Примерно таково же освещение крестьянской войны и в других крупнейших современных энциклопедиях[343]. Как бы сжата ни была включенная в них информация о разинском движении, она тем не менее страдает мелкими неточностями и фактическими ошибками. В одних случаях смещена хронология событий — на 1671 г. они уже не распространяются; в других даны неверные сведения о географии восстания и т. д.
Определенное место разинское выступление занимает и в западной учебной литературе, в общеисторических курсах для школьников, студентов и массового читателя. Правда, в такого рода изданиях о народном движении в России в последней трети XVII в. сказано, как правило, лишь мимоходом[344].
Впрочем, и в научном мире дружественных нам стран крупнейшие классовые битвы в России периода позднего феодализма нашли весьма вялое отражение, причем в этом вопросе наши коллеги в основном идут в кильватере у советской историографии[345]. Конкретно разинской теме уделено внимание лишь польским автором М. Вижеховским, которого отличают увлеченность и восторженное отношение к личности повстанческого предводителя. Как это ни парадоксально, но обилие фактов не обеспечивает полноты изложения им научно-исторического материала. Многое или вообще пропущено, или изложено слишком кратко, но для книжки популярного характера это в общем-то простительно[346].
Заметным явлением в мировой историографии России XVII в. стал уже упоминавшийся труд известного датского ученого С. О. Кристенсена[347]. Это обширный источник историографических знаний, в котором сведены существующие в науке концепции как отдельных историографических проблем, так и целых их комплексов. Автором рассмотрена русская дореволюционная, советская и зарубежная литература по истории России XVII в. (всего примерно 800 названий). Значительное место он уделяет проблеме городских восстаний и крестьянских войн. Ей посвящена целая глава его книги[348].
«Социальные бури, — пишет он, — столь характерные для XVII и XVIII вв., с такими вехами, как восстания И. Болотникова, С. Разина, К. Булавина и Е. Пугачева, занимают в российской политической и социальной истории главенствующее положение»[349]. Кристенсен приводит десятки монографий, статей, публикаций источников, освещающих народные движения в феодальной России, и отмечает, что события эти со всей присущей им сложностью и неоднозначностью имеют немало истолкований. Конкретизируя эту мысль, он обозначает весьма широкий круг вопросов, нашедших отражение в научной литературе: «Степные казаки боролись с московским правительством, бедные казаки — с богатыми казаками, мелкое дворянство — с аристократией, национальные меньшинства — с русскими колонизаторами, старообрядцы — с новой верой, крепостные крестьяне — с помещиками, наконец, периферия — с центром»[350].
Непривычны, а иногда и весьма спорны расставленные автором акценты. На это уже обратил внимание в предисловии к книге С. О. Кристенсена В. И. Буганов[351]. Но, несмотря на уязвимость ряда положений и взглядов датского историка, его подходы привлекают новизной и свежестью. Показателен, к примеру, разбор им концепций отдельных историков с точки зрения выявления общей для представителей того или иного направления логики рассуждений. Не менее интересен анализ Кристенсеном научных дискуссий и споров, когда речь идет о соединении результатов труда историков, являющихся оппонентами. Противоположные толкования исследователей, как показывает Кристенсен, дополняют, но не исключают друг друга[352].
Что касается работ зарубежных историков, специально посвященных второй крестьянской войне в России, то их буквально единицы. Это, во-первых, очень высокого научного уровня источниковедческие статьи английского историка русского происхождения С. А. Коновалова и, во-вторых, книга другого английского автора Сесиль Фильд «Великий казак. Восстание Стеньки Разина против царя всей России Алексея Михайловича»[353]. Профессор Оксфордского университета С. Коновалов хорошо известен плодотворными поисками и публикациями различных источников по истории России XVII столетия. Именно ему принадлежит заслуга по обнаружению в Стокгольмском государственном архиве рукописи с сообщением Л. Фабрициуса о разинском восстании и первоначальный разбор найденного памятника, а также находка, подготовка к печати и выпуск в свет с прекрасным аналитическим комментарием «Краткой реляции» Л. Фабрициуса о его поездках в Персию через Россию в конце XVII в., письма Т. Хебдона Р. Даниелю, где идет речь о казни повстанческого предводителя (подробнее об этом см. с. 18–20), и других не менее важных и интересных свидетельств. Для С. Коновалова как ученого характерна тенденция жестко разделять внеличностный, выражающий определенную логическую структуру текст источника, во-первых, научную теорию с ее систематизированными способами осмысления материала, во-вторых, и свои собственные мотивации, свое частное, индивидуальное творчество, в-третьих. С. Коновалов проводит четкую грань между законченным вариантом научной работы в том виде, в каком она появляется в печати, и заготовками своей рабочей лаборатории, теми путями, исследования, которыми он идет. Предлагаемый им анализ исходных данных выдержан в рамках классической логики. Чем совершеннее и последовательнее проводится этот анализ, тем отчетливее выступает противопоставление структуры готового знания и процесса его получения, контекста обоснования и контекста открытия, личностной, субъективной деятельности ученого и объективного мира науки как института.
