергичный Домхардт.
Объявление о мире вызвало всеобщую радость. В этот день, 5 июля, «Кёнигсбергская газета» снова вышла с одноглавым прусским орлом вместо узурпатора — двуглавого. Полковник Гейден вернулся на свое прежнее место как комендант Кёнигсберга. Русские караулы были заменены реорганизованной гражданской гвардией. Два герольда в сопровождении конных и пеших отрядов из бюргеров провозглашали при звуках труб Notificarium[99] о мире. На всех общественных зданиях вновь с колокольным звоном и музыкой были восстановлены прусские гербы, праздничный народ кричал Vivat![100] и российскому императору, и прусскому королю. Весь Кёнигсберг украсился коврами и цветами, а на кораблях в порту были подняты флаги расцвечивания. 8 июля Воейков опубликовал постановление о снятии с прусских подданных присяги, которую они приносили всего лишь несколькими неделями раньше, еще до восшествия на престол нового царя. На другой день в город вернулись члены правительства, покинувшие его еще в 1758 г., а 10 июля было устроено последнее русское празднество в честь Петра III: богослужение, военный парад и иллюминация. 11-го произошла официальная передача власти пруссакам, чему некоторую торжественность придал академический акт с речами и стихами на латинском языке. Последовали и другие праздники: 14 июля после замирения Пруссии со Швецией в соборной церкви читалась проповедь на текст из Исайи о Вавилонском пленении и были оглашены мирные трактаты. Вечером состоялся банкет, данный ратушей в Юнкерхофе для офицеров обеих армий; солдаты же получили от щедрот магистрата денежную награду, выданную также больным, раненым и семьям инвалидов.
Но вдруг, в разгар всех этих празднеств, благодарственных молебнов, академических актов, торжественных проповедей, иллюминаций и букетов, словно гром среди ясного неба пришло известие о низложении Петра III. 16 июля 1762 г. генерал-губернатор Воейков объявил жителям Кёнигсберга, что на российский престол взошла Екатерина II. Мирный договор потерял свою силу — новая царица возвращала себе Восточную Пруссию.
Сначала у Екатерины были некоторые колебания по отношению к Фридриху II. Более того, понимая, что судьба ее силезской армии находится в руках короля, она видела в Восточной Пруссии как бы заложницу для обеспечения окончательной договоренности — захваченная провинция гарантировала безопасность ее армии. Воейков снова вступил в свою прежнюю должность генерал-губернатора; снова русские солдаты заняли цитадель и караульные посты в городе; императорский орел опять появился на зданиях и в «Koenigsberger Zeitung». Прусские офицеры, явившиеся для набора рекрутов, были взяты под стражу, а их жертвы отпущены по домам.
Затем, когда смерть Петра III и возвращение армии из Силезии позволили царице уже не бояться каких-то опасных осложнений, в Восточную Пруссию были посланы новые повеления. 6 августа Воейков объявил, что провинция окончательно передается прусскому королю. Снова на дома и в титул городской газеты возвратился орел Гогенцоллернов, а на караулы опять встали прусские солдаты. В тот же день в Кёнигсберг въехал фельдмаршал Левальд в своем прежнем качестве губернатора провинции. С еще большим воодушевлением возобновились академические акты, торжественные проповеди, публичные речи. В течение шести лет Восточная Пруссия трижды провозглашалась российской, и теперь третий раз она возвращалась в королевские владения. Перемены, связанные с воцарением Екатерины, заняли всего двадцать дней. Российская империя окончательно отдавала свою добычу. Восточная Пруссия счастливо выскользнула из ее рук.
Глава седьмая. Первое вторжение русских в Бранденбург. Бомбардировка Кюстрина (август 1758 г.)
Оккупация Восточной Пруссии должна была оказать огромное влияние как на дипломатию антипрусской коалиции, так и на ход военных действий. Елизавета могла или оставить эту провинцию себе, или же уступить ее Польше в обмен на Курляндию и спрямление украинской границы. Возможно, Австрия вначале и согласилась бы на это, но, с одной стороны, она боялась любой экспансии России в Европе, а с другой — опасалась того, что русские завоевания сделают невозможным в будущем всеобщий мир и возвращение ей Силезии. В Вене столь явно не хотели поддерживать своего союзника, что обе державы обменялись довольно резкими нотами. В какой-то момент царица даже пригрозила сепаратным миром с Фридрихом, который, не колеблясь, отдал бы ей уже потерянный Кёнигсберг ради того, чтобы всеми своими силами обрушиться на других участников коалиции.
Неприязнь и отвращение Австрии в немалой степени разделял и Людовик XV. Он тоже опасался движения России на Запад, а обмен Восточной Пруссии на польские земли был для него еще хуже, чем русская аннексия. Превыше всего, даже больше побед над Фридрихом, он держался за целостность Польши, за то, что он называл ее «свободами». Беспокойство вызывала и близость русских к Торну, а особенно к Данцигу. Французские дипломатические агенты в Варшаве, Вене и Петербурге только и занимались протестами против приписывавшихся России проектов, против постоянного прохода ее войск через польскую территорию и связанных с этим неизбежных злоупотреблений и эксцессов. И когда герцог Шуазель упрекал русских за слишком мягкое отношение к Восточной Пруссии, то менее всего имел в виду те выгоды, которые могла бы извлечь из нее царица, и не из враждебности к пруссакам. Прежде всего его уязвляло то, что Елизавета распоряжается в этой провинции так, словно это ее наследственное владение.
С чисто военной точки зрения занятие Восточной Пруссии предопределяло некоторым образом все передвижения российских войск. Она становилась и операционной базой, и центром снабжения; армия не могла ни переместиться из нее ни в район Познани, ни в Силезию, ни удалиться хоть на сколько-нибудь из опасения поставить ее под удар у себя в тылу. Таким образом, русские оказались как бы на привязи у своего завоевания. И когда Австрия претендовала на то, чтобы заполучить для себя российские войска в качестве вспомогательного флангового корпуса на главном театре военных действий, петербургский кабинет отговаривался невозможностью оставить без защиты Восточную Пруссию. Об это разбивались все попытки канцлера Кауница осуществить соединение обеих армий где-нибудь в Силезии, несмотря на всю иногда даже раболепную услужливость, с которой относился к нему граф Воронцов.
