Еще теплится жизнь на вече, еще формально обсуждается ответ великому князю. Но уже только формально—фактически все решено. 6 января все требования великого князя были приняты. Просили только не отбирать земли у «убогих», маловотчинных монастырей. Составляется список всех земель, подлежащих конфискации. И снова «милость», великого князя —у владыки он отбирает не половину вотчин, а «только» десять волостей — всего-навсего около трехсот новгородских «сох», около тысячи крестьянских хозяйств
Новгородцы присягают великому князю
Миниатюра из Голицынского тома Лицевого летописного свода.
У шести крупнейших монастырей — Юрьева, Аркажа, Благовещенского, Никольского Неревского, Онтонова и-Михайловского на Сковородке — отбирается половина земель — в общей сложности около тысячи -восьмисот крестьянских хозяйств. Отбираются и шесть сел, что были за князем Василием Гребенкой — около двухсот пятидесяти крестьянских хозяйств. Всего не менее трех тысяч обеж перешло в руки великого князя, в руки государственной власти объединенной Руси. В недалеком будущем эти обжи вместе с многими тысячами других поступят в распоряжение новых владельцев. Из Москвы приедут помещики —служилые люди великого князя. Они будут получать доходы с крестьян своего поместья без права распоряжаться землями, без права увеличивать повинности. А половина земель перейдет в руки оброчных крестьян — они будут платить подати непосредственно в государственную казну, не зная над собой власти ни феодала, ни его приказчика. В жизни новгородских смердов откроется новая страница.
8 января были решены последние спорные вопросы. Великий князь узнал, что такое новгородская «соха»: «три обжи соха, а обжа — один человек на одной лошади ореть (пашет.— Ю. А.), а хто на трех лошадех и сам третей ореть, ино то соха». И вот на все «сохи Новгородской земли, во всех волостях, и на Двине, и на Заволочье, «на всяком, хто ни паши землю», была наложена одинаковая ежегодная дань —прямые денежные платежи в государственную казну: по полугривне (семь новгородских денег) на год. Тяжела ли была эта дань? На обжу высевалось три-четыре коробьи ржи и соответствующее количество овса, в среднеурожайный год она приносила валовой доход примерно в десять новгородских гривен. На соху приходилось тридцать гривен, из которых дань составляла одну шестидесятую часть. Если считать, что за вычетом расходов на потребление и семян для посева в распоряжении крестьянского хозяйства оставалось не более трети валового дохода, то и тогда размер дани не покажется слишком обременительным. Неудивительно, что смерды Новгородской земли отнюдь не выступали против новой власти, против подчинения единому Русскому государству. Но платить должны были все, в том числе и те, кто раньше был освобожден от повинностей, — и боярские ключники, и сельские старосты, и одерноватые (полные) холопы, посаженные на землю. В новом государстве стиралась разница между разрядами сельского населения. Феодальное развитие переходило на новый этап. И опять великий князь «пожаловал» отчину свою — согласился не посылать своих писцов и данщиков, а доверить сбор дани самим новгородцам, «а хто утаит хотя одну обжу... и великие князи того казнят». Последний вопрос — о Ярославовом дворе. 12 января был решен и он, разумеется так, как хотел великий князь. И список целовальный «на чем... крест целовати всему Великому Новугороду» был послан в город с дьяком Андреем Одинцом. «И отчина их тот список слышали...» Андрей Одинец должен был предъявить список во владычной палате. Затем его зачитали на вече. По-видимому, именно в этот день, 11 января 1478 года, вече собиралось в последний раз.
Запись целовальную привезли обратно на «Паозерье». Новгородский дьяк списал ее
«слово в слово» — ее должен был теперь подписать владыка «своею рукою», да и «печать свою приложити». И посадники от каждого из пяти концов тоже должны были приложить свои печати.
Через день, 13 января, владыка и бояре, житьи и купцы явились снова на «Паозерье». Целовальная грамота была уже оформлена, подписана и запечатана всеми печатями. Начался обряд крестоцелования. «Лучшие люди» принимали присягу здесь же, перед боярами великого князя.
А все Ардове новгородцы целовали крест в четверг, 15 января.
Настал последний день феодальной республики. В этот день в городе уже не собиралось вече. Князь Иван Юрьевич Патрикеев в сопровождении Федора Давыдовича Хромого, князя Ивана Стриги Оболенского и Василия и Ивана Борисовичей Тучков Морозовых явился во владычную палату. После краткого вступительного слова главы делегации на владычном дворе начали приводить ко кресту бояр и житьих, которые не были на «Паозерье». А в каждом из пяти концов великокняжеские дети боярские и дьяки приводили к целованию всех прочих. «Все целовали люди» — даже жены боярские и вдовы, даже «люди боярские» — зависимые от господ слуги.
