– Мы из полиции. Моя фамилия Бек. А это старший криминальный ассистент Колльберг.
Представление прошло официально и учтиво.
– Колльберг.
– Гюннарссон.
– Не могли бы мы войти ненадолго? – спросил Мартин Бек.
– Конечно. А в чем дело?
– Мы хотели бы поговорить с вами об Альфе Матссоне.
– Вчера здесь был какой-то полицейский и уже разговаривал со мной об этом.
– Мы знаем.
С той минуты, как Мартин Бек и Колльберг вошли и квартиру, они начали вести себя совсем по-другому. Они сделали это оба, причем ни один, ни другой совершенно не отдавали себе в этом отчета.
Какие-либо следы напряженности, неуверенности и подозрительности исчезли, и вместо этого наступило испытанное спокойствие и автоматическая решительность, которая подсказывала им, что произойдет и что они уже сталкивались с подобным раньше.
Они молча прошли по квартире. Она была светлая и просторная, тщательно и продуманно обставленная, однако по какой-то причине выглядела так, что казалось, будто в действительности здесь постоянно еще никто не жил. Бoльшая часть мебели была новая и выглядела так, словно все еще стояла за витриной мебельного магазина.
Окна обеих гостиных выходили на улицу, окна спальни и кухни – во двор. Дверь в ванную была открыта, и там горел свет. Очевидно, он был там, когда они позвонили. В спальне стояли две широкие супружеские кровати, в одной из них кто-то недавно лежал. На ночном столике у одной из кроватей стояла наполовину выпитая бутылка минеральной воды, бокалы, две коробочки со снотворным и фотография в рамке. Кроме того, здесь еще было кресло-качалка, два низких пуфика и туалетный столик с выдвижными ящиками и поворачивающимся зеркалом. На фотографии была изображена молодая светловолосая женщина. У нее были чистые свежие черты и большие светлые глаза. Никакой косметики, только на шее серебряная цепочка. Мартин Бек подарил своей жене шестнадцать лет назад точно такую же и знал, что она называется цепочка Бисмарка. Пройдя по квартире, они вернулись в кабинет.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал Гюннарссон.
Мартин Бек кивнул и сел на плетеный стул у письменного стола с выдвижными ящиками с двух сторон и явно предназначенного для двоих. Мужчина в халате остался стоять и смотрел на Колльберга, который все еще ходил по квартире.
На столе лежали аккуратные стопки рукописей, книг и журналов. В пишущей машинке торчала начатая страница, а возле телефона стояла еще одна фотография в рамке. Мартин Бек сразу узнал девушку с серебряной цепочкой и светлыми глазами. На этой фотографии она была изображена где-то на природе. Она наклонила голову и улыбалась фотографу. Ветер трепал развевающиеся светлые волосы.
– Чем могу быть вам полезен? – вежливо сказал мужчина в халате.
Мартин Бек перехватил его взгляд. Его глаза по-прежнему были синими, спокойными и уверенными. В комнате было тихо. Слышно было, как Колльберг что-то делает в другом конце квартиры, очевидно, в ванной или кухне.
– Расскажите нам, что произошло, – сказал Мартин Бек.
– Когда?
– В ночь на двадцать третье июля, когда вы с Матссоном ушли из "Опера-келларен".
– Я уже один раз рассказывал это. На улице мы расстались. Я взял такси и поехал домой. Он ехал в другом направлении и подождал другое такси.
Мартин Бек уперся предплечьем в край письменного стола и смотрел на женщину, изображенную на фотографии.
– Вы не могли бы показать мне паспорт? – сказал он.
Мужчина обошел письменный стол, сел и выдвинул ящик. Плетеный стул приветливо заскрипел.
– Пожалуйста. – Мужчина подал ему паспорт.
Мартин Бек перелистал паспорт. Паспорт был старый, потрепанный, и последнее, что в нем было более или менее четко видно, действительно был въездной штамп, поставленный в Арланде десятого мая. На следующей странице, последней, было несколько пометок, несколько телефонных номеров и какое-то коротенькое стихотворение. Внутренняя сторона обложки тоже была густо покрыта пометками. В основном, это были данные об автомобилях или моторах, которые владелец паспорта быстро записал уже давно, чтобы не забыть. Стихотворение было написано по-английски зелеными чернилами, наискосок.
Мужчина с противоположной стороны стола следил за его взглядом и пояснил:
– Это такой детский стишок. Англичане называют это лимерик.
– Да, я вижу.
– Он об Уинстоне Черчилле. Он якобы даже сам написал этот лимерик. Я услышал его в самолете, когда летел из Парижа, и он мне так понравился, что я записал его.
