Несмотря на падение авторитета папства в последние годы, виновником чего стал Григорий, его достижения оказались больше, чем он мог себе представить. Он внес огромный вклад в установление верховенства папства в церковной иерархии, и хотя он не добился такой же победы над империей, он так заявил о правах церкви, что это нельзя было больше игнорировать. Церковь показала зубы, и последующим императорам приходилось бороться с угрозой, исходившей от нее. Тем не менее Григорий умирал если не сломленным, то по крайней мере испытав разочарование и утратив иллюзии. Горько прозвучали и прощальные слова: «Я любил праведность и ненавидел несправедливость, а потому умираю в изгнании».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Иннокентий и Анаклет
(1086-1183)
Хаос, вынудивший Григория VII бежать из Рима, еще более усугубился в результате его смерти. У антипапы Климента III имелись свои сторонники, однако ему не приходилось надеяться на победу над кардиналами-реформистами и на то, что ему удастся утвердить свою власть в Ватикане. Кардиналам же было нелегко отыскать подходящего преемника, поскольку из-за событий недавней истории понтификат во многом утратил привлекательность. Существовал лишь один выдающийся кандидат — аббат Монтекассино Дезидерий, руководивший этим большим монастырем последние двадцать семь лет, которые стали золотым веком обители. Он значительно расширил ее владения и увеличил библиотеку, превратив аббатство в центр образования, литературы и искусства. Дезидерий пользовался влиянием далеко за пределами своего монастыря. Именно он в 1059 году вел переговоры о союзе между папством и норманнами, и именно он примирил в 1080 году Григория VII с Робертом Гвискаром. И это он приютил в Монтекассино папу во время его бегства, и он был рядом с ним, когда тот умер.
Однако он отнюдь не жаждал стать папой, что неудивительно. Зачем ему менять покой и уют любимого монастыря на тот кошмар, который являл собою папский Рим? Кардиналам потребовался примерно год, чтобы уговорить его, — немногие понтифики принимали свой сан с такой неохотой. И прошло совсем немного времени, чтобы стало ясно, насколько он был прав. Уже через четыре дня после его избрания под именем Виктора III (1086-1087) в мае 1086 года, еще до его рукоположения, в городе вспыхнули серьезные волнения, и ему пришлось покинуть Рим. Он сложил папские инсигнии, уехал в Монтекассино и вернулся к прежним обязанностям. Однако его ненадолго оставили в покое. Десять месяцев спустя в должности папского викария, которую занимал и прежде, он собрал синод в Капуе; и здесь его вновь убедили принять сан понтифика, коим уже избрали. Норманнские войска вновь проложили путь в Рим, откуда новый антипапа вынужден был бежать. И 9 мая 1087 года Виктора наконец ввели в сан в храме Святого Петра. На сей раз он пробыл в Риме неделю, прежде чем вновь вернуться в свой монастырь, а в середине июня ему пришлось провести в Святом городе уже целый месяц. И этого оказалось достаточно. В конце июля Виктор опять возвратился в Монтекассино, а в середине сентября скончался.
Его преемник Урбан II (1088-1099) оказался человеком совершенно иного склада. Одо из Лажери — видный собой, образованный аристократ из Шампани, поборник реформ был приором Клюнийского монастыря до той поры, когда отправился на юг, чтобы принять чрезвычайно важную епископию Остии. Он являлся убежденным сторонником верховенства папы — так, как это виделось Григорию, но, в отличие от последнего, ему была присуща и дипломатическая тонкость, которой ни в малейшей степени не обладал Григорий. Поскольку Рим вновь оказался в руках антипапы Климента и сторонников империи, избрание и инаугурацию Урбана провели в Террачине, и он прекрасно знал, что потребуется помощь норманнов, если он хочет укрепиться в Ватикане. Только после того, как Урбан лично нанес визит графу Рожеру — младшему брату Гвискара, которому было поручено управление Сицилией, — и тот организовал вооруженную экспедицию, благодаря чему папа в ноябре 1088 года и вступил в город, хотя даже теперь он обосновался на маленьком острове на Тибре. Следующей осенью он отправился в изгнание. Не раньше чем на Пасху 1094 года и только с помощью крупномасштабного подкупа он смог возвратиться в Латеранский дворец и через шесть месяцев после своей инаугурации занять принадлежавший ему по праву престол.
Через несколько месяцев Урбан отправил посольство в Константинополь. Со времени принятия сана понтифика он упорно трудился над тем, чтобы наладить отношения с Византией — конечной целью являлось объединение церквей, — и император Алексей Комнин с благодарностью поспешил дать ответ. Когда же папские легаты доставили Алексею предложение отправить представителей на большой собор римской церкви, который планировалось провести в Пьяченце в следующем марте, император немедленно принял его. Основная часть вопросов, которые предполагалось обсудить на нем, должна была касаться внутренних проблем (симония, браки священников, супружеская измена французского короля Филиппа I и другие), однако на соборе могла также представиться возможность обратиться к Западу за помощью против турок. Они вторглись на территорию империи четверть века назад, разгромили византийскую армию под предводительством Романа IV[105] и опустошили практически всю Анатолию за исключением немногих районов на побережье. Алексей считал их изгнание осуществимым делом, но лишь с помощью крупномасштабной военной кампании. И в Пьяченце можно было завести разговор об этом.
