Эти изъяны, внутренне присущие коммунизму, отмечались многими его приверженцами, что приводило к появлению всякого рода «ревизионизмов». Правоверные коммунисты, однако, в срывах и неудачах видели не свидетельство ошибочности учения, а указание на то, что его проводили в жизнь недостаточно решительно. Подтверждая данное Джорджем Сантаяной определение фанатиков как людей, удваивающих свои усилия после того, как забывают, чего они, собственно, добиваются, коммунисты пускались во все более дикий разгул с резней и убийствами. В итоге, продвигаясь от Ленина к Сталину и от Сталина к Мао и Пол Поту, коммунизм оставлял на своем пути все более обширный океан крови.
В общем, коммунизм провалился — и был обречен на провал — по крайней мере, в силу двух причин; во-первых, потому что для введения равенства, то есть для достижения его главной цели, необходимо создавать аппарат принуждения, который требует себе привилегий и тем самым отрицает равенство, и во-вторых, потому что этнические и территориальные привязанности, коль скоро они вступают в противоречие с классовой солидарностью, повсюду и во все времена берут верх, растворяя коммунизм в национализме, чем и объясняется, почему социализм так легко сочетается с «фашизмом». Сознавая эту реальность, коммунистическая партия Российской федерации, с начала 1990 года ставшая преемницей КПСС, отказалась от лозунга, зовущего к объединению пролетариев всех стран.
Германо-итальянский социолог Роберт Михельс, предвидевший такой поворот событий, не ошибся в предсказании, что «социалисты могут восторжествовать, но социализм — никогда».
Есть и еще одна, более конкретная причина, по которой, устроенные по чертежам Ленина коммунистические режимы по самой своей природе противились осуществлению коммунистического идеала. Исходя из неизбежности крушения мирового капитализма, Ленин построил свое правление по военному образцу. Советский коммунизм и его подражатели милитаризировали политическую жизнь, подчинив ее центральному командованию. Такое устройство ввиду его неспособности мобилизовать все людские и природные ресурсы, не позволяло эффективно откликаться на прямые физические вызовы режиму и распространять его влияние за границей. Он оказался куда менее эффективным — более того, беспомощным — в ответах на вызовы, с которыми нельзя было совладать посредством применения силы. Когда ожидавшаяся мировая революция не наступила, советский режим по существу закостенел и со временем столкнулся с такими внутренними трудностями и угрозами, как равнодушие и пассивность населения, что влекло за собой неуклонный упадок экономики и державшейся на ней военной мощи. Справиться с этими бедами можно было только путем смягчения режима.
Но смягчение власти подрывало весь коммунистический режим, представлявший собой цельную организацию, существовавшую только при строго централизованном управлении. Стоило Горбачеву покуситься на эту систему, как в ней образовались трещины, и вскоре она совсем развалилась. Таким образом выяснилось, что коммунизм не поддается реформированию, то есть, иными словами что он не обладает способностью адаптироваться к меняющимся условиям. Присущая ему неподвижность привела его к падению.
Один из вызывающих споры вопросов истории коммунизма касается роли, какую сыграла в ней идеология — точнее, то, что именуется марксизмом-ленинизмом. Некоторые ученые полагают, что направляющей силой движения и режима, который из него вырос, были идеи, и поэтому Советский Союз и маоистский Китай они называют «идеократиями», то есть системами, управляемыми идеями.
Верно, конечно, что коммунизм не мог бы появиться без мифа о золотом веке и без созданного Марксом и впервые воплощенного в жизнь Лениным учения, которое предложило стратегию возвращения на землю этого счастливого времени. Но согласиться с этим еще не значит признать понятие «идеократии», просто потому, что любые идеи — будь то политические или экономические — как только они воплощаются в жизнь, рождают власть и скоро становятся ее орудиями. Капиталистическая экономика была классически описана в Богатстве народов Адама Смита. Но никто не станет всерьез утверждать, что капиталисты последних двух столетий выбирали свой образ действий под влиянием представления Смита о «невидимой руке» или руководствуясь каким-либо еще положением его теории. Пафос его идей отвечал интересам капиталистов, и поэтому они их приняли.
