Ознакомительная версия.
Это и дает нам основание утверждать, что учение Кирилла Белозерского составляет середину между учением Акиндина с одной стороны и учениями Киприана и Фотия – с другой. Он не ограничивает княжескую власть одними светскими делами и не относится к ней враждебно, не стремится поставить ее ниже духовной власти; но и, наоборот, князю он не дает никакой власти над духовенством, не предоставляет никакой доли участия в церковном управлении. Этим примирительным духом его учение напоминает отчасти взгляды митр. Илариона.
3. Флорентийская уния и падение Царьграда в их влиянии на учение о царской власти
Княжение Василия Темного давно отмечено в истории как поворотный пункт в развитии русских государственных идей. На него приходятся и Флорентийская уния, и падение Царьграда, а эти события существенно повлияли на понятие о царской власти и научения о месте России во всемирной истории. В литературе указывалось, что измена православию со стороны митрополита Исидора выдвинула перед московскими государями новую обязанность – стать на защиту правоверия и благочестия, для чего раньше им «не представлялось прямых поводов»; в связи с этим за московским князем упрочивается царский титул, и в корне изменяется понятие о значении и задачах всего русского царства [394] . Некоторые формулируют следствия упомянутых событий еще и так, что они содействовали изменению характера власти московского князя, упрочив «перевес авторитета государственного над церковным», и что с этого именно времени замечается на Руси преобладание государства над церковью [395] .
Исследователи при формулировании этих выводов обыкновенно не делают различия между областью фактов и областью идей в тесном смысле этого слова и относят их к тому и к другому. Не оспаривая значения этих выводов относительно фактического положения царской власти, нам надлежит выяснить, как Флорентийская уния и падение Константинополя отразились на определении границ власти московского князя в литературных памятниках, ближайших ко времени этих событий.
Флорентийский собор и участие в нем митрополита Исидора вызвали целый ряд произведений, в которых описывается собор и ведется рассказ о тех событиях, какие он вызвал в Москве, а также об участии в этих событиях великого князя Василия Васильевича. Произведения эти: «Слово избранно на латыню», «Повесть, како римский папа Евгений составлял осмый собор», «Сказание о Флорентийском соборе» и др. [396] По форме своей произведения эти имеют исторический характер, и на читателя они производят такое впечатление, будто все подробности описываемых там событий, например, речи участников собора, взяты из действительности и изображены во всем согласно с нею. Но исследователи указывают, что это впечатление – ложное, и что многое из того, что мы в них читаем, сочинено авторами [397] . Если это так, то это дает нам возможность видеть в указанных произведениях не столько произведения исторические, сколько церковно-политические, написанные с целью выяснить отношение русского общества и русской церкви к Флорентийской унии. С этой точки зрения многое в тексте этих произведений приобретает значение для характеристики взглядов общества на отношение великого князя к делам церкви.
«Слово избранно» начинается похвалой великому князю. «Яко богонасаженный рай мысленого востока праведного солнца Христа… богопросвещенная земля Руская веселится о державе владеющего ею благоверного великого князя Василья Васильевича царя всея Руси, хваляшеся о мудрости обличения его, еже благоразумие обличив и изгна врага церковного сеятеля плевелом злочестиа Исидора тьмокровного, латыньскиа ереси исполненного, и другого не приат Григориа ученика его иже от Рима пришедшего» [398] . Автор восхваляет великого князя за то, что тот обличил Исидора, т. е. показал его отступничество от православия и затем изгнал его из Москвы. На самом деле, как известно, никакого изгнания не было: Исидор был взят под стражу и помещен в Чудовом монастыре, где он должен был дожидаться соборного суда, и откуда он бежал, может быть, благодаря попустительству со стороны московских властей [399] . Называя это изгнанием, «Слово» хочет, очевидно, подчеркнуть активность мер, принятых против Исидора, и личное участие в этих мерах великого князя. Обличение и изгнание митрополита, изменившего православию, дает основание автору «Слова» сравнить в. к. Василия Васильевича со св. Владимиром и с Константином Великим; он называет его «подражателем апостолов, споспешником блазей вере, добрым взыскателем честного креста Христова» [400] .
