Одна ссора между тем была улажена без особых проволочек — это тяжба между бывшим королем Иерусалимским Ги Лузиньяном и Конрадом Монферратским. У обоих была поддержка: за одним стоял король Франции, другому сочувствовал король Англии. 27 июля встретились все заинтересованные стороны. Ги и Конрад перед собранием баронов и прелатов, на котором председательствовали оба короля, высказали свои притязания. Первый доказывал, что королевство Иерусалимское принадлежит ему как наследнику своей супруги, покойной королевы Сивиллы, скончавшейся бездетной; второй же ссылался на свои права, которые ему якобы давал брак с сестрой покойной королевы, Изабеллой, ибо та все же стала его супругой, хотя и пошла на это супружество не по своей воле. Теперь оба соперника вынесли свои притязания на суд королей Англии и Франции и их окружения. Первым делом совет баронов провозгласил мир и согласие между обоими, а соперники поклялись подчиниться их приговору, который должен быть вынесен на следующий день, 28 июля. После возобновления присяги короли огласили свое решение: Ги Лузиньянский сохраняет титул короля Иерусалимского за собой до конца жизни, но сан сей принадлежит ему лично, и если он вступит в новый брак и у него родятся сыновья или дочери, то никто из его детей не будет вправе притязать на наследство; после же смерти Ги Конрад и его супруга, сестра королевы Сивиллы, буде они к тому времени останутся в живых, или же их наследники получают права на королевство со всеми правами, включая право наследования. Пока же все доходы от земли должны делиться между королем Ги и маркизом Конрадом до конца их жизни. При этом маркизу передаются во владение Тир, Сидон и Бейрут. Жоффруа де Лузиньян, брат короля Ги, получает графство Яффское и обязуется, как и маркиз, признать, наконец, власть короля Иерусалимского. Все заинтересованные стороны согласились с этим приговором, в чем и принесли присягу.
На следующий день Филипп Август даровал маркизу Конраду в личное владение часть недавно завоеванного города. 29 июля произошло новое совещание между двумя королями. Филипп еле сдерживал нетерпение — ему хотелось как можно скорее покинуть Святую землю и вернуться в отечество. Английские летописцы сообщают, что «по решению совета и по воле главных баронов» король Франции испросил у короля Англии согласия на возвращение в свою страну и поклялся на Евангелии и перед лицом всего народа, что не сохранит в душе, и не сотворит никакого зла, и не позволит кому бы то ни было злоумышлять против короля Англии, его земель или его людей, но, напротив, обязуется охранять всех его людей и все его земли в мире и добром состоянии, защищать их от всякого вражеского вторжения и заботиться о том так же, как если бы речь шла о защите града Парижа. Присяга, подобная любой присяге в феодальном духе, во многом напоминала ту, которую принес сам Ричард Филиппу Августу, своему сеньору, касательно земель во Франции: он утверждал в ней свои виды только на Нормандию, но признавал и особенные права короля на Париж, в котором Филипп пребывал охотнее любого из своих предшественников на престоле.
После этого король Франции, готовясь покинуть Святую землю, стал отдавать необходимые распоряжения. Командование армией он передал королю Англии, а во главе ее поставил герцога Юга Бургундского. Он выделил сто рыцарей и пятьсот оруженосцев в помощь князю Антиохийскому Боэмунду, и Ричард тоже направил Боэмунду столько же своих воинов. Обязанности коннетабля были переданы одному из приближенных, Роберту Куинси. Король Ричард добавил к этому пять больших кораблей, загруженных оружием, конями и провиантом, и направил их в Антиохию. На следующий день делили пленников, захваченных в Акре, а 31 июля, в День святого Германа, Филипп Август взошел на корабль и отбыл в направлении Тира, который и стал первым этапом на его обратном пути. С собой Филипп забрал Манассию, епископа Лангрского, Рено, епископа Шартрского, и Пьера де Куртене, графа Неверского. Поход короля Франции в Святую землю закончился.
Эх, да что там, пускай! слава Богу, убрался!
И какою же скверною он оказался!
Нет других чтоб сдержать! Он и сам наутек,
Да еще и толпу за собою увлек! —
восклицал Амбруаз, повествуя об отплытии Филиппа Августа.
Историк Джошуа Проуэр справедливо подчеркивает значение взятия Акры, остававшейся столицей того государственного образования, за которым удерживалось наименование королевства Иерусалимского на протяжении целого века: с 1191 года до окончательного разгрома крестоносцев в 1291 году. Разбираясь в характере экспедиций в Святую землю, Рене Груссе отмечает, что если первые крестовые походы вдохновлялись верой и предпринимались ради веры, то на протяжении второго столетия эпохи крестовых походов пребывание христиан в Святой земле зависело в основном от торговли пряностями…
Как бы то ни было, отъезд Филиппа Августа стал своего рода подарком для мусульманских армий и лично для Саладина, который по-прежнему удерживал Иерусалим, завоеванный еще за четыре года до этого: Саладин лучше, чем кто бы то ни было, понимал, что значит обладание Святым Градом. Для христианских же армий уход с театра военных действий короля Франции и части войск стал чувствительным ударом, серьезно ослабившим их боевой дух, не говоря уже о военном потенциале. Этот поступок сильно повредил престижу Филиппа Августа, тогда как Ричарду, напротив, досталась едва ли не вся слава.
