родился Иероним Босх, и в церквях которого Питер мог видеть несколько картин человека, повлиявшего на его творчество не больше, чем сама природа. В двадцать пять лет (ок. 1545 г.) он переехал в Антверпен и поступил в ученики к Питеру Коеке, чьи пейзажные ксилографии, возможно, помогли сформировать у молодого художника интерес к полям, лесам, водам и небу. У этого младшего Питера родилась дочь Мария, которую Брейгель в детстве носил на руках и которую позже сделал своей женой. В 1552 году он последовал обычаю своего ремесла и отправился учиться живописи в Италию. Он вернулся в Антверпен с этюдником, испещренным итальянскими пейзажами, но без видимого итальянского влияния на свою технику; до конца он практически игнорировал тонкую моделировку, кьяроскуро и колоратуру южных мастеров. Вернувшись в Антверпен, он жил с экономкой-наложницей, на которой обещал жениться, когда она перестанет лгать; он записывал ее ложь зарубками на палочке; не имея палочки для собственных грехов, он отказался от нее, когда зарубки переполнились. В возрасте сорока лет (1563) он женился на Марии Коеке, которой было уже семнадцать, и повиновался ее призыву переехать в Брюссель. Ему оставалось всего шесть лет жизни.
Хотя за его картины его прозвали «крестьянином Брейгелем», он был культурным человеком, читал Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Рабле, возможно, Эразма.13 Карел Мандер, голландский Вазари, описывал его как «спокойного и уравновешенного, мало говорящего, но забавного в компании, с удовольствием наводящего ужас на людей…. рассказами о призраках и баньши»;14 Отсюда, возможно, и другой его прозвище, «Тролль Брейгель». Его чувство юмора склонялось к сатире, но он умерял его сочувствием. На современной гравюре он изображен сильно заросшим бородой, с лицом, на котором запечатлены черты серьезного раздумья.15 Временами он вслед за Босхом воспринимал жизнь как беспечную спешку большинства душ в ад. В «Дулле Грит» он изобразил ад так же отвратительно и путано, как и сам Босх; а в «Триумфе смерти» он представлял смерть не как естественный сон измученных форм, а как жуткое отсечение конечностей и жизни — скелеты, на которые нападают короли, кардиналы, рыцари и крестьяне со стрелами, топорами, камнями и косами — преступники, обезглавленные, повешенные или привязанные к колесу — черепа и трупы, едущие в телеге; вот еще один вариант этого: «Пляска смерти», промелькнувшая в искусстве этого мрачного века.
Религиозные картины Брейгеля продолжают серьезное настроение. В них нет ни величия, ни легкого изящества итальянских картин; они просто переосмысливают библейский сюжет в терминах фламандского климата, физиономий и одежды. В них редко проявляется религиозное чувство; большинство из них — оправдание для рисования толпы. Даже лица на них не выражают никаких чувств; люди, которые толкаются друг с другом, чтобы увидеть, как Христос несет свой крест, кажется, не обращают внимания на Его страдания, а лишь стремятся получить хороший вид. Некоторые картины представляют собой библейские притчи, как, например, «Сеятель»; другие, вслед за Босхом, берут за основу притчи. В «Слепых, ведущих слепых» показана череда тупоглазых крестьян, жестоко уродливых, следующих друг за другом в канаву; а «Нидерландские пословицы» иллюстрируют на одной огромной картине около сотни старых пил, включая некоторые из них с раблезианским ароматом.
Основной интерес Брейгеля вызывали крестьянские толпы, а также пейзажи, освещающие своей безразличной благотворностью или злотворностью тщетную, простительную деятельность людей. Возможно, он считал, что в толпе безопасно; там не нужно индивидуализировать лица или моделировать плоть. Он отказывался изображать людей, позирующих для искусства или истории; он предпочитал показывать мужчин, женщин и детей, идущих, бегущих, прыгающих, танцующих, играющих в игры, во всем многообразии оживления и естественности жизни. Он вспоминал сцены своего детства и с удовольствием созерцал, присоединялся к веселью и пиршествам, музыке и спариванию крестьян. Несколько раз они с другом переодевались в крестьян, посещали деревенские ярмарки и свадьбы и, притворяясь родственниками, приносили подарки жениху и невесте.16 Несомненно, во время таких вылазок Питер брал с собой этюдник, ведь среди сохранившихся рисунков много деревенских фигур и событий. У него не было ни вкуса, ни заказов от аристократов, которых так выгодно изображали Мор и Тициан; он рисовал только простых людей, и даже его собаки были дворняжками, которых можно было встретить в любом городском переулке или сельской хижине. Он знал горькую сторону крестьянской жизни и иногда представлял ее как многоликую путаницу дураков. Но он любил рисовать игры деревенских детей, танцы их старших, буйство их свадеб. В «Земле Кокейна» крестьяне, измученные трудом, любовью или выпивкой, растянулись на траве, мечтая об Утопии. Именно крестьянин, кажется, говорит Брейгель, знает, как играть и спать, а также как работать, спариваться и умирать.
Против смерти он видел только одно утешение: она — неотъемлемая часть той Природы, которую он принял во всех ее формах красоты и ужаса, роста, упадка и обновления. Пейзаж искупает человека; нелепость части прощается величием целого. До этого — за исключением Альтдорфера — пейзажи писались как фон и придаток к человеческим фигурам и событиям: Брейгель сделал сам пейзаж картиной, а людей на нем — просто происшествиями. В «Падении Икара» небо, океан, горы и солнце поглотили все внимание художника и участников картины; Икар на двух незаметных ногах нелепо погружается в море; а в «Буре» человек едва заметен, потерян и беспомощен в войне и силе стихий.
Искусство и философия Брейгеля достигают кульминации в пяти картинах, оставшихся от серии, которая должна была иллюстрировать настроения года. В «Жатве пшеницы» схематично изображены срезание и укладка снопов, работники обедают или дремлют под видимым зноем и неподвижностью летнего воздуха. В «Сенокосе» девушки и юноши несут осенние плоды полей в корзинах на головах, фермер точит косу, крепкие женщины сгребают сено, мужчины укладывают его на верхушку повозки, лошади в перерывах между работой лакомятся едой. Возвращение стада предвещает зиму — небо темнеет, скот возвращается в свои стойла. Лучшая из серий — «Охотники на снегу»: крыши и земля белы; дома в удивительной перспективе раскинулись по равнинам и холмам; мужчины катаются на коньках, играют в хоккей, падают на лед; охотники с собаками отправляются за едой; деревья голые, но птицы в ветвях обещают весну. Мрачный день — это зима, которая хмурится на прощание. В этих картинах Брейгель достиг своего пика и создал прецедент для снежных пейзажей будущего искусства Лоуленда.
Только художник или знаток может судить об этих картинах по их художественному качеству и технике. Брейгель, кажется, доволен
