от маленького городка в римской Кампанье, который в древности вошел в историю как Праенеста. В 1537 году, в возрасте одиннадцати лет, он был зачислен в число хористов римской церкви Санта-Мария-Маджоре. Ему не исполнилось и двадцати одного года, когда он был назначен хормейстером в собор своего родного города. Утвердившись на этом посту, он женился (1547) на Лукреции ди Горис, женщине с хорошим, но умеренным достатком. Когда епископом Палестрины стал Юлий III, он привез своего хормейстера в Рим и назначил его руководителем Капеллы Джулии в соборе Святого Петра, которая готовила певцов для Сикстинской капеллы. Новому папе молодой композитор посвятил свою Первую книгу месс (1554), одна из которых представляла собой трехголосное контрапунктическое сопровождение одного голоса в простой песне. Эти мессы понравились Папе настолько, что Палестрина стал членом Сикстинского хора. Положение Джованни как женатого мужчины в этом обычно тонзурированном коллективе казалось нерегулярным и вызывало определенную оппозицию. Палестрина собирался посвятить Папе книгу мадригалов, когда Юлий умер (1555).
Марцелл II прожил всего три недели после своего возведения на папский престол. Его памяти композитор посвятил (1555) свою знаменитую Missa Papae Marcelli, которая не публиковалась и не называлась так до 1567 года. Папа Павел IV, человек непреклонных и пуританских принципов, уволил трех женатых участников из Сикстинского хора, назначив каждому небольшую пенсию. Вскоре Палестрина стал хормейстером в соборе Святого Иоанна Латеранского, но эта должность, хотя и намазывала ему хлеб маслом, не давала покровительства, чтобы покрыть расходы на публикацию музыкальных сочинений. С приходом к власти Пия IV (1559) папская благосклонность вернулась. На Пия произвела впечатление «Импропеция», которую Палестрина написал для службы Страстной пятницы, и с тех пор эта композиция стала постоянной частью ритуала в Сикстинской капелле. Брак Палестрины по-прежнему исключал его из Сикстинского хора, но его статус возрос после назначения (1561) на должность хормейстера в Санта-Мария-Маджоре.
Год спустя вновь собранный Трентский собор занялся проблемой приведения церковной музыки в соответствие с новым духом реформ. Крайнее предложение о полном запрете полифонии было отвергнуто; была принята компромиссная мера, призывавшая церковные власти «исключить из церквей всю музыку, которая…. вводит что-либо нечистое или развратное, дабы дом Божий действительно считался… домом молитвы».* Пий IV назначил комиссию из восьми кардиналов для реализации этого указа в епархии Рима. Приятная история гласит, что комиссия была на грани запрета полифонической музыки, когда один из ее членов, кардинал Карл Борромео, обратился к Палестрине с просьбой сочинить мессу, которая показала бы полное соответствие полифонии и благочестия; что Палестрина написал, а хор исполнил для комиссии три мессы, одна из которых — Missa Papae Marcelli, и что глубокий союз религиозной возвышенности и целомудренного музыкального мастерства в этих мессах спас полифонию от осуждения. Однако Месса папы Марцелла была написана уже десять лет назад, и единственная известная связь Палестрины с этой комиссией — это продление его пенсии.16 Тем не менее мы можем считать, что музыка, которую Палестрина представил в римских хорах, благодаря своей верности словам, отказу от светских мотивов и подчинению музыкального искусства религиозным целям, сыграла определенную роль в том, что комиссия одобрила полифоническую музыку17.17 Дополнительным аргументом в пользу полифонии стало то, что церковные сочинения Палестрины обычно обходились без инструментальных украшений и почти всегда были написаны a cappella — «в стиле капеллы», то есть только для голосов.
В 1571 году Палестрина вновь стал хормейстером Капеллы Джулии и занимал эту должность до самой смерти. Тем временем он сочинял с неудержимой плодовитостью — всего девяносто три мессы, 486 антифонов, офферториев, мотетов и псалмов, а также огромное количество мадригалов. Некоторые из них были на светские темы, но с возрастом Палестрина обратил даже эту форму к религиозным целям. Его «Первая книга духовных мадригалов» (1581) включает некоторые из его самых красивых песнопений. Личные несчастья могли повлиять на его музыку. В 1576 году умер его сын Анджело, оставив на его попечение двух любимых внуков, которые умерли через несколько лет. Другой сын умер около 1579 года, а в 1580 году смерть жены заставила композитора задуматься о монашестве. Однако уже через год он женился снова.
Поразительное обилие и качество произведений Палестрины возвело его в лидеры итальянской, если не всей европейской музыки. Его переложение Песни Соломона на двадцать девять мотетов (1584), «Плач Иеремии» (1588), «Stabat Mater» и «Magnificat» (1590) подтвердили его репутацию и неизменную силу. В 1592 году его итальянские конкуренты преподнесли ему сборник вечерних псалмов, прославив его как «общего отца всех музыкантов». 1 января 1594 года он посвятил великой герцогине Кристине Тосканской Вторую книгу духовных мадригалов, в которой религиозная набожность вновь сочетается с музыкальным мастерством. Через месяц он умер, на шестьдесят девятом году жизни. На его могиле под его именем был высечен заслуженный им титул — Musicae Princeps, Принц Музыки.
Сегодня мы не можем рассчитывать оценить Палестрину по достоинству, если только, находясь в религиозном настроении, не услышим его музыку в соответствующей обстановке, как часть какого-нибудь торжественного ритуала; и даже там ее технические аспекты могут оставить нас скорее изумленными, чем тронутыми. В прямом смысле этого слова надлежащая обстановка никогда не вернется, потому что это была музыка католической Реформации, мрачный тон суровой реакции против чувственного веселья языческого Ренессанса. Это был Микеланджело, сменивший Рафаэля, Павел IV, сменивший Льва X, Лойола, сменивший Бембо, Кальвин, сменивший Лютера. Наши нынешние предпочтения — это преходящая и ошибочная норма; а вкус отдельного человека — особенно если он лишен технической компетентности, мистицизма и чувства греха — это узкая база, на которой можно основывать стандарты суждений в музыке или богословии. Но мы все можем согласиться с тем, что Палестрина довел до конца религиозную полифонию своего времени. Как и большинство высоких художников, он стоял на гребне линии развития чувств и техники; он принял традицию и завершил ее; он принял дисциплину и через нее придал своей музыке структуру, архитектурную устойчивость против ветров перемен. Кто знает, может быть, в каком-то недалеком веке, устав от оркестровых созвучий и оперных романсов, музыка Палестрины вновь обретет глубину чувств, глубокий и спокойный поток гармонии, лучше подходящий для выражения души человека, очищенной от гордыни разума и силы и вновь стоящей со смирением и страхом перед всепоглощающей бесконечностью.
ГЛАВА XXXV. Литература в эпоху Рабле 1517–64 гг.
