«Земля похожа на апельсин, только побольше».
Он потерял чувство времени, прислушиваясь к голосам, летевшим вокруг Земли. Мужские, женские голоса. Музыка. Дробное пищание морзянки. Чей-то незнакомый певучий язык. Смех. «Они не знают, что я слушаю их вот тут, у костра, что мне нельзя больше слушать, надо готовиться к ночи, надо нести валежник, надо делать постель из веток». Он выключил приемник и с минуту стоял, слушая жуткую тишину…
Однажды он шутки ради подсчитал, во сколько раз Земля больше среднего апельсина. Спутники и Гагарин сделали Землю совсем маленькой.
«Полтора часа, и шарик у тебя на ладони».
…«Задремал я, что ли? — Он провел рукой по лицу. — Самое страшное сейчас — задремать. Тепло виновато». Собираясь с мыслями у костра, он хорошо понял, что остался с Землей один на один. Он кинул веток в огонь и решил оглядеться, поднявшись повыше на сопку. Шел он медленно, перелезая через присыпанный снегом валежник, цепляясь за кустики стланца. Остановился. Земля плыла из-под ног горбами, покрытыми щетиной, молчаливой и седой от раннего снега тайги. Одна сопка. Другая. За ней еще. У горизонта сопки теснились, становились похожими на синеватые облака. Хоть бы один звук. Хоть какой-нибудь.
Он крикнул: «А-a-a!» Даже эхо не отозвалось.
Земля лежала холодная и равнодушная. Синяя струйка дыма поднималась снизу от зажженного им костра. «Где-то в другом месте вот так же молчаливо зеленеет тропический лес. Или пески…»
Он знал: пропавший самолет будут искать. «Мы сбились с курса. В этих местах вряд ли будут искать. Надо идти…» Он развернул карту, но сколько ни глядел на голубые жилки и желтые пятна, не мог определить места аварии. «Надо выйти на какую-нибудь из речек». Он понимал: человеческий след надо искать только в долине реки. «Может, какой рыбак или охотник. Рыбак или охотник…» Без этой надежды он не мог бы уйти от костра. Сколько надо идти: день, два, неделю, четыре недели? Спускаясь к огню, он горько подумал: «Из всего, чем жил в городе, только зарядка и гиря, которую поднимал по утрам, могут теперь принести пользу».
Подержав над огнем руки, он тщательно оглядел место аварии и снес в кучу все, что могло пригодиться ему в дороге. Сухари, соль, патроны.
Вспомнил, что таежные летчики обязательно держат в самолете ружье. Он нащупал ружье в стоявшем торчком фюзеляже. Ложе треснуло при аварии, но патрон свободно утопился в стволе.
Он скрутил ложе куском проволоки и выстрелил, ни во что не целясь. И еще выстрелил. Он знал: никто не услышит, но без сожаления истратил еще четыре патрона. Вспомнил: в детстве, боясь темноты в доме, он начинал преувеличенно громко насвистывать. Сейчас его врагом была тишина… Оглядывая все, что удалось отыскать около самолета, он вспомнил о своем чемодане.
Он выложил на снег два поленца сухой колбасы, коробки печенья. Все содержимое чемодана пропиталось запахом коньяка. Он выкинул стекляшки от разбитой бутылки. Мелкие стеклышки запутались в подмоченном пушистом свитере. Он тряхнул свитер, и на снег упал маленький транзисторный приемник — подарок брату. Поспешно нагнулся. «Кажется, невредим». Шевельнул пальцем.
Приемник сказал: «…передавали последние известия. Через минуту — концерт по заявкам». По голосу он узнал московского диктора и минуту стоял, боясь шевельнуться. Какой-то слесарь с московского завода «Динамо» пожелал услышать песню «Течет Волга». Потом молодой, беспечный голос запел: «…А я иду, шагаю по Москве». Он поднес приемник почти к самому уху и живо представил себе улицу Горького. Вечер. Поток людей.
Памятник Пушкину. Бегущие буквы рекламы на доме «Известий». «Отсюда до Москвы самолетом часов семь-восемь. А пешком…» Крутнул ручку. Приемник свистнул и заговорил вкрадчивым женским голосом. Прага сообщала, какие шляпки будут модны этой зимой.
Он потерял чувство времени, прислушиваясь к голосам, летевшим вокруг Земли. Мужские, женские голоса. Музыка. Дробное пищание морзянки. Чей-то незнакомый певучий язык. Смех.
