В этом сообщении особый интерес представляет уточнение, что игумен Андриан был духовником Рюрика Ростиславича. Не дает ли это нам основание предполагать, что Андриан являлся не только духовником, но и летописцем великого князя? Более информированного о жизни и деятельности Рюрика лица найти невозможно. Андрианову летопись продолжил игумен Моисей, оставивший о своем предшественнике добрые слова в статье 1198 г. Рассказав о торжественном освящении церкви св. Апостолов в Белгороде как епископского храма, на котором присутствовали Рюрик Ростиславич, митрополит Никифор и епископ Андриан, летописец заметил: «епископомъ Андрѣаномъ тоя церкви столь добрѣ правяща».[341]
Б. А. Рыбаков, пытаясь ответить на вопрос, кто был летописцем великого киевского князя Рюрика Ростиславича, пришел к неожиданному и даже парадоксальному выводу, что это Петр Бориславич. После смерти Изяслава Мстиславича в 1154 г. он будто бы не перестал вести своих записей, но теперь они стали для него личной летописью.[342] После утверждения на киевском столе Мстислава Изяславича в 1167 г. Петр Бориславич ведет уже не личные заметки, а великокняжескую летопись. В 1168 г. произошел конфликт Мстислава с братьями Бориславичами и Петр вновь становится частным летописателем. Тем не менее он продолжает делать заметки о Мстиславе до самой его смерти 19 августа 1170 г., хотя тон их меняется. Ни почтительности, ни благожелательности в них уже нет. В 1170–1171 гг., судя по обилию в летописи мелких провинциальных заметок, как предполагал Б. А. Рыбаков, Петр Бориславич покинул Киев и переселился на Волынь. Вновь востребованным он оказался в годы соправительства на киевском столе Рюрика Ростиславича и Святослава Всеволодича. С 1180/81 г. идо конца своих дней (умер в 1196 г.) Петр Бориславич оставался летописцем Рюрика.[343]
Разумеется, перед нами не реальная биография летописца, восстановленная на основании документальных данных, а предполагаемая, явившаяся результатом творческого вдохновения Б. А. Рыбакова. Теоретически так могло быть, а практически доказать это невозможно. И речь не об необычном долголетии Петра Бориславича и его политической непотопляемости при всех режимах. Древнерусская история знает такие примеры. Речь о том, что нет ни одного факта в пользу такой версии. После 1168 г. имя Петра Бориславича не встречается на страницах летописи, что, продолжай он вести частную и великокняжескую летописи еще в продолжение 32 лет, кажется невероятным. Да и в 1168 г. имя Петра Бориславича занесено на страницы летописи не им, а летописцем Печерского монастыря Поликарпом или его помощником.
Кажется также странным, чтобы такой многоопытный летописей, каким предстает перед нами Петр Бориславич в изображении Б. А. Рыбакова, не позаботился об изъятии из летописи позорящего его рассказа о краже коней и клевете на Мстислава Изяславича. Б. А. Рыбаков объясняет это тем, что в своей летописно-редакционной работе в 1180-е годы Петр Бориславич не воспользовался сводом Поликарпа.[344] Но почему не воспользовался? Не имел доступа к нему, что, учитывая его придворность, кажется маловероятным или же не интересовался им, что для летописца — редактора с многолетним стажем кажется и вовсе необъяснимым? Ведь Моисей, как утверждает Б. А. Рыбаков, включил в свой свод не только летопись Поликарпа, но и частные киево-дорогобужские заметки Петра Бориславича. Кстати странно, что этого не сделал сам Петр, который якобы редактировал летопись в 1190 г.[345]
Анализируя группу статей 1181–1196 гг., Б. А. Рыбаков пришел к выводу, что она почти неотличима от массива летописных статей за 1146–1154 гг. Их близость прослеживается в четкости языка, лишенного каких-либо диалектизмов, светском характере текстов, киевской приуроченности хроники, внимании ее к Черным Клобукам и др.[346]
В действительности неотличимой близости нет. Летописец Рюрика значительно более лапидарен, чем летописец Изяслава Мстиславича. Его хроника за 16 лет великого княжения Рюрика составляет едва ли третью часть летописи Изяслава, описывающей период вдвое короче. Что касается языка, то его четкость в обоих массивах статей не может являться свидетельством принадлежности одному автору. Заметно отличаются хроники одна от другой в употреблении слов, а также летописных клише, рядом других особенностей. Выше уже отмечалось как характерная манера письма Петра Бориславича употребление полногласного существительного «веремя»: «В то же веремя прибѣгоша из Руси дѣцкы» или «В то же веремя Изяславъ посла посолъ свои къ Ростиславу». Ничего похожего в летописи Рюрика нет. Существительное «веремя» в ней не употребляется вообще, а начало предложений с временным определением имеет совершенно иное клише: «В то же лѣто»; «Того же лѣта». Примерно со статьи 1190 г. наряду с приведенными широко входят в летописные тексты выражения, начинающиеся словами: «Тое же зимы», «Тое же осени».
