class="a">[422], учесть новые методологические наработки и идеологические установки советской историографии. Последние-то и стали камнем преткновения.
Самой логикой своей работы Захер подчеркивал противоречия между якобинцами и городскими низами, тогда как в послевоенной советской историографии восторжествовала установка на единство якобинского блока («якобинцы с народом», по Ленину). «Бешеные», нарушавшие своим выступлением против диктатуры идиллию народного единства вокруг якобинцев, сделались persona non grata. Для редакции Соцэкгиза, в которой оказалась рукопись Захера, описанные историком сюжеты были, по колоритному выражению А.З. Манфреда, «немоде́», и потому, еще не видя текста, редакция сопротивлялась его публикации. Задним числом редактор книги упоминал, что «было много противников издания», которые говорили, что «есть темы более актуальные» [423]. Уступив, в конечном счете, настояниям центрального партаппарата, редакция буквально «замордовала» автора бесконечными придирками и «урезаниями».
Уже весной 1957 г. Захер обращается в Госполитиздат с предложением о переиздании «Бешеных», указывая на то, что роль плебейских масс во Французской революции остается актуальной, что книга сделалась библиографической редкостью и не имеет аналогов в мировой научной литературе. Захер отмечал, что издание 1930 г. переработано «почти наполовину» и за счет новых материалов расширено до 25–30 п.л. [424].
Затем Захер обратился в сектор новой истории Института истории. Заведующий сектором Поршнев ответил, что из-за ограниченности издательских возможностей Института сектор не может «принять на себя каких-либо конкретных обязательств» по публикации монографии [425]. Тем не менее сектор рекомендовал ее к опубликованию как «крупное научное исследование, основанное на исчерпывающем охвате источников, в том числе из французских архивов» и посвященное «одной из актуальных проблем истории французской буржуазной революции конца XVIII в.» [426].
С этой, очевидно, рекомендацией Захер и обратился в ЦК КПСС за содействием, оттуда направили ходатайство в Соцэкгиз. Однако редакция всеобщей истории попросила повременить с присылкой рукописи: «ввиду загруженности она не имеет возможности в настоящее время рассмотреть Вашу работу» [427]. Потеряв терпение, Захер снова (19 июля 1957 г.) обращается в отдел науки ЦК. Его вызывают в Смольный и заверяют, что монография будет издана в 1959 г. и что в случае «проволочек» надлежит сообщить в горком [428]. Захер высылает рукопись, начинается работа с редактором. И вновь отказ: в декабре 1958 г. его уведомляют, что издательство «не может принять к изданию» рукопись. Основание – нежелание Книжной палаты «дать заказ» на распространение книги [429].
Еще одно обращение в ЦК, и новое заверение: «Ув. тов. Захер Я.М. В связи с Вашим письмом сообщаем, что Соцэкгиз намерен включить Вашу работу в план изданий на 1960 год» [430]. Одновременно Захер получает уведомление, что издательство согласно еще раз ознакомиться с рукописью «Движение “бешеных”», однако «предупреждает, что не может принять рукопись на эту тему объемом более 10–15 л. (курсив мой. – А.Г.)» [431].
Захер попытался обойти это ограничение. Разделив рукопись, он представил в издательство две монографии: «Движение “Бешеных”» и «Жак Ру». Издательство потребовало сохранения общего максимума 15 п.л. [432]. Захер сохраняет разделы, посвященные общей характеристике движения «бешеных» и Жаку Ру, и, по «независящим от него причинам технико-издательского характера», удаляет главы о других деятелях движения. Этого, «оставшегося за бортом» соцэкгизовского издания, материала оказывается так много, что ученый подготавливает к печати еще одну монографию о Варле, Ле-клерке и Клер Лакомб. Только после ее опубликования, заявляет он будущему читателю, «автор будет считать свою работу над историей “бешеных” полностью законченной» [433].
Издательство не волновали авторские терзания. С проволочками, занявшими более двух лет, оно все же подчинилось указанию ЦК; но начинает, в свою очередь, давить на автора, угрожая в критические моменты отказом от подписания, а затем расторжением договора. Впрочем, если не считать сокращения объема, остальное поначалу выглядело обнадеживающе. «Я приступила к чтению Вашей рукописи, – пишет редактор, – и должна сказать, что она производит очень хорошее впечатление. Думаю, что рукопись не потребует большой авторской доработки» [434].
Увы, «потребовалась» именно основательная «доработка», сопровождавшаяся «проработкой» автора. Сменился редактор. Вместо опытной и квалифицированной Новиковой [435] пришел малоопытный, но зато старательный и исполнительный Петр Иванович Бычков, деятельность которого непосредственно направляли наальники И.И. Маслов и В.Г. Родионов.
Новый редактор изводил ученого, в первую очередь, своими претензиями по части историографии. Сразу скажу, дело было не в его личной инициативе или придирках Соцэкгиза. Историография, начиная с 30-х годов, сделалась в СССР заповедным полем охоты на свободомыслие, спецзоной идеологического режима. Ознакомившись с рукописью статьи Захера «Историография “бешеных”», редакция «Вопросов истории» потребовала «отчетливее подчеркнуть» основные направления буржуазной историографии, их «классовую сущность». Особенно это касалось книг Герена и Жореса: «Вы преувеличиваете заслуги Ж. Жореса в деле изучения истории “бешеных”… концепция Жореса по этому вопросу (как и об эбертистах) была глубоко ошибочной» [436].
После того как Соцэкгиз, наконец, выпустил книгу Захера, редакция «Вопросов истории» дописала в текст моей рецензии на книгу необходимость отмежевания от «точек зрения таких историков, как Рюде или Тенессон, и особенно… в отношении концепции Альбера Собуля». Далее редакция сладила пассаж, подобный тем, что приходилось читать в советских исторических журналах 30-х годов: «Добавим, что недостаточно четкие определения при историографическом анализе вообще наблюдаются, к сожалению, во многих наших работах по новой истории и за последнее время [Оттепели. – А.Г.] стали чуть ли не правилом»(курсив мой. – А.Г.) [437].
Идеологический режим в историографии требовал размежевания не только по принципу классовой исключительности, но и национально-государственной идентичности с отделением «нашей», советской историографии от «их», западной [438], даже если в последнюю, как видим, попадали «западные» коммунисты [439]: Рюде был членом британской, Собуль – французской компартий.
На таком неблагоприятном фоне требования редактора Соцэкгиза отличались лишь прямолинейностью, а отношение его начальства – грубостью. Бычков требовал от Захера, чтобы изложение мнений предшественников было заменено их идеологической оценкой: «Когда Вы приводите слова Тэна о “бешеных” как о демагогах второго ранга, мерзавцах и марионетках, то получается… будто Вы с ним согласны». Или: «Эту реакционную роль “бешеных” Жорес ставил в связь с тем… получается, что Вы признаете реакционную роль “бешеных” (курсив мой. – А.Г.)» [440].
В том же духе редактор предъявлял требования по «классовой арифметике»: В рукописи: «Мелкие рантье, торговцы, ремесленники, служащие, конторщики и т. п. не менее рабочих страдали от дороговизны… и отсутствия хлеба». Редактор: «Вы твердо стоите на этой позиции уравнения в экономическом положении рабочих и мелких рантье? Вы в этом убеждены? Могут ли с Вами согласиться наши читатели?» [441].
У редактора было редкое понимание научного стиля, которое он беззастенчиво навязывал ученому: «Лучше, конечно, сказать, что преследования со стороны Робеспьера заставили Ж. Ру покончить самоубийством,