Византийские представители прекрасно выполнили свою работу. Они благоразумно старались говорить не столько о цене, которую пришлось бы заплатить за поддержку (хотя можно полагать, что этот вопрос поднимался), сколько о религиозных аспектах своего обращения: бедствия христианских общин на Востоке, погружение Малой Азии в море ислама, присутствие армий неверных у самых ворот Константинополя — такова та ужасная угроза, картину которой они нарисовали и которая, по их словам, нависла не только над Восточной империей, но и над всем христианским миром. Это произвело на участников собора впечатление, а больше всего, видимо, на самого Урбана. Из Пьяченцы он отправился на родину, во Францию, и в дороге в его уме сложился план куда более амбициозный, чем предлагал сам Алексей: не больше и не меньше как священная война, в ходе которой объединенные силы христианской Европы выступят против сарацин.
Когда он прибыл во Францию, то созвал другой собор, начавшийся 18 ноября 1095 года в Клермоне (ныне Клермон-Ферран). Он продолжался десять дней, основную часть которых заняло обсуждение рутинных церковных вопросов. Однако во вторник 27 ноября состоялось заседание, открытое для всех желающих, и было объявлено, что папа выступит на нем с речью, имеющей огромную важность для всего христианского мира. Это объявление произвело как раз тот эффект, на который рассчитывал Урбан. Столь велики оказались толпы стекавшихся в маленький город послушать папу, что он покинул собор. Папский трон заменила высокая платформа, которую установили в открытом поле за восточными воротами города. Текст его речи не дошел до нас, однако, судя по всему, он начал с того, что повторил основные положения речи византийских представителей в Пьяченце. Однако в отличие от них Урбан обратился к трудному положению в Иерусалиме[106], где христианские паломники периодически подвергались ограблениям и преследованиям со стороны турецких властей города. Теперь, подчеркивал он, долг западного христианства выступить на помощь христианству восточному. Все те, кто согласен сделать так «из одного лишь религиозного рвения, а не ради почестей или добычи», умрут, получив отпущение грехов. Задержка должна быть минимальной: великой крестоносной армии надлежит быть готовой к выступлению в праздник Успения, 5 августа[107]1096 года.
На этот страстный призыв откликнулись даже с большим энтузиазмом, чем на то мог надеяться Урбан. Предводительствуемые епископом Адемаром Ле Пюи несколько сотен человек — священников и монахов, дворян и селян преклонили колени перед папским троном и дали обет принять крест. Начало Первому крестовому походу было положено.
* * *
Вопреки ожиданиям многих крестовый поход закончился крупным (если не сказать незаслуженно крупным) успехом. 1 июля 1097 года турки-сельджуки потерпели поражение при Дорилее в Анатолии; 3 июня 1098 года армия крестоносцев взяла Антиохию; и, наконец, 15 июля 1099 года среди ужасающей резни воины Христа проложили себе путь в Иерусалим, где они перерезали всех мусульман города и сожгли всех евреев в главной синагоге. Однако папа Урбан так ничего и не узнал об их победе. Он умер через две недели, незадолго до того, как сообщение о случившемся достигло Рима.
Его преемником стал добродушный тосканский монах, Пасхалий II (1099-1118). Говорят, что когда английский король Вильгельм II (Вильгельм Рыжий) узнал, что новый папа сходен нравом с архиепископом Кентерберийским Ансельмом, он воскликнул: «Лик Господень! Значит, не так-то он хорош» — оценка, хотя и примечательная в своем роде, но едва ли справедливая в отношении обоих. Возможно, у Пасхалия был мягкий характер; возможно, ему недоставало твердости духа, однако его не назовешь слабым человеком — после смерти антипапы Климента он успешно низложил еще трех антипап одного за другим и первые двенадцать лет своего понтификата непоколебимо отстаивал права курии в вопросе, который теперь стал центральным в борьбе папства с империей: право инвеституры епископов и аббатов. С другой стороны, Пасхалий был готов к переговорам. И вот в Сутри, где он встретился с императором Генрихом[108] на пути в Рим, куда тот ехал на императорскую коронацию, папа сделал чрезвычайно великодушное предложение: если император откажется от своих претензий на инвеституру, то он, в свою очередь, откажется от всех привилегий и собственности всех храмов — по большей части таковые были германскими, — кои папство получило от империи, и удержит за собой лишь те доходы (например, десятину), на которые издревле церковь имела право.
