Собранная к сему походу армия состояла от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек регулярного войска и из десяти до двенадцати тысяч донских, запорожских и украинских казаков, не включая притом погонщиков и других в обозе служащих людей.
Сей многочисленный народ целые полгода питать в пустыне не трудно, статься может, показалось бы израильскому полководцу Моисею, но отцу моему причиняли потребные к тому распоряжения тем больше труда и докуки, что те самые люди, на которых возложено доставлять провиант в армию, поступали с превеликою и безответною нерадивостию, и потому нужный запас для армии никогда в надлежащую пору не привозили. В Украине закупил он от сорока до пятидесяти тысяч волов, дабы на них везти полугодовой запас съестных припасов купно с разными полевыми приборами вслед за армиею. К последним принадлежали также многие порожние бочки, которые распределены по всем провиантским фурам по одной на каждую; в сих бочках везли воду, когда расстояние пространства земли между рек попадались обширные, и в потребном случае можно было употребить их также для настилки понтонных мостов, поелику тут стоило токмо несколько бочек под навьюченную фуру веревками подвязать, чтобы из того сделать часть плавучего моста.
Причем упряжка волов доставляла еще и ту не меньше важную выгоду, что коль скоро провиант на них везомый изойдет, то после били волов и говядину разделяли между солдат.
Сим образом обеспечено было содержание войск. Но дабы толь великий запас прикрыть и беспрепятственно продолжать марширование, на котором каждодневно надлежало опасаться, чтобы не быть окружену от разъезжающих белградских и липканских татар, подвигалась армия в виде баталиона каре, в средине коего находился провиант, артиллерия и весь обоз. Почему когда татары со всех сторон встречали копьями рейтаров и полевыми пушками снабженный фронт, то не долго против оного стояли, а обыкновенно отходили после небольших стычек с расположенными по углам баталиона каре гусарами и донскими казаками. Сверх того, для отвращения опасности настоящей в том, чтобы от загорания травы не учинился вред провианту и пороховому магазину, равно как и людям и скоту, повелено и накрепко подтверждено, чтобы с той стороны, куда огонь распространяться начнет, немедленно копать широкие рвы, кроме что в каждом полку имелось в готовности известное число метел и деревянных лопат, которыми солдаты помянутый огонь тушить обязаны были.
Когда армия, маршируя около двух месяцев, достигла расстоянием на три мили по сю сторону от Очакова, то в первый раз показались тут турки. Они, частию спаги, частию же босняки и арнауты, числом до шести тысяч человек, выступили все на лошадях навстречу армии российской, желая оную разведать, а притом и показать опыт храбрости своей. Коль скоро они приблизились, то высланы против них гусары и донские казаки, которые по кровопролитном сражении принудили их возвратиться в город. Один взятый при сем случае в плен татарский мурза объявил, что трехбунчужный сераскир-паша за несколько дней туда приехал, что гарнизон в городе состоит с лишком из 20 тысяч человек и что вскоре ожидают туда еще нарочитого вспоможения.
После сего отец мой представлял состоящим под его командою генералам, что хотя еще не подоспели потребные к осаде орудия, везомые Днепром, однако он мнением своим полагал, что необходимо нужно город замкнуть и чрез то пресечь путь приближающемуся вспомогательному войску. В сходствие чего армия, подвинувшись далее, в первый день июля имела Очаков в своем виду.
Очаков лежит на углу, который составляется от устья Днепра, именуемого в сем месте лиманом, и от берега Черного моря. Грунт земли тамошней содержит весьма твердую иловатую породу, и на полторы мили в окрестности ни единого стебелька травы не видно. Крепостные укрепления состояли из восьми нерегулярных полевых камнем одетых болверков и из двойнаго сухого рва. На валах стояли металлические пушки числом около ста. Съестные припасы можно было беспрепятственно туда привозить по Черному морю, доколе российская флотилия не пришла. В городе находились один сераскир, семь пашей и двадцать тысяч отборного войска, а пред лиманом стояли также на якоре несколько турецких галер.
Как скоро упомянутый многочисленный гарнизон увидел российскую армию, то большая часть оного, выступи из крепости как бы напоказ, расположилась в боевый строй. Напротив того отец мой приказал своей армии стать в линию в образе полумесячия и, положа ружья на плеча, с музыкою идти против них и прямо к городу. Тут сераскир, не желая вступить в сражение, отступил назад в город неукоснительно. Российская же армия, прогнав всех турок из их редутов, которые в окрестных садах города находились, остановилась при наступающей ночи расстоянием на один пушечный выстрел от города.
