Интересно замечание кандидата исторических наук Сергея Сергеева: «Это прозвучит неожиданно, но факты свидетельствуют – национализм в России сформировался именно в западнической среде. Иначе и не могло быть: традиционалисты – от Хомякова до Леонтьева – ставили во главу угла не этническую, а религиозную доминанту. Поэтому не случайно, что Михаил Катков был близким другом Белинского и восторженным англоманом. Не случайно крупнейший идеолог русского национализма Михаил Меньшиков вышел из умеренно либеральных, а отнюдь не славянофильских кругов. Не случайна и знаменитая фраза Петра Струве: «Я западник и, следовательно, националист»[63].
Если читатель найдет время посетить Русский музей в Санкт-Петербурге, то пусть подольше задержится на первом этаже, где собраны работы Кипренского, Серова, Крамского, Верещагина, Васнецова – живопись конца XIX – начала XX в. Эти полотна просто-таки поражают своим пессимизмом. Серо-зеленая гамма, повторяющаяся из зала в зал, темные тона, «зажатое», «сдавленное» пространство. Даже великие события, такие, как «Покорение Ермаком Сибири», изображены как бы в тумане. Лишь время от времени попадаются яркие пятна сюжетов из жизни древней Иудеи. Все говорит о том, что к концу XIX века русское общество пребывало в состоянии тяжелейшего духовного кризиса. Эту растерянность испытывали даже такие титаны русской культуры, убежденные националисты, как Виктор Васнецов. Его «Витязь на распутье» как нельзя лучше иллюстрирует этот самый кризис. А «Битва русских со скифами»? – вот он – надлом в сознании современников… Здесь впервые появляется новое лицо предка. Новое лицо русского. Русского-страдальца, «терпилы», бессмысленно (обязательно бессмысленно!) погибшего неизвестно за что… ведь исход битвы предрешен. Появляется и образ врага-победителя – «дикого», «степного» человека. Русь еще движется вперед по инерции, русский рубль теснит франк и марку, обгоняя доллар. (Превышение доходов над расходами в 1908 году в золотых рублях составляло 30 миллионов рублей, а в 1912 году – 335 миллионов рублей.) Все это делалось без увеличения налогового бремени. Оно было в 4 раза меньше, чем во Франции и Германии, и в 8,5 раза меньше, чем в Англии. В период с 1894 по 1913 год молодая русская промышленность увеличила свою производительность в четыре раза. Прирост строительства железных дорог составил 1574 км в год (наивысший показатель при СССР, достигнутый к 1956 году, составил 995 км). Сбор урожая хлебов удвоился. В период с 1907 по 1913 год урожаи главных злаков в России были на треть выше, чем в США, Канаде и Аргентине, вместе взятых. (Никогда в будущем при большевиках эта ситуация не повторялась!) В стране созданы основы парламентской демократии и состоялись свободные выборы. Расцветают университеты и высшие учебные заведения, пользуясь свободой, которой они никогда не имели и никогда не будут иметь в будущем. К 1913 году общий бюджет народного образования достигает колоссальной для того времени цифры – полмиллиарда золотых рублей, а темп его прироста за 20 лет – 628 %! В самом начале царствования последнего Романова начальное образование в России становится бесплатным, а с 1908 года – обязательным. Небывалый расцвет пережила русская наука. Имена Павлова, Менделеева, Попова, Бехтерева и многих других появились в последние десятилетия XIX века. Русские расширили Европу до Тихого океана, протянули железную магистраль от Балтики до Владивостока. Протяженность Транссиба (9288,2 км) почти втрое превышает тогдашний американский Union Pacific. Символично, что пролеты «Амурского красавца» – уникального Хабаровского моста, разделившего Гран-при Парижской выставки с башней инженера Эйфеля, сооружаются в Варшаве и доставляются к месту монтажа водным путем! Это Европа шагает по Сибири к океану! Это ее стальные руки раздвинули «монгольские» степи и наконец дали «завоевателям» керосиновые лампы и квалифицированных ветеринаров. Посевные площади хлопчатника в присоединенных Россией землях Бухарского эмирата выросли за 40 последних перед 17 годом лет в 200 раз! Но все это не занимает общественность. Над ней довлеет чудовищная «евразийская» химера. Дом ариев уже «разделился надвое». В Индийском океане германский крейсер «Эмден» топит русский пароход с двумя последними фермами для строящегося моста. Снова символ? Вспомним Гюго – «Всякая война между европейцами есть гражданская война»…