«Они не знают, что я слушаю их вот тут, у костра, что мне нельзя больше слушать, надо готовиться к ночи, надо нести валежник, надо делать постель из веток». Он выключил приемник и с минуту стоял, слушая жуткую тишину…
Солнце оставило над горизонтом длинные красные полосы. Густая синева залила низины между тускло белевшими сопками. Звезды обещали приход большого мороза. Если бы над этим местом Земли пролетал самолет, люди, наверное бы, заметили огонек. Один огонек на много километров сплошной темноты. Но с большой высоты не увидишь, что это костер и у костра сидит человек. У человека это первая ночь под морозными звездами. Завтра он будет идти, а к ночи разложит в новом месте костер. И неизвестно еще, сколько костров придется зажечь человеку. Ему предстояло узнать истинные размеры Земли.
Фото из архива В. Пескова. 1 января 1965 г.
1 января опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза Борису Ивановичу Рябцеву.
В новогоднем номере «Комсомольской правды» коротко рассказано о случае при испытании самолета. Сегодня наш корреспондент, побывавший на Н-ском аэродроме, дополняет информацию о подвиге летчика-испытателя.
Герой Советского Союза Борис Иванович Рябцев.
Магнитофонная пленка. Она плотно смотана на катушку. Нужное место отмечено двумя бумажками, зажатыми между витками. Пленку прокрутят сейчас для меня. Летчики слышали ее в первый же день, когда это случилось.
Летчики слышали эту пленку уже не один раз. Они молчат, когда слушают пленку, эти четверо летчиков-испытателей. Он был их другом. Вот с этим, крайним от меня, Виктором Кузнецовым, он не доиграл партию в шахматы. «Вечером доиграем…» Но вечера у него не случилось.
Медленно плывет магнитофонная пленка. Шорохи, посторонние звуки в эфире. Голос: «Прошу зону». И опять шорох без голосов. В это время летчик молчал. Шло испытание самолета. Все шло хорошо, и потому летчик молчал.
Все ли знают, что разговоры летчика и земли пишутся на магнитную пленку? Все, о чем летчик спрашивал землю, и все, что земля ему советовала, приказывала и просила, можно потом услышать. Вот сейчас: человека нет, но последние его слова в последние сто шестьдесят секунд жизни земля будет хранить бесконечно. Эти слова могут услышать дети его, Юрка и Женя.
Они еще не все понимают в отцовском деле. Они после поймут, слушая спокойный голос отца…
9 октября в 14 часов 20 минут летчик-испытатель Борис Иванович Рябцев поднялся на реактивном истребителе. За четыре года он «объездил» не один десяток машин. Это был очередной вылет. Он должен был узнать характер только что покинувшей цех машины. С виду они все одинаковы — истребители, стоящие на заснеженном поле. Одинаковы до самой последней заклепки. Но летчики знают: братья в одной семье могут быть разными и по здоровью, и по характеру. Испытатель остается один на один с машиной. Он «пришпоривает» машину, выжимает все, что может дать оживший металл.
И если все хорошо — самолет начинает службу, а летчик садится в другую кабину. Так было беспрерывно четыре года. И в этот раз он сел в машину с улыбкой: «Поставь доску на шкаф, вечером доиграем…» Сверхзвуковая скорость растворила самолет в синеве. 9 октября был солнечный, тихий день…
Пленку в магнитофоне нельзя заставить идти медленнее. Вот мелькнула бумажка — отметка, и начались сто шестьдесят секунд диалога летчика и земли.
— У меня обороты — шестьдесят процентов…
— Идите к точке.
— Иду к точке.
— Высота?
— Высота две тысячи пятьсот со снижением.
— Как тяга?
— Маленькая тяга.
Маленькая…
Удивительно спокойный и ровный голос.
Таким голосом говорят дома: «Не выключай свет. Сейчас я оденусь, и пойдем вместе».
Между тем земля хорошо понимала, что происходит.
— Высота?
— Высота-тысяча…
— Катапультируйтесь!
— Сейчас перетяну и катапультируюсь…
В эти минуту самолет шел над городом…
Я помню снимок в зарубежном журнале: «Самолет врезался в жилые кварталы Нью-Йорка».
Это был страшный снимок. На этот раз большой город услышал только рев низко пролетевшего самолета. Город на секунду приподнял голову и продолжал звенеть трамваями, шуметь базаром и дымить трубами. Возможно, мальчишки дольше других постояли на улицах с поднятыми головами. Самолет «перетянул» город.
Последние слова на пленке:
— Катапультируйтесь!
— Понял вас. Катапультируюсь…
Он хорошо выбрал место — песчаный пустырь с маленьким озерком на краю города.
Он знал это место потому, что летом возил сюда ребятишек. Самолет упал на пустыре. Ни один человек к городе, ни один дом не пострадал, ни одна заводская труба. А он в этот вечер не вернулся домой, не посадил на колени младшего — Юрку. Осталась неоконченной партия в шахматы. Слишком малой была высота для прыжка с парашютом…
