«Жаркая схватка развернулась на участке обороны 220-го гвардейского стрелкового полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии. Стрелковая рота, которой командовал Владимир Трифонович Бурба, занимала оборону во ржи… Шесть атак одну за другой предприняли гитлеровцы, но не могли пробиться через рубеж, занятый гвардейцами.
Началась седьмая атака. Танки вплотную подошли к позициям наших пехотинцев. Лейтенант устремился навстречу головному танку и связкой гранат подбил его. Но тут надвинулся второй танк. Бурба, не видя другого способа остановить врага, со второй связкой гранат бросился под вражескую машину и подорвал ее.
Офицер-коммунист до последнего дыхания был верен присяге. Ценой своей жизни он задержал врага. Воодушевленные бессмертным подвигом командира, гвардейцы стояли насмерть. Никто не щадил своей жизни, у всех была одна мысль: выстоять и победить, отомстить врагу за смерть любимого командира. Рядовой Петр Хлюстин – маленького роста, восемнадцатилетний, скромный и тихий смоленский паренек, – когда вражеский танк приблизился вплотную к нему, выскочил с двумя связками гранат из горящей ржи и кинулся наперерез бронированному чудовищу. Первая связка угодила в борт. И тут пулеметная очередь прошила грудь героя. Падая, он швырнул вторую связку под гусеницы. Танк не прошел»[193].
Несмотря на массовый героизм, возможности продолжать наступление 1-й Белорусский фронт не имел. С начала операции «Багратион» части фронта прошли с боями более 600 км. От них отстали обозы с боеприпасами, медикаментами, продовольствием и горючим, а приданная фронту 16-я воздушная армия не успела перебазироваться на ближайшие к фронту аэродромы, что временно лишило его воздушного прикрытия.
О трудностях, возникших у советских частей, было осведомлено и германское командование. Оно не собиралось ждать, когда красноармейцы подтянут тылы, боеприпасы и резервы. Командующий 1-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовский вспоминал: «Нащупав у нас слабое место – промежуток между Прагой и Седлецом (Седльце), противник решил отсюда нанести удар во фланг и тыл войск, форсировавших Вислу южнее польской столицы. Для этого он сосредоточил на восточном берегу в районе Праги несколько дивизий: 4-ю танковую, 1-ю танковую дивизию „Герман Геринг“, 19-ю танковую и 73-ю пехотную. 2 августа немцы нанесли свой контрудар, но были встречены на подступах к Праге подходящими туда с юга частями нашей 2-й танковой армии. Завязался упорный встречный бой. Немецкие войска оказались в более выгодном положении, так как они опирались на сильный Варшавский укрепленный район»[194]. В крупном танковом сражении под Воломином успех сопутствовал противнику. Советские войска понесли большие потери и перешли к обороне.
Вопреки азам военной стратегии, варшавяне восстали не только в неподходящий момент, но и не скоординировали свои действия с Красной армией. На то были свои причины. Восстание началось по требованию обосновавшегося в Лондоне польского эмигрантского правительства. По замыслу его главы С. Миколайчика подконтрольные ему бойцы Армии крайовой (АК) должны были захватить власть в польской столице в тот момент, когда немцы Варшаву оставят, а Красная армия и 1-я армия Войска польского в нее еще не войдут. Столь хитрым способом лондонские поляки хотели утвердить свою власть в Польше. Поскольку затея была направлена против СССР и левых сил Польши, свой план лондонские сидельцы держали в тайне от Москвы. Толкая варшавян к выступлению, Миколайчик умолчал о том, что англичане отказали в активной помощи повстанцам. Но Миколайчика это не смущало – рисковать жизнью предстояло не ему…
Всем тем, кто перекладывает ответственность за неудачу восстания на Красную армию, стоит знать, что с конца июля польский премьер находился в Москве. Зная, что Варшава должна восстать, Миколайчик умолчал об этом 31 июля во время беседы с наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым. Только 3 августа, на третий день восстания, в ходе встречи с И. В. Сталиным Миколайчик сообщил, что столица Польши восстала и там уже находятся несколько министров эмигрантского правительства. На замечание Сталина, что в городе хозяйничают немецкие войска, самонадеянный польский политик уверенно заявил, что Варшава будет свободна буквально со дня на день. Просить о помощи поляк счел излишним.
9 августа во время следующей встречи со Сталиным Миколайчик оценивал перспективы восстания уже более осторожно. Дело в том, что события в польской столице пошли по сценарию, далекому от грез польского правительства в эмиграции. Историк Е. В. Яковлева констатировала то, что «потери плохо вооруженных повстанческих отрядов уже в результате первой атаки оцениваются почти в 2000 человек убитых и раненых. Некоторые из отрядов ввиду своего подавляющего превосходства немцы практически уничтожили полностью… Часть отрядов была распущена командирами, осознавшими бесперспективность дальнейших наступательных действий»[195].
