Из работ, написанных в жанре научной биографии, заслуживает быть отмеченной книга американского историка Дж. Фурмана «Царь Алексей, его царствование и его Россия»[366] с отдельной главой «Восстание на Дону», где охарактеризовано разинское движение. Сразу стоит оговориться, что предлагаемый Дж. Фурманом исторический портрет царя Алексея — это не сухая констатация фактов со скрупулезными ссылками на конкретные документы. С точки зрения научности это, может быть, и большой минус. Но автор обращается не только к «ratio» читателя, но и к его эмоциям. Портрет второго представителя династии Романовых, исторический фон, воссозданный автором, отличаются богатством красок, многогранностью, яркостью. Из текста Дж. Фурмана со всей очевидностью следует, что в его понимании исторические факты — это прежде всего факты психологические. Изложение и освещение им событий не похоже на бесстрастную фотографию. В этом видится неоспоримое достоинство его работы. Она явно не из числа тех трудов, о которых весьма точно отозвался известный французский ученый Марк Блок: «Читая иные книги по истории, можно подумать, что человечество сплошь состояло из логически действующих людей, для которых в причинах их поступков не было ни малейшей тайны… Мы сильно исказили бы проблему причин в истории, если бы всегда и везде сводили ее к проблеме осознанных мотивов»[367].
Дж. Фурман проявляет не столько аналитические, сколько синтетические способности исследователя охватить материал единым взглядом, учесть многообразные факторы культуры и данные различных наук — от лингвистики до этнографии. Его работа — это попытка понять и описать человека, царя, наделенного огромной властью, в истории, вжиться в эпоху. Мы не найдем здесь привычного изложения событий и явлений в хронологическом порядке, последовательности. Не найдем столь присущей историческим трудам наукообразности. Книга не содержит не только никаких сенсационных, но даже скромных открытий. В поле зрения Дж. Фурмана — социальное поведение российского монарха в самых разных, в том числе экстремальных, как разинское восстание, жизненных ситуациях. Автора в равной степени занимает, как овдовевший государь вступает в новый брак и как реагирует на вспыхнувший на Дону мятеж. Правда, С. Т. Разину Фурман уделяет все же сравнительно большое внимание, видя в нем своего рода исторического антипода московскому самодержцу и даже в какой-то мере его политического соперника. «Люди, — пишет он, — отчетливо видели, что с одной стороны стоял царь со своей знатью, чиновниками, торговцами, духовенством и войском, тогда как с другой стороны был Разин со множеством казаков, городской беднотой, эксплуатируемыми крестьянами, обнищавшими сельскими церковно-служителями, которые толпами стекались под его гостеприимный флаг»[368].
Некоторые западные авторы вообще склонны наделять С. Т. Разина чуть ли не чертами пророка, мессии, приписывать ему что-то вроде духовного магнетизма, изображать его как фанатичного поборника старообрядчества. Например, английский историк Ф. Лонгуорс в статье «Последнее великое казацко-крестьянское восстание» пристальное внимание уделяет религиозному фактору, считая его одной из основных причин народных волнений в России. Он утверждает даже, что для большей части населения борьба за свободу старой веры была одним из основных мотивов участия в восстаниях Разина и Пугачева. Интересно, что обоих повстанческих предводителей автор считает харизматическими лидерами, т. е. людьми, обладающими в глазах широкого круга приверженцев особыми качествами исключительности, сверхъестественности. Кроме того, по мысли Ф. Лонгуорса, повести массы за собой могли и лица, выдававшие себя за законных претендентов на престол. Эти рассуждения присутствуют также в работе Ф. Лонгуорса о самозванчестве в России. Большое значение придается автором явлению «наивного монархизма», понимаемому как следствие идеализации царя, веры в сакральную природу государевой власти.
