Король в ярости сломал ракетку, разразился бранью и воскликнул:
— Вечно мне нет покоя! Что ни день, что-нибудь неладно!
Он тут же устремляется в Лувр и, ни с кем не посоветовавшись, принимает меры, которые показывают, насколько он не знаком с обстановкой: он предписывает провести расследование, запрещает горожанам вооружаться, повелевает католикам, живущим близ адмирала, передать свои дома протестантам.
Королева-мать узнает новость от Жерома де Гонди в момент, когда она приступает к обеду. Она поднимается и удаляется в свои покои. Ее невозмутимое лицо побуждает Сунигу сказать: «Судя по всему, она этого ожидала!» В чем испанец ошибается. Екатерина ожидала всякого, но никак не промаха Моревера. И теперь она в положении генерала, который видит, как завязался бой, и не может применить свой план.
Улица Бетизи. Амбруаз Паре считает, что ему потребуется сделать ампутацию. Наконец он отказывается от нее и скверными ножницами срезает то, что осталось от поврежденного пальца. Затем переходит к раздробленной руке и, произведя ряд разрезов, извлекает пулю.
Колиньи обладает исключительным терпением героев того времени. Он не испускает ни стона, в то время как его близкие разражаются слезами.
— Друзья мои, — говорит он им, — почему Вы плачете? Я полагаю, что счастлив, ибо меня так ранили во имя Божие: вот она, милость Господня, друзья мои.
Он благодарит Амбруаза Паре и, поскольку пастор Мерлен сокрушается, замечает:
— Ну что, месье Мерлен, не хотите ли Вы меня утешить?
Высокопоставленные кальвинисты не в состоянии хранить спокойствие. Они толпой сбегаются к своему вождю, и во главе их Наваррец и Конде. Никто не колеблется прежде, чем обвинить Лотарингцев и Месье. Лихорадка усиливается. Некоторые капитаны поговаривают о том, чтобы пойти убить Гиза на глазах у короля. Адмирал и Брикемо удерживают их, не подозревая, что тем самым им удалось разрушить надежды королевы-матери. Они не смогут, однако, удержать наиболее возбужденных от бросания камней в стекла отелей Гиза и Омаля, сопровождаемого свирепыми воплями. «Неблагоразумные угрозы, — напишет тосканский посланник, — ибо угрозы способствуют вооружению тех, в чей адрес звучат».
Продолжаются визиты на улицу Бетизи: Косее, Виллар, Дамвиль.
— Откуда это могло бы исходить? — восклицает Косее.
Раненый отвечает:
— Я никого так не подозреваю, как господ Гизов. Впрочем, я не хотел бы этого утверждать наверняка, но я давно уже научился милостью Божьей не страшиться ни своих врагов, ни самой смерти. Воистину лишь одно огорчает меня в связи с этим ранением: а именно, что я лишен возможности предстать перед королем, как желал бы, дабы служить ему. А еще я желал бы, чтобы он немного меня выслушал; ибо я могу сказать ему нечто исключительно важное для него и думаю, что нет никого, кто бы осмелился ему это сказать.
Дамвиль и Телиньи немедленно направляются в Лувр, где Карл велит отписать наместникам, дабы поддерживали порядок в своих провинциях. Королева-мать и Месье повторяют в своих посланиях, что «весьма скорбят в связи со случившимся с нашим адмиралом». Надо также известить посланников Франции: «Я не в силах умолчать о том, — пишет король Ла Мот-Фенелону, — что это деяние самой своей сутью оскверняет дружбу, которая воцарилась между семействами Колиньи и Гизов, но я позабочусь, чтобы они не вовлекли моих подданных в свои распри».
Екатерина по некотором размышлении решает, что стоит выиграть время. Она стенает, выражая громкими криками свое негодование. Затем Дамвиль приносит адмиралу послание. Екатерина остерегается оставить своего сына наедине с гугенотом. Нужно, как утверждает она, чтобы весь двор отправился отдать дань уважения жертве столь черного преступления.
И вот на улицу Бетизи прибывает самая блистательная процессия: король, королева-мать, Месье, Алансон, кардинал де Бурбон, Монпансье, Невер, Таванн, Косее, Рец и многие другие. Карл вне себя.
— Вы, адмирал, — восклицает он, — должны терпеть боль, а я должен терпеть позор! Но я отомщу столь ужасно, что это никогда не изгладится из памяти людской!
И он произносит пылкую клятву. Тогда берет слово Колиньи. Он вспоминает историю своей жизни, заверяет монарха в своей верности и доходит до главного вопроса:
— Верностью и рвением, которые я должен выказывать в отношении Вас, заклинаю Вас не упускать представившегося случая. Вы достаточно ясно дали понять, каковы Ваши намерения касательно войны во Фландрии. Вы обязались вмешаться в нее. Если Вы останетесь здесь и не продолжите того, что уже начали, Вы навлечете на королевство несомненное бедствие… Разве не вызывает негодования одно то, что ничего нельзя рассмотреть на Вашем тайном совете, чего герцог Альба не узнал бы в тот же миг?
