И внешнеполитический и внутриполитический горизонт заволакивало тучами. Социальный мир утрачивал стабильность. Социал-демократия усиливалась от выборов к выборам, нарастание забастовок свидетельствовало о растущем самосознании профсоюзов. Объектом открытой и безнаказанной критики как в печати, так и с парламентских трибун становились даже основы существовавшего порядка. Феодальные власти вызывали возмущение, равно как и состав офицерского корпуса. Предпочтение, оказывавшееся дворянству, официальное двуличие в дуэльном кодексе — ситуация, когда господа могли доводить свой поединок до смертельного исхода, не боясь судебного преследования его участников за убийство, были скандальными. И все это стало лишь первым ощущением взрыва общественного гнева, когда в ноябре 1913 г. произошел известный Цабернский инцидент, в ходе которого военная каста показала гражданской Германии, «кто в доме хозяин». Прусские военные, исполненные заносчивого чувства превосходства, позволили себе злоупотребления по отношению к населению эльзасского города Цаберн (Саверн) и не только не были наказаны военным и политическим руководством, но, напротив, взяты под защиту и оправданы.
Атмосфера внутреннего напряжения в обществе все более сгущалась, и сообщение об убийстве австро-венгерского престолонаследника — эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве 28 июня 1914 г. подействовало буквально как очищающая гроза. В условиях быстро обострявшегося международного кризиса и военной опасности немецкий народ снова обрел единство. «Дух 1914 года», воодушевление, с которыми немцы, включая и социал-демократов, приветствовали начало войны, были прежде всего объяснимой с точки зрения социальной психологии реакцией как на невыносимое внешнеполитическое давление, так и на утрату внутреннего единства в предшествующие годы. Губительными и трагическими аспектами немецкой истории является то, что «внутренняя консолидация» бисмарковскои империи в мирное время все отдалялась и смогла стать реальностью только в пору войны, да и то на короткое время. С поражением в войне проигранным оказывалось внутреннее единство государства, и поэтому подлинной истиной Веймарской республики должна была стать гражданская война.
IX. Великая война и послевоенное время (1914–1923)
«Я не знаю больше никаких партий, я знаю только немцев», — заявил Вильгельм II по поводу открытия рейхстага 4 августа 1914 г. Слова императора в известной степени объясняют всеобщее воодушевление войной, охватившее — и сегодня это трудно понять — большинство немцев в момент начала Первой мировой войны. Пропаганда превозносила такие настроения как «дух 1914 года»; впрочем, подобные всплески массового воодушевления происходили в Лондоне, Париже или Санкт-Петербурге. В немецкой политической традиции партии были символами мелких частных интересов, внутриполитических распрей и угрозы национальной сплоченности. Теперь, с началом войны, они объединились вокруг имперских властей и единодушно, включая подавляющее большинство социал-демократии, одобрили кредиты, необходимые для ведения войны, которая, как полагал весь мир, закончится за несколько недель. Она и должна была завершиться быстро. На этом строилось стратегическое планирование немецкого Генерального штаба — план Шлифена мог сработать только в случае принятия быстрых военных решений. Ведь даже экономистам-дилетантам в имперском руководстве было ясно, что материальных ресурсов Германии не хватит для ведения длительной войны на два фронта. Но программа Шлифена не сработала. Наступление немецких армий в Бельгии и во Франции потерпело неудачу на Марне, почти в виду Парижа, в основном из-за того, что правое крыло Западного фронта было слишком слабым. Вопреки предупреждениям Шлифена его преемник граф Хельмут Иоганн фон Мольтке (Младший) усилил левое крыло, размещенное в Эльзасе, чтобы воспрепятствовать французскому прорыву в Южную Германию. Уже в октябре 1914 г. война на Западе превратилась в позиционную. В ходе военных действий, несмотря на многочисленные кровопролитные наступления обеих сторон, линия фронта не претерпела существенных изменений до 1918 г. Напротив, на Востоке русскую армию, первоначально добившуюся существенных успехов в Восточной и Западной Пруссии, разгромил возвращенный из отставки генерал Пауль фон Гинденбург, взявший на себя командование. Дальнейшее развитие военных действий на Востоке определялось широкомасштабными операциями, в ходе которых переход к позиционной войне происходил временно и только на отдельных участках фронта. Германским войскам, воспользовавшимся революцией в России в 1917 г. и полной деморализацией русской армии, удалось до окончания войны в 1918 г. занять Прибалтику, Украину, а также Южную Россию вплоть до Кавказа.