При внимательном прочтении летописи Рюрика Ростиславича не находит подтверждения и тезис Б. А. Рыбакова о светском характере ее автора. Вот как читается статья 1180 г., рассказывающая о согласии Рюрика быть соправителем Святослава. «Рюрикъ же аче победу возма, но ничто же горда учини, но возлюби мира паче рати, ибо жити хотя въ братолюбьи, паче же и хрестьянъ дѣля… и урядився с нимь (Святославом. — П. Т.) съступи ему старѣшиньства и Киева, а собѣ взя всю Рускую землю и утвердившеся крестомъ честнымъ».[347]
Определенно духовным лицом написана статья 1189 г. о нашествии на Русь половцев и походе на них русских дружин, водимых Святославом Всеволодичем и Рюриком Ростиславичем. В статье имеются все признаки, которые, согласно Б. А. Рыбакову, характеризуют руку Рюриковского летописца (перечисление князей, отправившихся в поход, внимание к Черным Клобукам) и вместе с тем присутствует церковная риторика. Нападение половцев на Русь имеет точную церковную дату: «Месяца февраля, въ 23, въ первую неделю поста». Половцы названы «безбожными Измаильтянами», их ханы Кончак и другие — «окаянными», а победа русских дружин объясняется «Божьемь заступлениемь».[348] Разумеется, эту запись мог сделать и летописец Святослава Всеволодича, но, если это так, тогда на него следует перенести и те специфические черты летописного стиля, которые якобы характеризуют письмо Рюрикового летописца.
Когда в 1194 г. Рюрик Ростиславич после смерти Святослава занимал киевский стол, то «изидоша противу ему со кресты митрополитъ, игумени вси, и Кияне вси от мала и до велика с радостью великою Рюрикъ же вшедъ во святую Софью и поклонися святому Спасу и святѣи Богородицѣ».[349] Несомненно, эта запись сделана летописцем Рюрика.
Б. А. Рыбакову, чтобы подтвердить свое предположение о светскости летописца Рюрика и отсутствии в его текстах церковной фразеологии, пришлось «отдать» все записи, где таких выражений много, игумену Моисею.[350]
Речь идет, в частности, о некрологах князьям Ростиславичам. Наверное, о чем скажем ниже, Моисей прошелся по некроложным известиям первого Рюрикового летописца своей редакторской рукой, однако полагать, что до него их в летописи вообще не было, невозможно. Такие записи, как «престави же ся князь Мьстиславъ, сынъ Ростиславль, внукъ великого князя Мстислава месяца июля въ 13 (день), святыя мученица Анкюлины, въ день пятничныи и возма причащение на святой литургии, и тако спрятавше тело его съ честью и съ благохвальными песнями, и с кадилы благоуханьными»,[351] несомненно, должны были быть сделаны сразу же после события.
О летописце Святослава можно сказать, что он был духовным лицом, но назвать хотя бы предположительно его имя нет никакой возможности. Ни в одном из принадлежащих ему текстов нет и намека на именное его присутствие. Летопись его достаточно объемна и вряд ли следует подозревать игумена Моисея, что он из идеологических соображений при составлении свода использовал из нее только какую-то часть текстов. Она никак не меньше летописи Рюрика за те же годы, а уж ее-то Моисей определенно не сокращал. Ссора между Рюриком и Святославом, случившаяся в 1190 г. и, по мнению Б. А. Рыбакова, послужившая основанием для выборочного использования Моисеем летописи Святослава, по существу в их отношениях ничего не изменила. Не разошелся идеологически с летописанием Рюрика и летописец Святослава, продолжавший относиться к соправителю своего сюзерена так же лояльно, как и прежде.
В летописной статье 1185 г. содержится «Повесть о походе Игореве». Она состоит из трех частей: собственно повести о походе Игоря в степь; описания последствий для Южной Руси поражения новгород-сиверских дружин; рассказа о пребывании Игоря в половецком плену и его побеге в Русь. «Повесть» не производит впечатления цельного произведения, написанного по единому замыслу. Каждая ее часть писалась отдельно по мере разворачивания событий и получения о них информации.