Дни после рокового отплытия были заполнены подготовкой к новой кампании. Камнеметальные и прочие осадные машины грузили на корабли, которые прибывали загруженными вином, пшеницей, растительным маслом и всем прочим, что могло понадобиться, а также людьми и лошадьми. Ричард давал понять, что намерен вернуть под власть христиан Аскалон, и велел готовить армию к выступлению. Среди прочего, он перетянул к себе всех лучников, предложив им хорошую плату. Слухи об этом дошли до лагеря Саладина и вызвали там большие опасения: все понимали, что Аскалон — наилучшая отправная точка для похода в Египет.
Между тем близилось 9 августа — день, после которого надо было освобождать пленных, в соответствии с ранее достигнутыми договоренностями. По этому поводу возникла первая ссора между Ричардом и маркизом Конрадом, который ощутил свою силу благодаря поддержке, полученной им от Филиппа Августа. Ричард отправил Губерта Готье, епископа Солсберийского, с поручением вернуть пленных, которых оставил Конраду король Франции. В числе пленных находился и некий вельможа, которого летописцы называли Каррасуа. Маркиз наотрез отказался отдать пленников, доказывая, что они ему достались от короля Франции, а тот уже отбыл. Стоит ли удивляться бешенству, в которое пришел Ричард, когда услыхал такой ответ?! Он уже заговаривал о возможной осаде Тира, которая должна была привести Конрада в чувство; герцог Бургундский поспешил унять короля и вызвался лично отбыть в Тир в качестве парламентера для переговоров с пресловутым маркизом.
Наконец наступило 9 августа. Помимо обмена военнопленными в этот день христианам должен был быть возвращен Истинный Крест.
«Когда пришел день, в который Саладин должен был это выполнить, он потребовал от христиан, чтобы они ему дали еще один день, ибо он пока не готов к тому, что ему надлежало сотворить. Наши люди, имевшие великое желание обрести Святой Крест и узреть пленных освобожденными, согласились на это. Когда же настал день, о котором с ним было условлено, короли и рыцари и все вооруженные люди были готовы. ‹…› Прелаты, священники и всё духовенство, разоблачившись и разувшись, вышли из города в великом благоговении и пошли к тому месту, которое назначил им Саладин. Когда они пришли туда, они были уверены, что Саладин вернет им Святой Крест и исполнит свое обещание, которому они поверили… Однако они оказались обмануты. Великая печаль восстала среди христиан, и много слез пролито было в тот день».
О том же писал и Продолжатель Гийома Тирского:
…И впрямь: сарацины нам снова солгали.
Султан Саладин, по коварству натуры,
Решив, что за Крест он сдерет с нас три шкуры,
Заложников вновь утешенья лишил
И вновь — вместо мира — лишь торг предложил.
Так накапливалось разочарование после победы, которая вернула было надежду на восстановление латинского королевства в Иерусалиме. Упомянем здесь еще об одном обстоятельстве, показавшемся малозначительным некоторым хронистам (судя по тому, что они лишь упоминают о нем), но вовсе не маловажным для последующей истории Ричарда. По словам Ришара де Девиза, при дележе военнопленных, захваченных в Акре, одного из вождей, Местоша, приписали королю Англии, тогда как второй, Карракуа, «пал, как глоток свежей воды, в широко разинутую пасть жаждущего короля Франции». Хронист рассказывает, что по этому случаю герцог Австрийский, один из старейших участников осады Акры, встал рядом с королем Англии и потребовал для себя тех пленников, которые должны были достаться ему; он велел нести перед собой свой штандарт, чтобы подчеркнуть свое желание отвоевать свою долю торжественной победы. Это не понравилось свите Ричарда. И не по его ли приказу штандарт герцога сбросили в яму? Во всяком случае, это вполне соответствовало его настроению, как и настроению его приближенных; кое-кто из его свиты в знак презрения стал даже топтать знамя. Герцог Австрийский ужасно разозлился, но, будучи не в силах незамедлительно отомстить, сделал вид, что у него разболелась старая рана, и удалился в свой шатер под навесом, где и провел ночь, пытаясь побороть обиду. Впоследствии, однако, он вновь исполнился злобы. Много позже, когда подвернулся весьма удобный случай, эта злоба не замедлила выплеснуться наружу.