В сочинении, озаглавленном «Исидоров собор и хожение его» [401] , проводится параллель между фрязской землей, где «начало злу бывшу греческим царем Иоаном», и русской землей: «утвердися православием русская земля христолюбивым великим князем Василием Васильевичем» [402] . Исидор, говорится здесь, думал выполнить в России свои обещания папе и учинить «над самодержавным всея Руси осподарем» так, как он учинил в Киеве и Смоленске, т. е. добиться признания унии; но совершенно неожиданно для себя он встретил препятствие именно со стороны великого князя, на малолетство которого и неопытность в делах он особенно рассчитывал. Великий князь уподобился «святым царем, равным апостолам Констянтину Великому и Владимеру». Автор прославляет великого князя за то, что он утвердил верой истинной положенный на главе его венец, утвердил «вси священници свои» и «ереси отсекл от святые церкви» [403] . В Повести Симеона Суздальца говорится о том, как византийский император вместе с патриархом настаивал перед великим князем, чтобы он отпустил Исидора на собор «утвержения ради православные веры», а великий князь, несмотря на это, отговаривал митрополита и даже доказывал ему, что «по соборным правилом не подобает быти осмому собору» [404] . В похвале великому князю, которой заканчивается эта Повесть, автор прославляет его за то, что он «отсекл от святые церкви ересь и урезал клас буйства латынского» [405] . Те же препятствия ставит Исидору великий князь и по другому произведению под названием «О Сидоре митрополите, как прииде из Царьграда на Москву». Великий князь говорит митрополиту: «Да не пойдет на съставление осмого събора латиньского, ниже съблазнится в ересех их, и възбраняше ему о сих». Василий Васильевич величается здесь ревнителем благочестия и споспешником истине и этот титул находит себе оправдание в образе действий его после возвращения Исидора с собора. Великий князь, узнав о содержании грамоты к нему от папы Евгения, «позна Исидора волкохыщного ересь и тако не приат и благословенна от рукы его и латынскым ересным прелестником нарече его и, скоро обличив, посрами его, и вместо пастыря и учителя волком назва его, и скоро повеле с митропольского стола съврещи его» [406] . И далее говорится, что великий князь повелел Исидору пребывать в монастыре и там ожидать соборного о себе решения.
Отсюда видно, что все указанные произведения присваивают великому князю, в той или иной форме, в тех или других выражениях, значение защитника православия. Они говорят о его вмешательстве в дела веры и церкви, и рассматривают это вмешательство как вполне законное, желательное и достойное похвалы. Следовательно, с точки зрения этих памятников область, принадлежащая князю, не ограничивается одними светскими делами, но простирается и надела церкви. Участие его в этих делах выразилось в следующем: 1) великий князь обличил митрополита, т. е. открыл и доказал его измену православию, 2) он лишил его митрополичьего стола и подверг принудительному заключению в монастыре, 3) взял на себя почин созвания церковного собора для суда над митрополитом.
Таковы идеи рассмотренных памятников. Но насколько все это можно считать новостью, возникшей под влиянием Флорентийской унии, представляется еще вопросом. Значение защитника православия приписывалось великому князю с самого начала русской письменности. Еще митрополит Никифор возлагал на князя обязанность не пускать волка в стадо Христово [407] , а инок Акиндин требовал от князя принятия мер к тому, чтобы святители имели «добр разум божественных писаний» и не были святителями только по имени. По обстоятельствам времени, которыми было продиктовано послание Акиндина, это означало принятие со стороны князя действительных мер к тому, чтобы епископы были во всем верны православному учению и церковным правилам, а в представление об этих мерах входило даже физическое принуждение. Повести, вызванные Флорентийской унией, не прибавили к этим идеям, в сущности, ни одной новой черты. Все, что в них можно найти об отношении великого князя к церкви и к митрополиту в частности, только повторяет уже знакомые идеи. Объем власти великого князя, поскольку она касается церковных дел, остался по этим повестям таким же, каким он был в памятниках предшествующего времени. Можно утверждать и больше. Авторы повестей, приписывая князю защиту православия, нигде не говорят, что это новость, и не хотят представить дело в таком виде. Из того, как они описывают участие князя в деле Исидора, вовсе не видно, чтобы князь взял на себя новую, по их мнению, и неслыханную роль. Скорее можно заключить обратное, – что князь только осуществил те права или те обязанности в области церковного управления, которые за ним числились и раньше. В повестях нигде не видно удивления перед действиями великого князя; авторы относятся к ним, как к явлениям вполне нормальным, обычным и знакомым. Если бы, наоборот, они представлялись ненормальными, необычными, если бы князь, совершая их, принял на себя, по мнению современников, совершенно новую, неслыханную роль, то авторам повестей пришлось бы оправдывать его, пришлось бы доказывать его права на эти действия. Ничего этого мы не видим, и потому приходится заключить, что участие в делах церкви, которое приписывают повести великому князю, они рассматривают, не как новое, а как уже ранее приобретенное им право.
Ознакомительная версия.