Три дня спустя новгородские феодалы принесли особую феодальную присягу — отныне они превратились в служилых людей великого князя всея Руси. А 20 января из Новгорода в Москву помчался гонец с вестью, что великий князь «отчияу свою, Великыи Новгарод... привел в свою волю в учинился на нем государем, как и на Москве».
29 января, в четверг на масленице, великий князь въезжает в «свою отчину», отныне полностью, безоговорочно признающую его власть. Под своды древнего храма, построенного сыном Ярослава Мудрого, великий князь впервые вступает как «государь» новгородский. Потом он возвращается в свою ставку.
Четыре недели после «отворения» города стоит великий князь на «Паозерье». Опять к нему является владыка, приезжают бояре и житьи. Опять идут пиры, опять подносят подарки, в том числе диковинное «яйцо струфокамилово» (страусовое), окованное серебром.
Но в Новгороде —не праздники, а будни.
Умирают «старые мужи и жены, и молодые детки»— свирепствует очередная эпидемия, вызванная голодом, холодом, скученностью во время осады. «Выкоплють яму, ино в тую яму два, и три, и десять человек в одну яму» и кладут.
На Ярославовом дворе поселяются наместники — князья Оболенские, Иван Стрига и брат его Ярослав, на Софийской стороне — Василий Иванович Китай Новосильцев и Иван Зиновьевич Станищев. Отныне они будут «дела судебные и земские правити по великого князя пошлинам и старинам». «А владыке новгородскому, опричь своего святительского суду, ни посадником, ни тысяцким, ни всему Новугороду не вступатися ни во что же». И послы, «приехав с иное земли», будут теперь править посольства только к наместникам, «а не владыке, ни к Новугороду».
Наместник князь Иван Стрига изымает у новгородцев «грамоты докончалные, что докончания не было им с великими князи литовскими и с королем». Берутся под стражу Марфа Борецкая с внуком, купецкий староста Марк Панфильев, житий Григорий Арзубьев, да еще Иван Савелков, и Окинф с сыном, и Юрий Репе-хов. Все восемь «пойманных» отправляются на Москву, «животы» их отписываются на великого князя. Новая власть вступает в силу.
Судьба средневекового города, сдавшегося на милость победителя, отнюдь не завидна. Тем более если победитель — глава феодального государства, в глазах которого горожане — не более чем изменники.
Осенью 1520 года, после долгой осады, Стокгольм открыл наконец ворота своему королю и повелителю — Кристиерну II Датскому, В грамоте, скрепленной печатями короля, епископа и государственного совета, горожанам была обещана полная амнистия. В главном соборе Стокгольма на Кристиерна торжественно возлагается корона королей Швеции. Цвет городского общества приглашается в королевский дворец...
Фрагмент памятника Тысячелетию России. Марфа Борецкая.
Ровно в полдень 8 ноября под звуки трубы два епископа, бургомистры, члены городского совета, двенадцать светских аристократов, окруженные палачами и стражей, выводятся на большую городскую площадь... В первый день было казнено около ста человек, на следующий день расправа продолжалась. Три дня по улицам и площадям текла кровь
и лежали горы непогребенных трупов. Потом, по распоряжению короля, все они сваливаются в огромные кучи и сжигаются. Это была знаменитая в истории скандинавских стран «Стокгольмская кровавая баня». Кристиерн II сводил счеты с непокорными подданными... По сравнению с датским королем поведение великого князя Ивана Васильевича кажется парадоксальным. Ни виселиц на площадях, ни публичных четвертований... А ведь Новгород оказывал не менее упорное сопротивление, чем Стокгольм, и был не менее опасным врагом. В чем же причина такого, сравнительно очень гуманного отношения к побежденному городу? Не в при-» родном добросердечии государя всея Руси, а в дальновидном расчете, в политической стратегии строителя великой Российской державы. Кристиерн Датский хотел внушить жителям Стокгольма страх, великий князь Иван Васильевич стремился привлечь новгородцев на свою сторону. Для Кристиерна, хотя он и считал себя шведским королем, Стокгольм был чужим городом с враждебным населением. Для Ивана III Новгород был его «отчиной», частью Русской земли. Пораженные ужасом шведы недолго пребывали в оцепенении — на «кровавую баню» они ответили массовым восстанием, и с датским владычеством было покончено. Великий Новгород вошел в состав великого Русского государства. Торжественный въезд короля в Стокгольм был концом его гордой власти, вступление великого князя в Новгород стало началом новой эпохи в истории Русской земли.