Война затягивалась, конца ее не предвиделось, и первоначальное воодушевление быстро угасало. Конечно, в кругах образованной буржуазии настроение по-прежнему сопровождалось большими ожиданиями. В бесчисленных проповедях протестантских пасторов и лекциях национал-либеральных профессоров фигурировали враг как воплощение сатанинского начала, «всемирный пожар» как Страшный суд, а немецкий народ как исполнитель Божьего повеления. Националистические массовые организации находились на вершине влияния, Пангерманский союз, Отечественная партия и подобные им громогласно выступавшие группы соперничали друг с другом, выдвигая требования относительно целей войны, граничивших с манией величия. В этом они получали поддержку от Имперского союза германской промышленности, а также высшего военного руководства, мечтавших раздвинуть немецкие границы от Кале до Санкт-Петербурга. Впечатление о всеобщем воодушевлении войной довершалось позицией немецких писателей и мыслителей, в том числе будущих демократов Томаса Манна или Альфреда Керра, превозносивших войну как огонь, очищающий нацию.
Но реальная действительность в Германии была далека от высоких полетов мысли. Продовольственных запасов не хватало, несмотря на все более жесткое рационирование и попытки распределять хотя бы основные продукты питания. По свидетельству современника, «война была проиграна уже к началу третьего военного года, если говорить о продовольственной ситуации». В апреле 1917 г. берлинские и лейпцигские рабочие, занятые в военном производстве, впервые прекратили работу, протестуя против голода, и наряду с социальными требованиями прозвучал призыв к скорейшему заключению мира. Напряженность росла также в армии и во флоте.
«Гражданский мир», а именно обязательство партий и союзов по осуществлению социальной и политической сдержанности во время войны, начал расшатываться. В июле 1917 г. рейхстаг снова должен был одобрить военные кредиты. До сих пор не находилось ни одной партии, включая большинство СДПГ, которая не видела в этом свою обязанность перед отечеством, будучи убежденной, что немецкая сторона ведет чисто оборонительную войну. Острая дискуссия вокруг аннексионистских немецких целей войны разрушала, однако, чем дальше, тем сильнее эту иллюзию. Продовольственная ситуация представлялась столь же неблагоприятной, как и положение на фронтах, и к тому же Февральская революция в России породила формулу мира, которая, казалось, предлагала окончание войны на приемлемых условиях: «Мир без аннексий и контрибуций». Так лидеры трех фракций рейхстага: СДПГ, партии Центра и леволиберальной Прогрессивной народной партии — объединились в «межфракционный комитет» с целью, которую со времени конституционного конфликта 1862 г. в Пруссии не отваживался поставить перед собой ни один из германских парламентов: оказать совместное давление на имперское правительство, угрожая отказом в одобрении военных кредитов. К ним присоединилась Национал-либеральная партия, и 17 июля 1917 г. новое большинство рейхстага высказалось за «мир на основе договоренности… без территориальных приобретений, достигнутых силой». Тем самым рейхстаг вступил в игру как самостоятельная политическая сила, причем под руководством тех партий, которым было суждено создать опору Веймарской республики. Час рождения первой немецкой демократии пробил в разгар мировой войны, а не после нее.
Но пока о демократии не могло быть и речи. Руководство государства и верховное военное командование не обратили внимания на попытку восстания депутатов, которая до поры до времени не возымела последствий. Положение на фронтах обострялось. Хотя в ходе революции в Петрограде русский фронт все более разваливался, 2 апреля 1917 г. в войну с Германией вступили США, чьи свежие войска быстро прибывали на Западный фронт. В то же время немецкие соединения несли большие потери как в кадровом составе, так и в материальном отношении, не имея перспективы сколько-нибудь серьезных изменений. Фронтовым частям приходилось даже уменьшать наполовину свои продовольственные резервы, чтобы помочь улучшить ситуацию с продуктами в тылу. Начальник штаба группы армий во Фландрии отмечал: «Целые дивизии превращаются в шлак, и требуются новые, которые не появляются. Пусть Богу будет угодно, чтобы это была последняя бойня Великой войны; сегодня утром пришлось снова пасть тысячам…»
