Михаил Гаспаров - Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом

Геродот пишет, как афинский корабль гнался за кораблем Артемисии, царицы его родного Галикарнаса; Артемисия спаслась, неожиданно ударив и потопив соседний, персидский же, корабль, — афиняне решили, что она передалась к ним, и перестали гнаться за ней.

Геродот пишет, как ионийский корабль потопил корабль афинский, а эгинский корабль подоспел и потопил ионийский, а ионяне, метатели копий, держась за обломки бортов и мачт, копьями сбили эгинцев с их корабля и, подплыв, захватили его сами.

Геродот пишет, как эгинский вождь Поликрит отбил у врагов тот корабль, где томился в ранах захваченный персами отважный Пифей, его земляк, а потом, случайно встретив в разгаре боя корабль Фемистокла, во весь голос крикнул ему через борт: «Ну, что, Фемистокл, ты и теперь будешь говорить, что эгиняне — изменники?»

«Большинство варварских кораблей погибло в сражении при Саламине, причем одни из них были уничтожены афинянами, другие эгинянами, — пишет Геродот, — Так как эллины сражались строем, все на своих местах, а варвары не успели еще выстроиться и ничего не делали со смыслом, то неизбежно должно было случиться то, что случилось. Варвары в тот день бились отважно, потому что каждому из них казалось, что на него смотрит сам великий царь. Но когда передовые их корабли повернули назад, они стали гибнуть без числа и счета, потому что задние корабли рвались вперед, желая тоже отличиться пред царем, и сталкивались в тесном проливе со своими же убегающими передовыми».

«Наибольшую славу в этой битве стяжали среди эллинов эгинянин Поликрит и афинянин Аминий — тот, корабль которого первым сцепился с вражеским кораблем и который потом гнался за Артемисией. Если бы он знал, что на том корабле — Артемисия, он непременно бы взял ее в плен, ибо за голову Артемисии была назначена награда в десять тысяч драхм: так сильно негодовали афиняне на то, что женщина пошла в поход против них. Но она, как сказано, ускользнула; с нею вместе бежали и укрылись в афинской гавани все уцелевшие варвары с их кораблями».

Западный ветер подул, подхватил в проливе несчетные корабельные обломки и понес, колыхая, их к берегу Аттики, к месту, называемому Колиады. Так исполнились слова одного прорицателя, которые были произнесены за много лет до того и которые тогда никто не понял:

— Будут жарить на веслах тунцов колиадские жены.

Мардоний сказал Ксерксу:

«Не печалься, царь, и не думай, что войско твое побеждено. Не корабельные бревна, а люди и кони решают исход войны. Не персы и не мидяне, а финикийцы, киликийцы и прочие рабы твои оказались перед тобой нерадивыми воинами. Двинь твое войско к перешейку — и ты увидишь, что те же самые греки, которые были так храбры на кораблях, побегут перед тобою на суше. Или же, если хочешь, — возвращайся в Азию, а здесь оставь меня и триста тысяч настоящих воинов — и через год Греция будет твоей».

Царь задумался. Он отпустил Мардония и приказал позвать Артемисию. Он сказал: «Ты давала мне совет перед битвой, и он оказался лучшим; дай мне совет после битвы, и я последую ему».

Артемисия сказала: «Сделай так, как советует Мардоний: оставь его с войском, а сам воротись в Азию. Если Мардоний будет победителем, то честь победы достанется не ему, а тебе; если Мардоний будет побежден, то позор поражения ляжет не на тебя, а на него. Ты шел сжечь Афины — ты сжег Афины; дело твое сделано, вернись к своему народу».

Ксеркс сделал так, как сказала Артемисия. Триста тысяч человек он оставил с Мардонием — это были персы, мидяне, бактрийцы, саки, индийцы, пешие и конные, а из других народов — только самые красивые, сильные и храбрые бойцы. Весь остальной многоязычный сброд он увел с собой, потому что пользы от него в Греции было мало.

Когда Ксеркс собрался выступать в обратный путь, в его лагерь пришел посол от спартанцев. Встав перед царем, гонец сказал: «По велению оракулов спартанцы требуют, чтобы ты, царь персов, искупил свою перед ними вину: ты убил царя их Леонида, когда тот защищал отечество». Ксеркс с трудом понял, чего от него хотят. Он рассмеялся. Показав на Мардония, он сказал: «Вот кто будет искупителем». Спартанец выслушал это без улыбки, кивнул головой, повернулся и удалился.