Стокгольмский синдром Руси
Стокгольмский синдром – термин популярной психологии, описывающий защитно-подсознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и в конечном итоге отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели. На этом поприще весьма преуспели литераторы и художники. Александр Блок, русский поэт с мироощущением европейца, пытается найти некий компромисс. В своей публицистике он сравнивает «монгольское нашествие» с «диониссийским», «обновляющим» началом, разрушающим европейское «аполлоническое», якобы несвойственное русским… «Татаро-монгольская» тема удивительным образом разрастается именно в эти годы. Причем раскрытие ее не браво-победное (что вообще-то было бы логично, ведь даже по официальной версии победа осталась за русскими), а какое-то пессимистически-некрофильское, мазохистское. 1880 г. Васнецов пишет «После побоища Игоря Святославича с половцами» (а половцы, как мы помним, – это степняки, а значит, «почти татары»). 1881 – «Битву русских со скифами». 1882 – «Витязь на распутье». 1883 г. – В.С. Смирнов создает полотно «Князь Михаил Черниговский перед ставкой Батыя». Через некоторое время В. Серов изображает пейзаж «После Куликовской битвы», удивительно перекликаясь с Васнецовым. «Двери Тамерлана», «Торжествуют» Верещагина к тому моменту уже классика. Савва Мамонтов – один из заказчиков Васнецова – пытается его «образумить»: «Если ты бодр, здоров и весел, это все, что нужно, и за успехом в работе дело не станет. Если ты станешь… предаваться какой-то непонятной мировой скорби (сколько доброго семени сгорало на этой негодной почве), то напиши мне, я изругаю тебя…» Но дело не в заблуждениях, или малодушии, или «творческом кризисе» отдельных художников. Это уже направление общественной мысли. Мейнстрим, так сказать. Направление поиска самоидентичности задано, и задано оно лукаво неверно. И результат не замедлил сказаться. Русские постепенно перестают ощущать себя европейцами, и происходит это фантастически быстро, несмотря на все успехи страны. Критическая масса пессимизма копится в русском обществе, и тут, как назло, Русско-японская война, которая оканчивается тяжелейшим поражением от «азиатов». Цусима, Порт-Артур… Цусима особенно болезненна, ибо в ней почти полностью потерян флот – флот, наследие Петра Великого, которым мы «грозили шведам» – еще один символ. Неужели это последнее, что делало нас Европой?! А что еще? Если окошко туда вам приходится «прорубать»? Сколь же сильна эта страшная Азия?! Общество дезориентировано и деморализовано. «О, Русь моя, жена моя, до боли нам ясен долгий путь, Наш путь стрелой татарской дикой воли пробил нам грудь…» (1907). Пишет Александр Блок. Это осмысление Цусимы. Шок, который был вызван первым известием. «Девочка пела в церковном хоре…» сменяется попыткой историко-философского анализа. Наконец, Ленин выступает: «Отсталая Европа и передовая Азия» (1913). (Интересно, что через 40 лет этот лозунг буквально понял Мао Цзэдун.) Русь охватил «стокгольмский синдром». Пиковое проявление этого «стокгольмского синдрома» – то самое «русское евразийство». Течение, зародившееся как раз в это время и оформившееся и окрепшее через несколько лет после катастрофы. В Софии, Париже, Берлине. «Евразийская» концепция возникла в эмиграции в 1920-х гг. в среде бывших офицеров Добровольческой армии, успевших разочароваться в Западе. То есть они оказались невостребованными политическими силами Европы. Их стремление воевать с большевизмом не получило одобрения в европейских странах, по которым в то время с триумфом разъезжал опальный Троцкий. Этим разочарованием умело воспользовались аналитики ОГПУ, сразу внедрившие в эмигрантскую среду своих агентов. «Евразийская» линия в советском руководстве была представлена прежде всего «младотурками» – большевиками, поддерживавшими тесные контакты с Кемалем Ататюрком. Может показаться удивительным, но большевистская Россия заимствовала идеологические принципы в революционной Турции, вплоть до государственного флага. Красный советский флаг с серпом, молотком и звездой как-то уж очень напоминает турецкий. Но это все случится позже, а пока мыслящие русские зачитываются Владимиром Соловьевым:
