И снова - внутренние покои. На этот раз - это дом одного из самых богатых людей, наместника Пскова князя Токмакова. А в конце оперы - царский шатер: походная ставка, как называл его Иван Грозный. Диван и стены покрыты богатыми персидскими коврами. Задняя стена шатра приподнята, и вдали открывается красивый изгиб реки, поля и леса. Здесь и происходят все драматические события и развязка произведения.
Роль Грозного мне очень нравилась, но, к сожалению, я исполнил ее всего несколько раз.
В следующем 1960 году я сыграл маленькую роль ямщика Балаги в опере Прокофьева "Война и мир". Эта партия содержит всего несколько фраз и куплеты, поэтому, когда Мелик-Пашаеву пришла мысль предложить мне ее, он сделал это полушутя-полусерьезно. Взял меня как-то под руку, как это обычно он делал, и говорит: "Ваня, спел бы Балагу, хорошая ведь партия".
Я согласился. Быстро выучил, спел, и у меня получилась хотя и маленькая, но заметная роль, которая запомнилась.
Япония
В 1959 году мне предложили поехать с сольными концертами в Японию. Это было заманчивое приглашение. Наши артисты, которые гастролировали в этой стране, рассказывали, что в Японии прекрасные залы, доброжелательная публика, и я отправился в путешествие в хорошем настроении.
В середине мая мы вылетели из Москвы вместе с аккомпаниатором Семеном Клементьевичем Стучевским. В Москве было холодно, около нуля градусов, но меня предупредили, что в Японии уже жарко, и я оделся довольно легко. Прямого рейса Москва-Токио тогда еще не было, и нам предстоял долгий, утомительный и наполненный неожиданными впечатлениями путь через многие страны. Сначала на "Ил-18" мы полетели в Ташкент, где уже было градусов десять-двенадцать тепла, но дул пронизывающий ветер, и мы все страшно замерзли. Потом мы поднялись над Гималаями и направились в Индию. Вид, открывшийся перед нами, оказался незабываемым. Мы увидели горы, покрытые снегом, зеленеющие долины, горные озера, кишлаки. И чем выше мы поднимались, тем становилось красивее: перед нами было голубое небо, голубые озера и горы.
Часа через два мы подлетели к Дели. Когда самолет стал снижаться, мы увидели людей в набедренных повязках и в тюрбанах на голове, но сами все еще никак не могли согреться после Ташкента. Когда же самолет подрулил к зданию аэропорта и открыли дверь, на нас, как из горячей топки, хлынул раскаленный влажный воздух. Дух захватило. Мы забрали вещи и пошли в здание аэровокзала, но пока прошли эти триста метров, то стали по пояс мокрыми. Не только рубашка, даже галстук промок. Было более сорока градусов тепла.
Нас повезли в гостиницу и сказали, что завтра мы полетим дальше, а пока можем отдохнуть. Кондиционера в гостинице не было, под потолком крутились огромные пропеллеры, которые слегка обдували, и это было единственное спасение. Нам со Стучевским очень хотелось посмотреть Дели. Мы прошли два квартала, но было настолько душно, что дальше двигаться уже не смогли. Пришлось вернуться в гостиницу, лечь, и только я решил задремать, как вдруг увидел какие-то тени под потолком. Оказывается, это бегали по потолку большие ящерицы, сантиметров по тридцать. Позже с ужасным треском начали летать огромные жуки. Я испугался: "Может, они кусаются, ядовитые. Не хватало еще какую-нибудь кобру увидеть. Тут не до отдыха".
Все же мы переночевали, а на следующий день нас повезли в аэропорт, и мы сели на самолет индийской компании "Эйр-Индия", который совершал рейсы Дели - Токио. При этом пилоты были индийские, а стюардессы - японки. Все они стройненькие, хорошенькие, в белых кофточках, в лаковых туфельках на шпильке, с маленькими пилоточками на голове - ну просто красотки, и я залюбовался девушками.
Однако наш самолет не направился прямо в Токио, а полетел сначала в Карачи, столицу Пакистана. И снова мы провели часа полтора на аэродроме, а из Карачи вылетели в Калькутту, куда прилетели уже вечером, и все та же жара стояла неимоверная. Дышать было нечем. Над головой опять с треском летали какие-то жуки, но мы пережили и это. На следующий день из Калькутты полетели в Рангун. Там в здании аэропорта на открытой веранде проходил сбор духовенства, и мне запомнилось, что все мужчины были наголо обриты и одеты в розовые тоги, наподобие римских.
Затем мы вылетели в Бангкок, столицу Таиланда, где нас встречали таиландские стюардессы, такие же юные, стройные, одетые в облегающие платья с разрезом вдоль ноги. Меня поразила их красота: большие миндалевидные глаза, прямой нос, приятный бронзовый цвет кожи. Наверное, для работы стюардессами специально подбирают красавиц.