Мартин Бек ничего не говорил. Он внимательно смотрел на стишок. Бумага в этом месте казалась чуть светлее и там стояло несколько маленьких зеленых точек, которым там неоткуда было взяться. Это мог, например, быть оттиск штампа с другой, предыдущей, страницы, однако там никакого штампа не было. Стенстрёму следовало бы обратить на это внимание.
– Если бы вы вышли из самолета в Копенгагене и поплыли в Швецию на пароме, вам не пришлось бы прилагать такие усилия.
– Я вас не понимаю.
Зазвонил телефон. Гюннарссон поднял трубку. В комнату вошел Колльберг.
– Это вас, – сказал Гюннарссон.
Колльберг взял трубку, несколько секунд слушал, а потом сказал:
– Ага. Принимайся за это. Да, только подожди нас там. Мы скоро приедем. Он положил трубку.
– Это Стенстрём. Пожарные сожгли дом в понедельник.
– Наши люди осматривают пожарище в Хагалунде, – сказал Мартин Бек.
– Ну так как? – спросил Колльберг.
– Я по-прежнему не понимаю вас.
Он смотрел все так же уверенно и открыто. Несколько мгновений было тихо, потом Мартин Бек пожал плечами и сказал:
– Идите оденьтесь.
Гюннарссон, не говоря ни слова, направился к двери к спальню. Колльберг последовал за ним.
Мартин Бек остался сидеть. Он снова посмотрел на фотографию. И хотя, казалось, ему должно было быть совершенно безразлично, он почему-то расстроился оттого, что у этого дела такой конец. Он нащупал твердую почву под ногами, как только просмотрел паспорт, но идея с пожарищем была чистейшей догадкой и могла с полным успехом оказаться ошибочной. Конечно, придется попотеть, чтобы объяснить все это дело, особенно, если Гюннарссон и дальше сумеет сохранять такую уверенность. Однако не это было главной причиной, по которой он так расстроился.
Гюннарссон вернулся через пять минут, на нем был серый джемпер и коричневые брюки. Он взглянул на часы и сказал:
– Что ж, можем ехать. Ко мне вскоре должен прийти гость, и я был бы вам благодарен…
Он улыбнулся и не закончил фразу. Мартин Бек остался сидеть.
– Мы вовсе не спешим, – сказал он.
Колльберг вернулся из спальни.
– Брюки и синий блейзер висят в шкафу, – сказал он.
Мартин Бек кивнул. Гюннарссон ходил взад-вперед по комнате. Его движения уже стали более нервными, но лицо по-прежнему выражало невозмутимое спокойствие.
– Может, все это будет не таким страшным, как кажется, – сказал Колльберг. – Вам не стоит так опускать руки.
Мартин Бек быстро посмотрел на своего коллегу и снова перевел взгляд на Гюннарссона. Колльберг, естественно, был прав. Этот человек уже полностью капитулировал. Он знает, что проиграл, и знал это уже в тот момент, когда они вошли в квартиру. Очевидно, он был уверен в поражении и надел на себя какой-то панцирь. Он вовсе не такой уж неуязвимый. И все же предстояло очень неприятное дело.
Мартин Бек сидел на плетеном стуле и ждал. Колльберг тихо и неподвижно стоял в дверях спальни. Гюннарссон остановился в центре комнаты. Он снова взглянул на часы, но ничего не сказал.
Прошла минута. Две. Три. Он снова взглянул на часы. Было видно, что ему мешает это чисто рефлекторное движение. Уже спустя две минуты он снова взглянул на часы, но на этот раз попытался замаскировать маневр и провел по лицу тыльной стороной левой ладони и при этом покосился на запястье. Где-то внизу на улице хлопнула дверца автомобиля.
Он открыл рот и хотел что-то сказать. Это было только одно слово.
– Если…
Он сразу пожалел об этом, сделал несколько быстрых шагов к телефону и сказал:
– Извините, мне нужно позвонить.
Мартин Бек кивнул и внимательно смотрел на телефон. 018. Код Упсалы. Все сходится. Шесть цифр. После третьего гудка трубку подняли.
– Добрый день. Это Оке. Анна-Луиза уже уехала? Ага. Когда приблизительно?
Мартину Беку казалось, что он слышит, как женский голос говорит: "Четверть часа назад".
– Ага. Спасибо. До свидания.
Гюннарссон положил трубку, взглянул на часы и медленно произнес:
– Ну так как, отправимся в путь?
Никто не ответил. Прошли долгие десять минут. Потом Мартин Бек сказал:
– Сядьте.
Мужчина нерешительно подчинился. Хотя он старался сидеть спокойно, стул скрипел. Когда он через минуту снова взглянул на часы, Мартин Бек заметил, что у него дрожат руки.
