На протяжении ряда лет бюджет Пруссии не знал дефицита. Возросшие после захвата Силезии доходы королевства, различные меры по экономии расходов позволили Фридриху II скопить для военных затрат значительную сумму и провести несколько кампаний без ущерба для экономики и не прибегая к иностранным субсидиям. Подлинной страстью короля-полководца была армия. Несмотря на потери в войне «за австрийское наследство», прусская армия увеличилась со 100 тыс. в 1740 г. до 145 тыс. человек в 1756 г. Склады и магазины ломились от огромных запасов вооружения, амуниции, продовольствия. Сама армия, подчиненная жесточайшей дисциплине, казалась хорошо отлаженной машиной, готовой по первому приказу короля в считанные дни выступить в поход. Недостатки ее, как и несовершенство всей стратегии и тактики Фридриха II, выявились позже, в ходе войны, но до войны прусская армия представлялась внушительной и ее превосходство в организации и подготовке над другими армиями бросалось в глаза многим.
Но среди этих людей не было Бестужева-Рюмина. Помимо реальной силы Пруссии он недооценивал и такой важный фактор, как не имевшие границ амбиции Фридриха II. Располагая полностью отмобилизованной армией, прусский король уже не боялся России так, как в начале 40-х годов, и даже был весьма невысокого мнения о русской армии елизаветинских времен. Для подобного мнения были объективные основания. После русско-турецкой войны 1735–1739 гг. русская армия на протяжении почти 20 лет не имела опыта крупных боевых действий (война со шведами в 1741–1743 гг. имела ограниченный характер). Конечно, блестящие победы Петра I были памятны в Европе, но это было в прошлом, а период «миниховщины» в армии ознаменовался серьезным отходом от принципов петровской военной науки и способствовал подрыву репутации русской армии. Короче говоря, прежняя, пассивная политика Бестужева-Рюмина в середине 50-х годов XVIII в. оказалась несостоятельной: сдержать агрессию Фридриха II угрозами «диверсий» было уже невозможно. Между тем, не рассчитывая на серьезную войну, Россия ее начала. И сразу стало ясно, что такая война не подготовлена ни в дипломатическом, ни в чисто военном плане.
Союз с Австрией, заключенный в 1746 г., был стержневым для внешней политики России во второй половине 40-х — первой половине 50-х годов XVIII в. Но за десять лет довольно тесных союзных отношений ничего не было сделано для разработки системы согласованных действий союзников против Пруссии в случае ее нападения на одну из сторон, не говоря уже о совместных наступательных действиях против прусской армии. Между тем настоятельная необходимость в таком согласовании была: опыт совместных действий в войне с Турцией в 30-х годах показал, что русские и австрийцы оказались плохими союзниками. Бестужев-Рюмин в записке 1744 г. признавал, что Австрия как союзник «упорно поступала». Когда началась Семилетняя война и был заключен русско-австрийский наступательный союз (Петербург, январь 1757 г.), то, согласно ему, России отводилась роль не самостоятельной, а лишь вспомогательной для Австрии силы. Это сразу стало порождать серьезные разногласия союзников: Австрия требовала полного подчинения себе русской дипломатии и действующей армии, но это как до, так и после Семилетней войны расходилось с интересами России или по крайней мере с интересами ее руководителей. Поскольку каждый из союзников тянул одеяло на себя, реальной силы русско-австрийский военно-политический союз не представлял.
Еще хуже обстояли отношения с другим «нечаянным» союзником — Францией. Хотя 31 декабря 1756 г. Россия и присоединилась к Версальскому соглашению, резкий поворот от многолетней конфронтации к союзным отношениям не был легким. Версаль, исходя из принципов своей восточной политики, отказался от обязательств выступать против противников России, в том числе и Турции. В ответ русские представители потребовали исключения из договора пункта, обязывающего Россию помогать Франции в борьбе против Англии. Только одно это ограничивало возможности координации совместных действий России и Франции38.
Наконец, за последнее десятилетие ничего не было сделано для усиления позиций России в Курляндии и в Речи Посполитой, что было весьма важно для будущих военных действий против Пруссии.
Более удручающей была сугубо военная сторона дела. Бестужевская внешнеполитическая концепция «диверсий» привела к ослаблению всей армии — ведь для осуществления ограниченных акций в Европе требовалось не более 40–50 тыс. солдат из всей 300-тысячной армии. В соответствии с этой доктриной в Прибалтике, Псковской и Новгородской провинциях была сосредоточена незначительная часть армии, тогда как большая часть полков была расквартирована по всем губерниям огромной страны и не была готова к войне. Начало военных действий показало, что правление Елизаветы оказалось для вооруженных сил потерянным временем, несмотря на ее многочисленные декларации о верности принципам петровской политики.
