круглый и полированный дурень, но дурень чванливый, падкий на лесть и абсолютно бездарный человек… Генерал Джунковский, наивный администратор, является, конечно, противником всяких, «каких-то там» конспираций, «агентуры», «тонкого» сыска и пр. Он по-солдатски, по-военному, напрямик, под честное слово сообщает председателю Государственной думы Родзянко о двойной роли Малиновского и обещает ему убрать из Думы этого «провокатора»» [294].
Особенно Джунковский невзлюбил охранные отделения: «Все эти районные и самостоятельные охранные отделения были только рассадниками провокации; та небольшая польза, которую они, быть может, смогли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет» [295]. Своими циркулярами он сначала приступает к уничтожению областных отделений, из которых остаются только столичные. А затем приходит черед районных, объединявших сразу несколько областей. Из них сохранятся только Туркестанское и Восточно-Сибирское. Охранные отделения были влиты в губернские жандармские управления. Так прямо накануне войны было ликвидировано наиболее продвинутое звено политического сыска, а действующие — заметно ослаблены. Так, Джунковский добился увольнения многоопытного начальника Петербургского охранного отделения Михаила фон Котена, несмотря на мольбы градоначальника Драчевского, который сомневался в способности обеспечить без него безопасность в столице. Накануне революции этот самый крупный орган политического розыска в России, который располагался в принадлежавшем принцу Ольденбургскому особняке на Мытнинской набережной, насчитывал около 600 служащих.
Еще более далеко идущие последствия для судьбы России имел циркуляр Джунковского, который запрещал спецслужбам проявлять любой интерес к средним учебным заведениям и внутренним делам армии, создавать секретную агентуру в воинских частях. «Как раз в то время, когда началась война и революционные агитаторы стали особое внимание уделять армии и использовать малейшую возможность воздействовать на солдатские умы своей разлагающей пропагандой, военные власти, испытывая недостаток опыта, были практически беспомощны перед лицом вражеской агитации и пропаганды, — писал Васильев. — …Генерал Джунковский сделал большую ошибку, положившись на заверение Ставки, что он может совершенно спокойно предоставить политическое наблюдение в войсках армейским офицерам» [296]. Не только кому-то, но даже самим себе офицеры отказывались признаться, что во вверенных им подразделениях возможна крамола. «После ухода с поста Джунковского новый товарищ министра внутренних дел, понимавший весь вред сказанного циркуляра, возбудил вопрос об его отмене, — не скрывал своего негодования сменивший фон Когена в столице в 1915 году Константин Глобачев. — Но, видимо, уже было поздно; комиссия, назначенная для обсуждения этого вопроса, его провалила большинством голосов от армии» [297]. Таким образом, в годы Первой мировой войны спецслужбы не имели права работать и не работали в Вооруженных силах!
Война добавит других функций спецслужбам. На них дополнительно ляжет борьба со шпионажем, а также, как писал Павел Заварзин, возглавлявший в те годы жандармское управление Одессы, «сложные обязанности по мобилизации, выборам, транспортировке раненых, перевозке и размещению военнопленных и т. д. Число последних достигло двух миллионов человек» [298]. Тем не менее, спецслужбы ухитрялись заниматься и своими непосредственными обязанностями, в частности, отслеживая ситуацию в стране и не давая развернуться пролетарским революционерам. «Служба безопасности, — отмечал Ричард Пайпс, — была наиболее осведомленным и политически зрелым ведомством имперской России: накануне революции она составляла удивительно проницательные аналитические отчеты и прогнозы о внутреннем положении России» [299].
Почему же тогда спецслужбы, столь хорошо информированные, не смогли предотвратить развития по катастрофическому сценарию? Полагаю, потому, что они создавались для борьбы с революционным движением снизу, со стороны пролетарских, разночинных масс и их политических партий. И эту задачу они в полной мере решили. Можно вполне согласиться с Глобачевым, который утверждал, что «работа тайных сообществ и организаций в России никогда не была так слаба и парализована, как к моменту переворота» [300]. Но удар по государственности наносился из тех сфер, куда офицерам спецслужб вход был заказан.
«Если рассматривать роль подполья в смысле непосредственного фактора, приведшего к революции, — она была ничтожна, — справедливо констатировал полковник Мартынов. — …Противоправительственная деятельность за время Великой войны перенеслась, в силу многих причин, в иную плоскость и вовлекла элементы, бывшие до того в «оппозиции», а не в «революции», и включавшие различные «персона грата»; воздействие на них поэтому не могло осуществляться распоряжениями рутинного характера местных властей» [301]. С ним абсолютно солидарен Глобачев, который указывает, что любые решительные шаги против антиправительственных деятелей требовали «санкции по меньшей мере товарища министра внутренних дел или даже самого министра, и такая санкция легко давалась, когда дело касалось подполья, рабочих кружков или ничего не значащих лиц; но совсем иное дело, если среди намеченных к аресту лиц значилось хоть одно, занимавшее какое-либо служебное и общественное положение; тогда начинались всякие трения, проволочки, требовались вперед неопровержимые доказательства виновности, считались со связями, неприкосновенностью по званию члена Государственной думы и проч., и проч. Дело, несмотря на интересы государственной безопасности, откладывалось, или накладывалось категорическое «вето» [302].
Основные революционеры были выше Васильева, Мартынова или Глобачева и по званию, и по месту в табели о рангах.
Система органов исполнительной власти России к началу войны была не совершенна, но гораздо более дееспособна, чем в начале XX века. Во время войны, конечно, потребовалась значительная ее перестройка, особенно во фронтовых и прифронтовых местностях. Но в целом организация власти и управления страной была достаточно адекватной и для целей развития экономики, и для целей обороны. Не вижу, каким образом политическая система тормозила модернизацию страны. Никаких разумных оснований для слома государственной машины, а тем более в условиях тяжелейшей войны, не было.
Ведение войны заключается прежде всего в поддержании воли нации к победе в момент высшей опасности.
Шарль де Голль
16 июня 1914 года фельдъегерь поручик Скуратов поднялся на борт императорской яхты «Штандарт» и вручил Николаю II конверт с известием о том, что накануне в боснийском городе Сараево выстрелами из револьвера молодой серб Гаврила Принцип убил австро-венгерского престолонаследника Франца Фердинанда и его супругу Софи фон Гогенберг. «Штандарт» на предельной скорости развернулся на Петергоф. Смысл происшедшего не ускользнул от посвященных в тонкости европейской дипломатии — от столкновения могло спасти только чудо.
Ни одна из стран и ни одна из национальных историографий не претендовала и не претендует на сомнительную честь назваться инициатором Первой мировой войны. Ее как бы никто не начинал. В 1920-е годы во всех странах-участницах выйдут «цветные» книги, где вина будет возложена на противоположную сторону. Авторы Версальского договора возложат однозначную ответственность на Германию и ее союзников. Как известно, именно победители всегда определяют,
