9-го годя 1789 г., разбирая недавнюю отставку Мамонова, одного из представленных императрице Потемкиным фаворитов, и, говоря о водворении его преемника, Безбородко писал Воронцову: «Этот ребенок с хорошими манерами, но не дальнего ума; не думаю, чтоб он долго продержался на своем месте. Впрочем, это меня не занимает».
А между тем это должно было его занять. Через три года по возвращении из Ясс, куда после смерти Таврического Безбородко был отправлен для заключения мира, он должен был убедиться, что «ребенок» сохранил не только свое место, но похитил и его положение.
Зубовых было четыре брата. Принадлежали они к семье мелкопоместных дворян, отличавшейся большими претензиями. Фельдмаршал Салтыков, якобы содействовавший возвышению молодого человека, только после события стал признавать свое родство с ним. Отец, Александр Зубов, управлял где-то губернией, и на этом разбогател. Старший брат, Николай, был генерал-майором и женился на единственной дочери Рымникского героя, на «Суворочке». Второму, Платону, было двадцать два года, он служил поручиком в одном из гвардейских полков, когда попался на глаза императрице. Он стал разыгрывать уже известную нам сентиментальную роль и нашел полезных помощников среди окружающих императрицу; всегдашние ее наперсницы, Анна Нарышкина, Протасова и Перекусихина, которых Зубов сумел обойти, служили для него посредниками; и Екатерина не прочь была внять их голосам, твердившим ей о возврате – в шестьдесят лет – вечной весны. Весело пошла она по пути к роще, где снова лавры расцветали для нее, и скоро Потемкин, находившийся в отсутствии, в письмах своего царственного друга мог различить эхо этой новой радости. «Я возвратилась к жизни, как муха после зимней спячки... Я снова весела и здорова», писала она ему в августе 1789 г. Далее следуют в корреспонденции с другом учащающиеся намеки на миловидность, обаятельность, чудесные качества «ребенка», «маленького, черненького». «В нем есть желание всем нравиться: когда он находит случай писать вам, он поспешно пользуется им, и его любезный характер делает и меня любезною». В нем вся требовательность и вся прелесть его лет: он плачет, когда ему не позволяют войти в комнату государыни. Друг не мог не полюбить также этого ребенка – «нашего ребенка», пишет она иногда.
«Молодой человек очаровательной наружности», замечает довольно равнодушный свидетель, швед Штединг, товарищ по оружию Лафайета и автор известных мемуаров, «брюнет, стройный, небольшого роста, похожий на красивого француза, вроде шевалье де Пюисегюра»... Однако милое дитя или стройный молодой человек очень скоро проявил всепожирающее честолюбие: он захватил все дела, всякое влияние, все источники царской милости. Никому ничего не доставалось, кроме него и его родных, так как он был добрым родственником и практиковал непотизм по убеждению. Он был проситель решительный, но иногда неловкий; в день, когда праздновали в Петербурге взятие австрийцами Белграда, он сказал при всем дворе:
– Весь мир празднует сегодня одно счастливое событие, а я два.
– Какое же второе? – спросила императрица.
– Моя сестра родила.
Все улыбнулись, а Екатерина немного смутилась; но у нее был большой запас снисходительности по отношении «мальчика». Она относилась к нему и как к ребенку, и как к любовнице, для которой нет отказа. Она наградила пажа, которому посчастливилось ловко поднять уроненный фаворитом носовой платок.
Фаворит все смелее и смелее старался подорвать кредит всех, кто мог бы помешать ему, и прежде всего самого Потемкина. Посланный им на войну брат его помогал ему, присылая рапорты, в которых ярко выставлялись ошибки, небрежность и излишества главнокомандующего. В то же время «мальчик» быстро собирал громадные богатства. Его система, противоположная употребленной его предшественниками, состояла в том, чтобы не просить денег у царской милости, но получать их, пользуясь своим положением, обирая тех богатых людей, которые имели несчастье обращаться к нему по поводу дел, бывших в его руках; а это были все дела. Однако он умел так устроиться, что Екатерина навязывала ему свои щедроты, разраставшиеся все более и более. В 1791 г. она собралась купить у Потемкина продаваемое им громадное именье, чтоб подарить Зубову. Но этот последний пронюхал дело и за парадным обедом произошел следующий разговор.
– Что стоит это имение?
– Простите, ваше величество: оно уже продано.
– С каких пор?
– С сегодняшнего утра.
– Кому?
– Вот купивший.