В 1756 г. из четырех фельдмаршалов двое — А. Г. Разумовский и Н. Ю. Трубецкой — вообще не имели никакого отношения к армии, поэтому выбирать в главнокомандующие пришлось одного из оставшихся двух — А. Б. Бутурлина или С. Ф. Апраксина, воинские таланты которых, судя по отзывам современников и оценкам военных историков, были весьма скромными. Не побеспокоились при Елизавете и о найме на русскую службу способных генералов-иностранцев. Национальные же кадры офицерства готовились слабо: не посылались для обучения воинскому искусству в армиях воюющих стран волонтеры, отсутствовала программа обучения войск во время продолжительного мира, не проводились маневры крупных сил. Более 46 тыс. военнослужащих вообще использовались не по назначению — выполняли разнообразные административные обязанности, такие, например, как проведение переписи.
Лишь в 1755 г., когда война была на пороге, Военная коллегия организовала комиссию для изучения состояния армии. Выводы комиссии были неутешительные. Армейские полки нуждались в самом необходимом, а главное — в людях: в полевой армии (172 тыс. солдат) некомплект составлял не менее 18 тыс. человек, т. е. в строю не хватало каждого десятого солдата. Рекрутский набор, начатый в 1755 г., проходил, как всегда, медленно, давал армии совершенно не обученный и не приспособленный к службе и тяжелейшим походам контингент новобранцев. Некомплект в 1757 и в другие годы приводил к тому, что два первых батальона полков укомплектовывались за счет третьего. Особенно много нареканий вызывало состояние кавалерии — весьма сложного по тем временам рода войск. Несовершенная система заготовки фуража, когда солдаты, занятые сенокосом и выпасом лошадей, по полгода не садились на коня, сочеталась с плохим состоянием парка лошадей, комплектовавшегося за счет необъезженных татарских лошадей или купленных крестьянских саврасок. В итоге комиссия пришла к выводу, что для приведения кавалерии в нормальное состояние нужно «произвести знатную перемену»39.
Не случайно в Гросс-Егерсдорфском сражении 1757 г. русские кирасиры и конногренадеры были сразу опрокинуты прусскими драгунами Финкенштейна, и лишь мужество пехотинцев спасло положение. Были и другие важные недостатки (например, в снабжении войск), которые со всей очевидностью проявились с началом военных действий.
Сразу после объявления войны главнокомандующим русской армией был назначен 54-летний С. Ф. Апраксин. Сын знаменитого сподвижника Петра Ф. М. Апраксина, он начал службу рядовым Преображенского полка, участвовал в русско-турецкой войне и в 1739 г. стал генерал-майором. Он пользовался большим расположением Миниха, который выдвигал Апраксина и после свержения Бирона щедро наградил земельными пожалованиями. Огромные связи семейства Апраксиных, укрепленные женитьбой Степана Федоровича на дочери тогдашнего канцлера Г. И. Головкина, его «пронырливый», по словам M. М. Щербатова, характер, дружба с Шуваловыми и Разумовскими, тесные отношения с могущественным А. П. Бестужевым-Рюминым, постоянное заискивание перед И. И. Шуваловым — все это облегчило Апраксину продвижение по служебной лестнице. В 1742 г. он был уже генерал-кригскомиссаром, президентом Военной коллегии и генерал-лейтенантом, в 1746 г. — генерал-аншефом. В 1751 г. за неизвестные историкам заслуги он получил высший российский орден — Андрея Первозванного, а в 1756 г. — звание генерал-фельдмаршала. Получив соболью шубу, серебряный сервиз весом несколько пудов и спрятав в ларец подписанную Елизаветой 5 октября инструкцию, Апраксин отбыл в Ригу — главную квартиру армии. Как остроумно заметил видный военный историк Д. М. Масловский, Апраксин, еще не въезжая в Ригу, допустил как полководец «капитальную ошибку… заключающуюся в принятии инструкции, выполнить которую он не мог»40.
В самом деле, инструкция, составленная Бестужевым-Рюминым, поражает своей беспомощностью, отсутствием четко поставленных перед главнокомандующим политических и военных целей. Согласно инструкции, Апраксин должен был двинуться с армией в Курляндию и польскую Лифляндию, встать на небольшом удалении от государственной границы, поджидать подхода других частей, заготовлять провиант и в течение зимы ожидать из Петербурга дальнейших инструкций. От армии, перешедшей границу, требовалось только, чтобы она, рассеянная на большом пространстве, «обширностью своего положения и готовностию к походу такой вид казала, что… все равно, прямо ли на Пруссию или влево чрез всю Польшу в Силезию маршировать». Канцлер полагал, что «королю прусскому сугубая диверзия сделана будет тем, что невозможно узнать, на которое прямо место сия туча собирается». Мало того, Апраксину предписывалось не только стоять, но «непрестанно такой вид казать», что армия «скоро и далее маршировать» будет. «Нужда в том настоит крайняя, — подчеркивалось в инструкции, — дабы атакованных наших союзников ободрять, короля прусского в большой страх и тревогу приводить, силы его разделять и наипаче всему свету показать, что не в словах только одних состояли твердость и мужество, которые мы учиненными… декларациями оказали».