Совсем иного плана упомянутая книга С. Фильд. Она была издана в годы второй мировой войны, когда центр событий переместился на советско-германский фронт. Объясняя выбор темы, автор пишет: «Сейчас важно и крайне желательно понять русских. Для этого мы обращаемся к корням их истории».
В книге С. Фильд семь глав. Все они в основном построены на ненаучном материале, хотя, наряду с беллетристикой и бойко написанными популярными экскурсами в прошлое России, привлечены и самые солидные источники, и уникальные графические изображения, хранящиеся в библиотеке Британского музея.
В целом история восстания изложена С. Фильд достаточно подробно, но автор то и дело уходит от предмета, пускаясь в сравнительно длинные отступления, которые, очевидно, служат цели сообщить читателю возможно больший круг сведений о Древней Руси и России. Так, здесь рассказывается о крещении Руси, о воссоединении Украины с Россией, о русско-польских войнах, о походе Ермака в Сибирь, об экспедиции С. Дежнева, содержатся обширные извлечения из «Тараса Бульбы» Н. В. Гоголя с описанием степи и т. д.
С особым увлечением и удовольствием углубляется автор в национальный фольклор, причем не только в тот, который непосредственно касается С. Т. Разина, но и в совершенно другие по тематике песни, предания, легенды. Текст книги обильно инкрустирован выдержками и образами из них. Порой автор даже смешивает сказочное и реальное, выдумку с подлинным эпизодом. Вообще критический подход никак не зачислишь в актив этой книги, а вот эмоционально-чувственное восприятие может быть отнесено туда с полным основанием.
С. Т. Разин в авторской подаче — полуразбойник, полупират и принадлежит к тому же ряду исторических фигур, что и Робин Гуд и Фрэнсис Дрейк[354].
В большинстве случаев С. Фильд ограничивается в своей работе лишь регистрацией фактов. Она не только не высказывает каких-либо научных идей и теорий, но даже и не задается подобной целью. Однако какой бы заниженной в научном отношении и откровенно описательной ни была ее книга, все же на сегодняшний день она остается единственным на Западе изданием, где наиболее полно дана картина разинского восстания.
В основном же в работах зарубежных авторов крестьянско-казацкие движения в России третьей четверти XVII в. «всплывают» в связи с какими-то смежными проблемами или в одном хронологическом блоке с вопросами совсем иного плана.
Прежде всего разинское восстание рассматривается в ряде трудов по истории крестьянства. В их числе — вышедшее в 1967 г. исследование французского историка Р. Мунье, где проводится интересное сравнение борьбы крестьян во Франции, России и Китае[355]. Автор приходит к выводу, что основной причиной, вызвавшей во всех этих странах в феодальную эпоху острые социальные конфликты, были все увеличивающиеся тяготы зависимого населения, и в первую очередь — крестьян. Однако последние, с его точки зрения, никогда не могли овладеть инициативой в восстаниях и поэтому пассивно шли за казаками. Тем не менее главной движущей силой рассматриваемых им выступлений он все же называет именно крестьян. Не случайно и употребление им самого термина «крестьянская война»[356]. Народный протест, по мнению Р. Мунье, был направлен против всей крепостнической системы, требования масс не исчерпывались достижением каких-то отдельных уступок и послаблений со стороны власть имущих[357]. По верному замечанию С. О. Кристенсена, давшего фундаментальный аналитический обзор историографии России XVII в., крестьянские восстания Р. Мунье считает скорее реакцией на политику государства с его централизацией, регламентацией, унификацией (т. е. ликвидацией традиционных прав), чем протестом против возраставших налогов и отработок. С. О. Кристенсен подметил и другой существенный момент в работе Р. Мунье: народные движения в гораздо большей степени были обусловлены социальной скованностью, чем классовым антагонизмом в собственном смысле этого понятия, ибо государство закрепило каждого члена общества на его месте в жесткой социальной системе, резко ограничивающей, а то и исключающей свободную социальную мобильность. С. О. Кристенсен также подчеркивает следующую важную мысль, которую неоднократно проводит Р. Мунье: «борьба была направлена скорее против структуры данной социальной системы, чем против ее функций». Наконец, С. О. Кристенсен, весьма удачно синтезируя суждения французского историка, выделяет основную особенность его концепции: «Итак, в том объеме, в котором классовый антагонизм послужил причиной волнений, он был спровоцирован политическими акциями государства. И если Мунье может при этом утверждать, что главной причиной распространения революционного духа среди крестьянской части населения было крепостное право, то данный вывод должен, вероятно, означать, что ученый видит в крепостном праве результат деятельности государства, стоявшего над классовыми интересами — но не результат столкновения классовых противоречий и классовых интересов общества»[358].