И невозмутимый расточитель показал на совершенно бедного адъютанта, стоящего за его креслом. Государыня нахмурила брови, но проделка была совершена: в тот же день форменный контракт сделал счастливого участника этой сцены обладателем двенадцати тысяч душ, и богатство одной из известнейших фамилий в Польше вело свое начало с этой княжеской фантазии.
После смерти опасного соперника, который еще сдерживал его влияние, ничто не удерживало больше подъема Зубова. От 1789 до 1796 гг. он делается графом и князем Священной Империи, получает ордена Черного и Красного Орла и за семь лет достигает вершины лестницы, которую его предшественник мог достигнуть только после двадцати лет. В 1794 г., в качестве Новороссийского генерал-губернатора, он отдает приказания Суворову! 20-го августа 1795 г. граф Ростопчин писал Семену Воронцову:
«Граф Зубов здесь все. Нет другой воли, кроме его воли. Его власть обширнее, чем та, которой пользовался князь Потемкин. Он столь же небрежен и неспособен, как прежде, хотя императрица повторяет всем и каждому, что он величайший гений, когда-либо существовавший в России».
II
Только одна императрица держалась этого взгляда. Против него, разделяя мнение Ростопчина, стояли единодушно все современники. «Хороший гвардейский унтер-офицер», говорил о нем Суворов. Все каждый день убеждались, что он ничего не знает и не хочет знать. В делах, которые не касались его интересов, он повторял: «Делайте как прежде». В иностранных делах, в его шагах в высшей политике, он был похож на трехлетнего ребенка, играющего в шахматы. Он по-своему переделывал карту Европы, вычеркивая Австрию, отнимая у революционной Франции две трети ее территории, остальное же предоставляя вернувшимся Бурбонам.[46] Желая высадиться в Лондоне, после пребывания в Петербурге, граф д’Артура рисковал быть задержанным там за долги. Семен Воронцов, бывший тогда послом в Лондоне, спешил предупредить его, чтобы он не ездил, но получил ответ от графа д’Артура:
«Предвидя это, я говорил с графом Зубовым, и вот слово в слово, что он сказал мне: „Ваше Высочество может вполне успокоиться. Англия будет слишком счастлива принять вас; она сделает все, что пожелает императрица, и у нас там уполномоченный, который сумеет все разрешить и быть к вашим услугам“.
Несчастный уполномоченный чуть не задохся, а принц после тщетных попыток должен был обратиться вспять и поехать к берегам Германии.
В стране и в армии царила распущенность, отсутствие дисциплины, развитие роскоши и сибаритства среди офицеров; казна была пуста, а тюрьмы переполнены. Таковы были, по словам самых компетентных авторитетов, результаты администрации фаворита.
Приобретение польских провинций, снисходительно приписываемое Зубову императрицей, было следствием решенного ею с Потемкиным и Безбородко плана, только выполненного пережившими блестящий период царствования Коковскими, Кречетниковыми и самим Суворовым, вызванным из полуизгнания. Организация аннексированных стран также была делом работников первой очереди: Тутолминых, Репниных и Пáленов. Зубовы при этом являются только для того, чтоб наполнить свои карманы. Экспедиции в Персию – другое безумие. Устройство Одессы, предпринятое Рибасом, при содействии Зубова, осталось в их руках частной спекуляцией. Украшенный званием начальника артиллерии, фаворит не был в состоянии отличить полевого орудия от крепостного, и генерал Мелиссино принял на себя сформирование первых батальонов конной артиллерии, причем Екатерина эту честь приписывала своему возлюбленному.
«Добрый малый», говорил вновь Суворов о странном начальнике, данном ему капризом государыни. Если оно не ирония, то это определение совсем не верно. Разграбленная Польша не признавала этого качества ни в фаворите, ни в его пособниках: Альтести, Грибовском и Рибасе, которые под его эгидой обворовывали ее. В два года Грибовский бывал простым писарем в канцелярии Потемкина, приобрел возможность держать оркестр, толпу шутов, гарем и лучших лошадей в Петербурге. Потемкин имел временами великодушные побуждения, даже либеральные идеи. Фонвизин, один из редких свободомыслящих людей того времени, пользовался его покровительством, как Ломоносов милостями Орлова. Зубов же принимал живое участие в преследовании Радищева, Новикова и Княжнина. Он даже, как говорили, является инициатором этих преследований. Потемкин уничтожал виселицы в имениях, приобретенных им в Польше, Зубов же в своих поместьях спешил закрепостить мелких шляхтичей, привилегии которых уважались республикой.