Из Бангкока мы попали в Сайгон - теперь это город Хошимин, а из Сайгона перелетели в Гонконг. Здесь нас ожидали неприятности: местные врачи потребовали сделать прививки от холеры. Однако мы решительно отказались. Тогда нас заперли в комнату со стенами из железных прутьев, так что мы оказались будто в клетке для животных. Нам сунули по бутылке сладкой воды, которую пить было нельзя, и в конце концов, так как мы наотрез отказались делать прививки, нас посадили в самолет, и после двух суток пути мы, наконец, приземлились в Токио.
Мы ждали, что нас будет кто-нибудь встречать, и видели, что какие-то люди с кино- и фотоаппаратами подошли к нашему самолету, спрашивая что-то у пассажиров. Но так как к нам со Стучевским никто не обратился, самостоятельно прошли в здание аэропорта. Здесь мы увидели сто двадцать сто пятьдесят японцев, которые стояли стройными рядами, но никого, встречающего нас, так и не заметили.
Я уже начал волноваться, как вдруг подбегает ко мне молодой человек и на ломаном русском языке спрашивает, не я ли господин Петров. Удостоверившись, что это я и есть, горестно восклицает:
- Боже мой, что же будет?!
- Что случилось? - спрашиваю.
- Да мы вас перепутали, к одному, второму, третьему подходили, думали, что это вы, а вы уже прошли. Мы готовились к съемке, а теперь все пропало!
Чтобы не расстраивать их, мы со Стучевским вновь вошли в самолет. Они смогли нас снять, выходящими из лайнера, и были совершенно счастливы.
Когда же вновь вошли в здание аэропорта, собравшаяся молодежь вдруг запела "Расцветали яблони и груши". Спев нашу "Катюшу", они исполнили еще несколько русских песен, а потом рассказали, что у них в Японии организовано хоровое общество, которое уже насчитывает пятьсот тысяч человек. Оказывается, японцы очень увлекаются пением и особенно любят русские песни.
Наконец нас повезли в отель. Он назывался "Акасака Принц Отель". Здесь мы познакомились с антрепренером Нагатой, который устраивал наши гастроли, и переводчиком Акузавой. Нагата сказал, что он счастлив видеть нас, что японцы очень любят музыку, и мы скоро в этом убедимся.
Действительно, я выступал в одиннадцати или двенадцати городах Японии, и всюду залы, кроме одного маленького - на полторы тысячи мест,вмещали от двух с половиной до трех с половиной тысяч зрителей. Акустика их была изумительная. Никаких микрофонов. Можно петь даже шепотом, и все прекрасно слышно в каждом уголке зала. Японские рояли фирмы "Ямаха" были настроены идеально и звучали прекрасно. И публика была тоже замечательная.
Ведущий на двух языках, по-английски и по-японски, объявлял всю программу, такая же программа была на руках у слушателей, и дальше концерт шел без объявлений.
На одном из первых концертов я пел романсы Бетховена "Под камнем могильным", Брамса "Ода Сафо", Шуберта "Бурный поток", Шумана "Два гренадера", Грига "Люблю тебя", арию Фиеско из оперы Верди "Симон Бокканегра", арию Дона Базилио из "Севильского цирюльника". Во втором отделении я пел "Сомнение" Глинки, "Персидскую песню" Рубинштейна, два романса Чайковского, сонет Кабалевского, два отрывка из "Бориса Годунова", песню Галицкого из оперы "Князь Игорь" и русские народные песни. Особым подарком было для японцев то, что я пел на их родном языке народную японскую песню "Дорога", и они всегда радостно и бурно выражали свой восторг.
Мы дали не один концерт в Токио.
Прекрасная публика встречала нас бурей аплодисментов и потом стихала, как по команде. Воцарялась такая тишина, что было бы слышно, как пролетит муха.
И только по окончании музыки вновь раздавались рукоплескания. Такой прием, конечно, вдохновлял.
После концертов выходили рецензии, в которых отмечалось, что западный репертуар хорошо знаком японцам по выступлениям итальянских, французских и других европейских гастролеров, поэтому желательно, чтобы русский певец больше пел русских народных песен. Пришлось мне включить в программу такие песни, как "Ноченька", "Эй, ухнем!", "Вдоль по Питерской".
Когда мы ступили на японскую землю, нам со Стучевским выдали по проспекту нашего пребывания в Японии. Все развлечения, музеи, репетиции, концерты были расписаны не только по дням и часам, но и по минутам. Мы со Стучевским скептически посмеялись над этим расписанием, но когда один день прошел, и в нем ни минуты не было нарушено, и точно так же второй день прошел, третий, удивлению нашему не было границ. И так весь месяц! Я думаю, что когда японцев называют азиатскими немцами, то это еще и немцам делается комплимент. Они не такие пунктуальные, как японцы.