Удачный для восставших оборот событий Ф. Лонгуорс связывает с внешними конфликтами, которые предшествуют крестьянским выступлениям или сопровождают их: в период разинского движения — это русско-польская война 1654–1667 гг., во время пугачевского — русско-турецкая 1768–1774 гг. Важное условие успеха восстания в том или ином районе — это, как полагает автор, его победоносное начало. Тогда пламя борьбы перекидывается в соседние местности, зона действий стремительно расширяется. Если же дело сразу не заладилось, изменить ситуацию к лучшему почти никогда не удается. Таким образом, заключает Ф. Лонгуорс, успех порождал успех, а неудача — неудачу[369].
Несмотря на то что зарубежные авторы сравнительно мало касаются в своих трудах разинского восстания и в основном повторяют в связи с ним общие места, западная историография приоткрывает завесу над целым комплексом направлений дальнейшего исследования народных движений в феодальную эпоху. Прежде всего это историческая антропология — отрасль исторического знания, сосредоточивающаяся на всестороннем анализе человека в обществе. Во-вторых, это изучение ментальностей, явлений ментальной жизни масс, или, другими словами, умонастроения, умственного инструментария, психологического оснащения, присущих той или иной общественной структуре.
Но помимо обновления проблематики знакомство с западной историографией позволяет заимствовать весьма эффективные методы научной работы. Так, наши зарубежные коллеги применяют к изучению социальных и классовых конфликтов методы социологии, этнологии, социальной психологии, количественного анализа и др.[370]. Представляет интерес и метод просопографии, или коллективной биографии, который дает возможность путем машинной обработки получить важные показатели для последующей групповой характеристики. Так, расспросные речи участников второй крестьянской войны в России представляются благодарным материалом при использовании этого метода.
Для большинства серьезных немарксистских исследователей российской истории характерен широкий историографический кругозор, обращение к достижениям представителей различных тенденций исторической науки (включая советскую), выход за рамки предвзятых схем и привычных суждений, стремление к более адекватному восприятию реальных исторических процессов и явлений.
Конечно, западная историография крестьянских движений далеко не свободна от идеологических стереотипов, односторонних и противоречивых оценок, крайне условных и произвольных понятий.
Многое из того, что предлагает сегодня западная историческая наука, спорно и, вероятно, станет объектом острых дискуссий, многое свидетельствует о существенных пробелах в немарксистской историографии проблемы. Однако современный этап развития советской исторической науки настоятельно требует переосмысления устаревших подходов, политических и идеологических штампов и клише в изучении западной историографии и в особенности новейших работ, опубликованных во второй половине 70-х и в 80-х годах, когда не только усилился интерес к истории России, но и наметились качественные перемены в ее освещении.
Пожалуй, ни одно имя человека из столь далекой эпохи не овеяно такой народной любовью, не воспето в таких прекрасных песнях, не окружено такой многовековой славой, как имя Степана Разина.
Со времени возглавленного им движения минуло более трехсот лет. Конечно, с той поры и в мировой, и в отечественной истории произошло немало куда более крупных и значительных событий, чем вторая крестьянская война в России. Конечно, эхо того мощного взрыва народного гнева, который потряс страну во второй половине XVII в., уже отзвучало. Но мятежный образ Степана Разина и драматические подробности возглавленного им восстания и сегодня продолжают волновать воображение.
Различные поколения в зависимости от своего исторического сознания, эстетических вкусов по-разному воспринимали и воспринимают имя и дело Разина. И это естественно. Ведь у каждой эпохи свое бытие, свое отношение к истории, ее закономерностям и движущим силам, свои герои и антигерои. Чем глубже мы постигаем причудливый и таинственный мир прошлого, тем сложнее и объемнее он предстает перед нами. Отдельный факт, отдельный человек перестают видеться в некой застылости и находят свое место в логической цепи причинно-следственных связей. Если же брать такие яркие события, как разинское восстание, то здесь исторический пласт столь богат, что он — точка приложения сил не только историков, но и писателей, поэтов, живописцев, словом — служителей буквально всех муз.
Как всякое прикосновение к истории художественными средствами, отображение разинской темы в литературе и искусстве позволило (быть может, в ущерб документальности и точности) сохранить некоторую целительную условность, риторическую отвлеченность традиционных народных представлений и ценностей.
