но не В.И. Ленина» [457], – писал он Адо, работавшему над вступительной статьей к первому русскому изданию статей Собуля. Однако подобное – и совершенное недопустимое для советского ученого – отступление от Ленина Захер стремился смикшировать, представив идейно-теоретический порок «детскими» слабостями: «Ошибки Собуля никак не являются его личными, а целиком повторяются и у Rudé, и у Walter Markov’а, и у Cobb’а… Не кажется ли Вам, что эти ошибки необычайно напоминают ошибки в ранних работах советских историков, в частности Н.М. Лукина, С.М. Моносова, Г. Фридлянда и Вашего покорного слуги? По-видимому, это какая-то своего рода “детская болезнь”» [458].
Как битый за «отступничество» историк болезненно реагировал на какую-либо возможность отлучения зарубежных коллег-товарищей от марксистского учения. В отзывах и рецензиях на работы Собуля, Кобба, Рюде, Тенессона Захер неизменно подчеркивал их соответствие положениям марксизма-ленинизма. Безусловно в таком подчеркивании содержался полемический элемент, имплицитная полемика принимала порой комичный оборот.
В отличие от Поршнева, Манфреда, Алексеева-Попова, ученых советско-марксистской формации, Захер готов был отнести к марксизму все, что считал верным, а исследовательская манера и сами выводы Собуля, Рюде, Кобба ему, убежденному стороннику изучения революции «снизу», были, безусловно, близки. Свой теоретический «оппортунизм» Захер оправдывал политическими обстоятельствами: «Должен сразу сказать, – писал он Адо, – что эту рецензию (на книгу Собуля. – А.Г.) я совершенно сознательно написал очень односторонне: говорил о положительных сторонах книги и умалчивал о сторонах отрицательных. Я полагаю, что при нынешних политических отношениях во Франции нападение в советском журнале на французского историка-коммуниста… если только в его писаниях нет прямого ревизионизма, было бы делом в высшей степени бестактным» [459].
В рецензии Захера был установлен своеобразный идейно-теоретический водораздел: классики марксизма-ленинизма указывали на «огромную, можно сказать, решающую роль, которую в ходе французской буржуазной революции сыграли плебейские массы» – «буржуазные историки… систематически преуменьшали» эту роль [460]. Поскольку Собуль и его сподвижники выявляют роль народных масс, они следуют указаниям классиков, они – марксисты.
Для Захера – это еще раз очевидно – марксизм оставался, скорее, идейно-политической, чем методологической позицией. И хотя его более молодые коллеги были, несомненно, более искушены в канонизированной методологии, проведенный старейшим советским историком Французской революции водораздел был единодушно воспринят. Изучение «снизу», с точки зрения роли масс в революции, заодно, разумеется, с верностью революционной традиции, пиететом к русской и французской революциям, стало идейно-политической основой своеобразного «левого блока» между советскими историками и «прогрессивными учеными» на Западе в международной историографии Французской революции.
Возникший союз воспроизводил, к счастью с другим финалом, ту высокую степень сотрудничества, которая была достигнута в 1920-х годах между направлением Альбера Матьеза, основанного им Общества робеспьеристcких исследований и журнала «Annales historiques de la Révolution française», с одной стороны, и советскими историками – с другой. Как и в 20-х годах, спустя 30 лет это сотрудничество включало три составляющих: политическую, творческую и личностную. Все они отразились в переписке Захера.
Нет сомнений, что на рубеже 50 – 60-х годов именно он обладал наибольшим моральным авторитетом из советских историков Французской революции. Это признавали и официальные академические лидеры. «В Париже, когда я там был, – писал Захеру Манфред, – о Вас многие историки спрашивали – (у) Вас там почет» [461]. Варужан Погосян, посвятивший свои многолетние исследования связям между советскими и французскими историками, выделяет Манфреда, Далина и Поршнева как «инициаторов восстановления научного сотрудничества» [462]. Можно утверждать, что Захер олицетворял этот процесс и своими трудами, и своей биографией, и самой личностью.
Любопытно сопоставить переписку Альбера Собуля с Манфредом и Поршневым, заботливо воспроизведенную в публикациях В.А. Погосяна [463], с перепиской Собуля с Захером. Многократное выражение дружеских чувств, особенно в отношении Манфреда. А по сути деловая переписка, основное содержание которой взаимное содействие публикациям друг друга, Собуля в СССР, Манфреда и Поршнева во Франции «на основе взаимности», как выразился французский историк в одном из писем Поршневу.
Собуля, между прочим, очень заботили финансовые вопросы, и он неоднократно просил Манфреда поспособствовать получению гонорара за публикации в СССР франками. В конце концов Альберту Захаровичу удалось этого добиться, и он получает восторженную благодарность «тезки» (выражение Собуля): «Ты – настоящий друг (un ami parfait)» [464].
Немало места, естественно, занимает в переписке тема обмена визитами советских ученых во Францию, Собуля – в СССР. Здесь в полной мере проявилась значимость Поршнева или Манфреда в академической иерархии, их возможность содействовать визиту Собуля, в одном случае и представлять советскую сторону в научном сотрудничестве – в другом.
Поразительно, что не затрагивались идейно-теоретические вопросы исследований Французской революции и марксистского историознания вообще. Я нашел лишь предложение Собуля опубликовать во «Французском ежегоднике» обзор антифеодальных крестьянских движений с комментарием, что во Франции тематика «феодализма» стала неактуальной [465].
Напротив, в переписке того же Собуля с Захером идейно-теоретическая проблематика выходит на первый план, но прежде всего очевидно, что в отличие от Поршнева и Манфреда ленинградский историк не стал официальным представителем советской науки и потому отношения Собуля с ним носили чисто личный и дружеский характер (так же как у его сподвижников).
Характерно, какими окольными путями завязались контакты Захера с его столь жаждавшими общения зарубежными коллегами. Вальтер Марков, занявшись с 1954 г. изучением деятельности Жака Ру, обратился в ЛОИИ с просьбой выслать микрофильм монографии Захера и там узнал о возвращении ученого к занятиям наукой. Тогда он обратился за содействием к А.С. Ерусалимскому как председателю комиссии историков СССР – ГДР. Тот не только переслал письмо Маркова Захеру, сопроводив своим благословением на контакты, но и любезно предложил использовать для этого его возможности [466]. Возможности, видимо, могли понадобиться, и они у Аркадия Самсоновича были. По воинскому званию полковник, он явно занимал серьезный пост в советской военной администрации. Занятно, что для связи с историком ГДР Ерусалимский указывает Захеру номер своей полевой почты. Это спустя 12 лет по окончании Войны и на девятый год существования ГДР!
Марков просил Захера предоставить искомую книгу, сообщив, что ее нет в «обеих частях Германии», а во Франции есть только два экземпляра, из которых один у М. Домманже [467]. К немецкому тексту была приписка по-русски [468]: «С большим удовольствием мы узнали о Вашей работе на (sic!) Ленинградском университете» [469]. Получив опять же через Ерусалимского письмо Захера и книгу, Марков благодарит, отмечая, что книга о «бешеных» «может отлично нам служить, поскольку советская историография 20-х годов почти не известна не только студентам, но и историкам (молодшим (!))». Марков ставил вопрос о «немецком (а может быть и