Миколайчик уже не уверял Сталина в скором изгнании немцев из Варшавы, а просил помочь оружием и боеприпасами. И такую помощь Сталин обещал. С просьбой о помощи повстанцам путем нанесения ударов по немецким позициям Миколайчик к Сталину не обращался.
Пытаясь опровергнуть установленные факты, польский историк Э. Дурачински пишет: «9 августа перед отъездом из Москвы премьер-министр был вынужден просить Сталина о помощи сражающейся столице. Помощь не пришла, а споры о том, почему так получилось, ведутся до сих пор»[196].
«Согласиться с мнением польского историка о том, „почему так получилось“, – возражает ему В. Г. Макаров, – довольно трудно. Для начала следовало бы ответить на вопрос, а планировал ли Миколайчик вообще просить Сталина о помощи до начала авантюры в Варшаве… Этот вопрос современные польские историки и политики старательно обходят стороной – мол, сколько людей, столько и мнений»[197].
Согласиться с мнением Дурачински нельзя еще и потому, что помощь повстанцам Советский Союз оказал. С 13 сентября по 1 октября 1944 г. авиация 1-го Белорусского фронта произвела в помощь восставшим 4821 самолето-вылет, в том числе с грузами для повстанческих войск – 2535. Советские самолеты по заявкам повстанцев прикрывали их районы с воздуха, бомбили и штурмовали немецкие войска в городе. Зенитная артиллерия фронта прикрывала повстанческие отряды от налетов вражеской авиации, а наземная артиллерия стремилась подавить огнем неприятельские артиллерийские и минометные батареи.
И все-таки 2 октября восставшие капитулировали. В 1944 г. штаб АК, по горячим следам проанализировав варшавские события, в аналитическом документе для внутреннего пользования признал: «Причина неудачи сражения за Варшаву лежит в общем срыве советского наступления на Висле в результате переброски сюда в конце июня – начале августа новых немецких дивизий… Неверно предположение, будто советские войска не заняли Варшаву, потому что желали гибели оплота польской независимости»[198].
Несмотря на это, западные политики, историки и журналисты до сих пор настойчиво заявляют прямо противоположное. Им кажется логичным обвинять Советский Союз в провале Варшавского восстания, затеянного против СССР, о подготовке и начале которого в Кремле не знали.
56. Миф о непропорциональных потерях СССР в войне
«Завалили врага трупами!» Эта фраза впервые была озвучена Виктором Астафьевым на съезде Союза писателей России в 1989 г. Впоследствии она стала весьма популярной у тех авторов, которые стремились дискредитировать как личность Сталина, так и советский строй в целом. Суть мифа – утверждение о том, что в течение всей войны качество командования в РККА на всех уровнях было ниже, чем в вермахте, а ценность человеческой жизни не ставилась в Красной армии ни во что. В этом же, соответственно, усматривается и причина более высоких, чем у Германии, потерь СССР.
На основании этого мифа делается вывод, что победа в войне была достигнута посредством преступной по отношению к собственному народу тактике – «завалить неприятеля трупами». В силу астрономических масштабов людских потерь ставится вопрос о правомерности оценки итогов Второй мировой войны в качестве победы. А. И. Солженицын эпатирует читательскую аудиторию фантастическими цифрами потерь военнослужащих, составляющих 44 млн человек[199]. Согласно современным демографическим расчетам, в начале 1941 г. население СССР составляло 195,3 млн человек, а в 1946 г. – 157,2 млн, что позволяет установить убыль в размере 38,1 млн[200]. Причем в число потерь военных лет входили не только военнослужащие, но и мирные жители, погибшие в зоне оккупации, эмигранты, а также люди, умершие естественной смертью. Если предположить, что превышение смертности над рождаемостью составляло 1,3 % (столько же, сколько в США), то за пять лет войны естественные потери должны были составить 12,7 млн[201]. Эмигрантский отток оценивается исследователями в 5,5 млн человек[202]. Реконструируя демографическую картину, можно заключить, что лишь треть людских потерь связана с войной. Это соответствует официальной оценке количества погибших: около 20 млн. Из них потери армии составили менее половины. По оценке специальной комиссии конца 1980-х – начала 1990-х гг., производившей свои расчеты на основе сведений о численности советских войск, – 8,6 млн человек[203]. Историк и демограф, профессор Гарвардского и Бостонского университетов С. Максудов полагал, что из них 0,8 млн умерло в силу естественных причин. Кроме того, к армейским потерям относились и лица, попавшие в плен, далеко не все из которых погибли в немецких лагерях. А были еще и без вести пропавшие, что не тождественно погибшим[204].