Еще в ту же самую ночь начали рвы копать, равно как и бомбы бросать в город. Последние произвели столь хороший успех, что в городе, наполненном тесным деревянным строением, в разных местах вскоре сделались пожары; и когда на рассвете продолжали бомбардирование сильнее прежнего, то не токмо весь город пламенем был объят, но и пороховый магазин с преужасным треском взорван.
Сии печальные обстоятельства побудили сераскира выслать одного депутата и просить перемирия на двадцать четыре часа. Ответ на сие был, чтобы он со всем гарнизоном своим отдался в военный плен, и на размышление дано ему не больше времени, как один час с таким напоминанием, что если он прежде исхода часа не решится, то ни единый человек пощажен не будет. Но как после проведали, что сераскир обретался на той стороне крепости у берега моря и с несколькими людьми покушался убежать в галерах, то за ним в догоню посланы гусары и казаки; а армия в то же время сделала нападение на неприятеля, который, оставя огнем пожираемый город, бросился в покрытую дорогу. При сем случае отец мой изъявил столько усердия и мужества, что сам пеший командовал баталионом Измайловской гвардии, знамя оного собственными руками водрузил на гласисе[50]. Сражение было весьма кровопролитное и с обеих сторон упорнейшее. Турки стояли, до самой головы покрытые за палисадами, и стреляли очень метко, потому что ружья свои могли прислонять к палисадам. Сколь часто ни летали вокруг ядра, но отец мой, не устрашась оных, не сходил со своего места и не прежде уговорили его оставить оное, пока не показали, что его шляпа в двух местах и складки на мундире по обеим сторонам прострелены. Принц Брауншвейгский Антон-Ульрих, обретавшийся на сем походе волонтером, находился беспрерывно при нем, и оба, по счастию, ни на один волос вреда не получили, невзирая что подле них стоящий паж упомянутого принца застрелен и его адъютант-подполковник Геймбург двумя пулями ранен. Наконец сел он на лошадь, дабы посмотреть, что в других местах происходило. Но и тут не меньшей подвергался опасности, ибо не токмо лошадь под ним в голову ранена и чепрак прострелен, но сквозь сюртук его, который, по счастию, был расстегнут и несколько от тела сдвигнут, пролетела в самый шов на спине пуля, не причинив ему ни малейшего вреда. Куда ни обращался он, всюду усматривал преужасное поражение от сильного огня неприятельского. Храбрый генерал Левендаль ранен в руку, а генерал Кейт в колено.
Напоследок после отчаянной обороны с лишком два часа и когда неприятели за недостатком в порохе бросали в окрест топорами, крючьями и лопатами, вломились наши в покрытую дорогу. Тут убивство еще не прекратилось, поелику яростный и неукротимый солдат российский никому не делает пощады, турки с отчаяния новую получили бодрость и, обороняясь саблями и длинными ножами до последней капли крови, многих победителей с собою во гроб унесли.
Около двух тысяч человек турок, убежавших, как выше упомянуто, к морскому берегу, спаслись удачливо на своих галерах. Но почти столько же народа, плывучи к оным, пребедственно потонули, ибо все суда, коль скоро стрелять в них стали, подняв якори, отвалили от берегов с величайшею поспешностию.
После толь ужасного поражения из тридцати тысяч человек, частию воинов и частию обывателей, находившихся за несколько часов в сем несчастном месте, спасли жизнь свою не более как пять тысяч человек, считая жен и детей. В числе пленников был также и сераскир, — именуемый Аггия-паша, человек разумный, благонравный и собою статный. Он был зять отрешенного великого визиря Али-паши и во время управления его государственными делами находился обер-шталмейстером при султане.
Из семи пашей, состоявших под упомянутым сераскиром, остался токмо один в живых, а именно комендант крепости Очаковской, а между других пленников иного знатного чиновника не было, кроме Осман-бея, сына погибшего паши герцеговинского. Сей, имея от роду не больше тринадцати лет, командовал уже тремя тысячами человек босняков. Приятный его вид и веселый нрав побудили отца моего взять его к себе, по возвращении своем в Санкт-Петербург представить императрице, которая, по прекрещении его в христианский закон, возвысила в дворянское достоинство с проименованием воина и, пожаловав ему земли, определила пажом ко двору. Добыча, полученная при завоевании Очакова, была весьма знатная, не смотря, что многое огнем истреблено, так что солдаты понесли с собою полные шляпы турецких червонцев. Отец мой выкупил у них множество драгоценных вещей, как-то: золотых и бриллиантами осыпанных саблей, кинжалов, конских приборов и часов для поднесения императрице, королю польскому и обер-камергеру Бирону в подарок, что после и исполнено.