Его страдания продолжаются еще долго.
— Вы говорите с немалым возбуждением, мой отец, — замечает король. — Боюсь, как бы охвативший Вас пыл не воспрепятствовал скорейшему исцелению Вашей раны. Я позабочусь обо всем, я отомщу за оскорбление, я накажу виновных.
— Их нетрудно найти, — отвечает Колиньи. — Улики достаточно ясные.
— По всей вероятности, не следует так долго беспокоить больного, — вмешивается медоточивая Екатерина.
Ей сообщили о пуле, она радуется, что та извлечена, и лицемерно добавляет:
— Мне вспомнилось, что когда господин де Гиз был убит при Орлеане, его врачи сказали мне, что если бы пуля вышла, даже будь она отравлена, не было бы смертельной опасности.
Один из присутствующих медиков отвечает:
— Мы этим не удовлетворены, сударыня, ибо, желая предотвратить такую опасность, мы дали адмиралу питье, которое воспрепятствовало бы действию яда, если паче чаяния там есть яд.
Рец предлагает, чтобы Колиньи переправили в Лувр, с тем чтобы лучше защитить его против народного возмущения. Король соглашается, но доктора объявляют, что это могло бы оказаться опасным для жизни пациента.
Прежде чем покинуть дом, Карл просит, чтобы ему показали пулю, посланную убийцей. Его матушка также разглядывает с мгновение медный шарик, который пролетел мимо цели.
Между тем Месье являет другую сторону этого беспокойного склада ума Валуа-Медичи. Он остается один с Колиньи, дабы выказать тому знаки особой дружбы. Особо утонченное коварство? Или, скорее, угрызения совести, невольно испытываемые в отношении старого недруга, которого он всеми силами стремится погубить?64
После того как двор удаляется, протестанты принимаются обсуждать происходящее. Кое-кто желает немедленно перейти к действиям против Лотарингцев и даже против королевы-матери и Месье. Жан де Ферьер, видам Шартрский, побуждает своих друзей покинуть Париж вместе с адмиралом как можно скорее: он чувствует, что они в мышеловке. Телиньи пылко возражает ему: он еще не утратил доверия к королю. К тому же около 10 000 гугенотов, подлинная армия, собраны в сердце города и его окрестностях. Или им надлежит уступить поле боя Гизам, предать дело Нидерландов, когда, благодаря королевской поддержке, они получили возможность разбить своих врагов и взять власть? Это было бы повторением роковой ошибки принца Конде 1562 г.
Телиньи увлекает всех. Только господин де Лангуаран выходит, не сказав ни слова, вскакивает на коня и уносится во всю прыть, как если бы бежал из охваченных пламенем Содома и Гоморры. Наваррец поддерживает мнение Телиньи, быть может, с несколько излишним пылом. Самые радикальные в партии задаются вопросом, а не помышляет ли изворотливый Беарнец об одном из тех фортелей, в которых был мастером Антуан де Бурбон, его отец. Они обязывают Наваррца, равно как и Конде, подписать формальное обязательство отомстить за Колиньи, затем поручают тому и другому торжественно потребовать справедливости у Его Величества.
Два молодых человека устремляются в Лувр в сопровождении, если не под надзором большого числа сподвижников. Карл IX еще раз заявляет о своем желании наказать виновных. Он уже поручил расследование суровому президенту Парижского парламента де Ту. В помощь ему он дает друга адмирала советника Кавеня. Этого достаточно? Кроме того, он предлагает поселить в Лувре дворян из свиты принцев, дабы те оказались под лучшей охраной, так как сами они тоже найдут здесь кров. Он отдает повторный приказ гугенотам сосредоточиться вокруг своего предводителя, с тем чтобы адмирал оказался за живым оборонительным валом. Он дозволяет им даже собрать ополчение «лена Бетизи».
После этого множество дворян покидает свои жилища и занимает в целом весьма неудобные помещения близ своего вождя, которые для них отведены. Шестьдесят других, более здравомыслящих, отказываются вступить в город, «неизменно отвечая, что воздух предместий полезнее для их здоровья».
Новости одна за другой доходят до перевозбужденного населения и вызывают мощные круги по воде. Распространяются всякого рода слухи. Люди судачат то о гизовском нападении на протестантов, то о протестантском на Гизов. Послеполуденная летняя жара способствует массовому накалу страстей, а «большие потрясения невозможны, если только их не вызывает душа толпы».65 Париж в лихорадке. Париж колобродит. Париж рокочет, как перед грозой. Любой, у кого достаточно опыта, догадывается, что молния неизбежно вспыхнет.