Нет оснований считать, что то же самое верно и в отношении марксизма-ленинизма. Представление, будто миллионы рядовых членов коммунистической партии и государственных функционеров твердо верили в теории, придуманные немецким экономистом девятнадцатого века, держится на самомнении интеллектуалов, среди которых многие действительно, кажется, полагают, будто человечеством движут идеи. При своем первом появлении коммунистические партии обычно малочисленны и часто подвергаются преследованиям; членство в них больше сопряжено с риском, чем с выгодами, и поэтому значительной частью их состава вполне могут двигать идейные соображения. Но, оказавшись у власти, приступив к раздаче привилегий, как и к назначению наказаний, такие партии находят себе массу сторонников, которые поддерживают господствующую идеологию только на словах. Исследование, проведенное в Советском Союзе в 1922 году, показало, что лишь 0,6 процента членов коммунистической партии имели законченное высшее образование и только 6,4 процента — свидетельства об окончании средней школы. На основании этих данных один российский историк сделал вывод, что 92,7 процента состава партии были людьми слишком малограмотными, чтобы выполнять поручаемую им работу (4,7 процента были неграмотными в буквальном смысле слова). И Ленин с горечью признавал такое положение вещей, когда в 1921 году распорядился провести первую «чистку» партии, чтобы освободить ее от «примазавшихся». То была обреченная на неудачу попытка справиться с неизбежным. По мере того, как коммунистическое государство расширяет свои властные полномочия, ее ряды растут за счет притока карьеристов, для которых членство в партии означает обеспеченное положение и льготы. Власть оказывается главной целью — как и самосохранение. Идеи же становятся теперь не более, чем фиговым листком для прикрытия истинной сущности режима: щеголяя преданностью высоким идеалам, удобно преследовать своекорыстные цели и совершать самые неблаговидные поступки.
Показательно, что в 1991 году при развале советской власти люди, считавшиеся блюстителями идеологической чистоты, — номенклатура — сдались без боя и под предлогом «приватизации» бросились растаскивать и обращать в свою собственность природные и производственные ресурсы страны. Такое едва ли могло бы произойти, будь аппарат действительно предан марксистско-ленинской идеологии.
Интересное свидетельство о том, сколь подчиненное значение имела марксистская идеология для политической деятельности коммунистов, дает нам биография правившего Советским Союзом с 1953 по 1964 год преемника Сталина Никиты Хрущева, написанная его сыном Сергеем. Со студенческих лет, пишет младший Хрущев,
я постоянно старался и никак не мог понять, что же такое коммунизм… Я добивался, чтобы сущность коммунизма разъяснил мне отец, но и от него не получал никаких вразумительных ответов. Я понял, что суть дела была не очень-то ясна ему самому[3].
И если уж лидер коммунистического блока и неутомимый предсказатель его грядущего торжества во всем мире не умел объяснить собственному сыну, что такое коммунизм, какой теоретической просвещенности прикажете ждать от рядовых партийцев и участников движения?
Именно своекорыстие — личное, как и государственное — вот, что двигало коммунистическими режимами и подрезало их уравнительные идеалы. Как часто и как бесцеремонно советские и китайские лидеры отклонялись от марксистского канона, если того требовали их интересы! В 1917-м Ленин разрешил рабочим брать в свои руки заводы, а крестьянам захватывать землю, хотя эти анархические действия шли вразрез с марксистским учением. В 1921-м он возродил свободный рынок сельскохозяйственной продукции и допустил капиталистическое предпринимательство в производстве потребительских товаров. Сталин наделил колхозников личными земельными участками, и получаемую на них продукцию они могли продавать по договорным ценам. В 1930-е годы он поощрял создание за границей Народных фронтов, что предполагало сотрудничество коммунистов с их злейшими врагами — социал-демократами. Хрущев заменил всемирную классовую войну «мирным сосуществованием». Мао провозгласил, что человеческая воля может брать верх над объективной реальностью, тогда как его преемники призвали своих подданных обогащаться. Все это делалось во имя коммунизма. В каждом случае требования идеологии приносились, по крайней мере временно, в жертву высшим интересам партии, которые всегда и всюду означали одно и то же: сохранение и расширение неограниченной власти.