Сорок пять дней шел Ксеркс от Греции до Геллеспонта. С ним были парфяне и сагартии, ликийцы и ливийцы, согды и эфиопы, утии и парикании. Шли в Азию по той же дороге, по которой пришли из Азии. Все вокруг было съедено, разорено, вытоптано. Воины рвали плоды, выдергивали траву, сдирали кору с деревьев, болели, падали и умирали. До Геллеспонта дошли немногие. Мост давно был разрушен бурями, обломки бревен и клочья канатов виднелись в прибрежном песке. Через пролив перебирались на лодках. За проливом начиналась Азия. Здесь было зерно в полях и скот на пастбищах. Изголодавшиеся люди бросались на хлеб и мясо и умирали из-за того, что отвыкли от пищи.

Рассказывали, будто однажды на корабле Ксеркс попал в бурю. Корабль был полон знатной свитой. Кормчий сказал: «Государь, если мы не избавимся от лишних людей, мы потонем». Ксеркс повернулся к персам: «Пришла пора доказать вашу любовь ко мне: спасение мое в ваших руках». Вельможи в шитых одеждах один за другим склонились перед царем и один за другим бросились в море. Облегченный корабль достиг берега. Здесь Ксеркс велел вывести кормчего вперед, за спасение царя увенчать его золотым венком, а за погибель стольких знатных персов — казнить.

Но Геродот не склонен верить этому рассказу. «Я полагаю, все согласятся со мною, — рассудительно пишет он, — что царь поступил бы так: гребцов побросал бы в море, а вельмож посадил на весла». Но главная причина даже не в этом, а в том, что Ксеркс, как было сказано, возвращался в Азию не морем, а посуху.

А если нужны доказательства, что Ксеркс возвращался посуху, то доказательства этому вот: в городе Абдере до сих пор хранятся золотой меч и шитая золотом царская шапка, которые Ксеркс оставил здесь в знак своей милости. Сделал он это потому, что только здесь, в месяце пути от Греции, он почувствовал себя в безопасности и лег спать, не опоясанный мечом. Впрочем, об этом рассказывают одни только абдерцы, так что этому можно верить, а можно и не верить.

Поределый царский флот день простоял в афинской гавани, а потом отплыл к берегам Азии: в Греции он был более не нужен. Плыли быстро и осторожно: в одном месте приняли цепь островов за цепь кораблей и далеко ее обогнули.

Греки не сразу поверили своей победе. Ночь после боя они провели на Саламине, огородив лагерь обломками кораблей: ждали нападения. Наутро стали собирать добычу — персидское золото, корабельную утварь, богатую одежду с трупов: все, что море выбрасывало на берег. Десятую долю послали в Дельфы: там на эти средства была отлита статуя Аполлона в двенадцать локтей вышины, с корабельным носом в руке. Остальное разделили между собой.

Когда стало ясно, что персы уходят, началось ликование. Афиняне рвались преследовать врага, мстить за разоренную родину: «На Геллеспонт! Разрушим мост, отрежем царя, уничтожим персов!» Фемистокл остановил их: «Не мешайте врагу отступать, не доводите его до крайности: кто отчаялся в спасении, тот страшнее в бою». Стоял сентябрь, приближались равноденственные бури, плыть было опасно: греки послушались Фемистокла.

А в лагерь Ксеркса вновь пробрался верный раб Сикинн: «Царь, афинянин Фемистокл, желающий тебе победы, передает: афиняне хотят идти на Геллеспонт, сегодня их удалось отговорить, но удастся ли завтра — неведомо; спеши!» И спеша к Геллеспонту, теряя своих воинов тысячами, не снимая меча ни днем ни ночью, царь помнил и верил, что афинянин Фемистокл желает ему победы.

Вместо Геллеспонта греки поплыли к эгейским островам: наказывать тех, кто шел вместе с персами. Десять лет назад Мильтиад после Марафона отправился требовать дань с острова Пароса, но безуспешно. Десять лет спустя Фемистокл после Саламина двинулся требовать дань с острова Андроса, но тоже безуспешно. Андрос был гол и скалист, здесь не было даже мрамора, Фемистокл объявил андросцам: «Я пришел к вам с двумя мощными божествами — Убеждением и Принуждением». Андросцы ответили: «А не велят нам платить тоже два мощных божества: Бедность и Нужда».

С Андроса так и не удалось ничего получить; но соседние острова, устрашенные, дали дань. С этой добычей флот ушел на зимнюю стоянку в Коринф, к укреплениям на перешейке.

В Коринфе, у алтаря Посейдона, владыки морей, двадцать флотоводцев собрались, чтобы решить: кто из них был лучшим в этой войне. Каждый называл двух: первого и второго по достоинству. Первым каждый называл сам себя, вторым каждый называл Фемистокла. Так Фемистокл получил двадцать голосов, а каждый из остальных — по одному.