Если уж лях, так непременно пан: ляха не пана не существовало на свете, ибо народ — это была масса холопов, окружённая гулявшим панством: «Панiвъ, якъ псiвъ!» Ненависть к пану всасывалась в человека с первых минут детства: «Мамо, закрий менi очi, нехай не дивлюса на того негiдного ляха!» — «А щоб же я тричi ляхом стал!» — клялся кто-то, а другой, удерживая его: «Стiй, чоловiче, чи то вже зкрутився? Не губи душi!» Если уж лях — то ханжа; но тут бывали исключения. Шляхтич Белецкий при Стефане Батории уехал в Турцию, принял магометанство, но, считая себя поляком, вернулся на родину. Стефан Баторий наградил его городом…
Сварить с кем-нибудь пиво — значило найти человека, с которым можно было сблизиться, жить; но народ говорит, что раз «чёрт с паном пиво варил, и молоту (пивной гущи) отрёкся». Вот эта-то самая шляхта, по единодушному признанию всех историков, польских и русских, и сгубила польское государство. «Шляхта, — говорил один из них, — живя на счёт хлопов, не знала ни физического, ни умственного труда. Где было этой продажной и разучившейся шляхте мыслить, чувствовать и честно управлять страной? Неуменье правительственных сословий осчастливить народ, деморализация высших классов — естественное последствие крепостного права, которое всегда лишает владетельные классы нравственной силы и упругости, а у низших отнимает последние качества человека — вот причины падения Польши». Идея о могуществе шляхты возникла из немецкого права. По Вислицкому статуту 1347 года, кмет уже не имел никакого значения перед шляхтичем, а Казимир Великий (1333–70) за то, что не давал воли шляхте, награждён был титулом хлопского короля (król chłopów).
Идут столетия, идёт вперёд могущество государства, а вместе идёт вперёд и неистовство шляхты. Хлоп (народ), наконец, стоит как будто вне закона. За служилой шляхтой — полные личные и имущественные права, но только тогда, когда шляхтич не ведёт хлопской жизни, то есть не работает, не трудится, хотя и может жить у магната в кучерах, в конюхах, в холопах. По Уставу о волоках 1557 года, кмет и всё его имущество принадлежат господарю. Крепостное право называется здесь вечным правом; дети, родившиеся от невольного, именуются невольниками. Крепостное право, начавшееся собственно с 1554 года, в конце царствования Сигизмунда I доходит до того, что всё польское дворянство громко требует права жизни и смерти над хлопами. Варшавская конференция 1573 года предоставляет помещику право наказывать крестьян in secularibus et spiritualibus.
В 1569 году постановлением Люблинского сейма Украина соединена была с польской короною. Трудно, говорит Соловьёв, найти в архивах какой-нибудь страны такой бесчестный акт, в котором история была так дерзко поругана. Со стороны Украины соединение совершалось на праве людей равных с равными (jako równych do równych i wolnych do wolnych ludzi); со стороны польской шляхты — на праве насилия над Украиной. «Але вижу, — говорит князь Константин Острожский, — иж то к остатной сгубе всее короны польское идет; бо за тым нихто своего права, ани вольности беспечен уже не будет».
Многим было обязано шляхте и южнорусское дворянство, которое, ополячившись, изменило народу и сгнило самым постыдным образом. Русскому народу пришлось наконец жаловаться не на одну польскую шляхту, но и на русское дворянство. Каштелян смоленский Иван Мелешко в 1589 году на Варшавском сейме в присутствии короля бросал в глаза русских дворян следующую горькую правду. «Кажучи правду, — говорил он, — не так виноват король, як гетые радные баламуты, што пры ним сидят да крутят. Много тута гедаких есть, што хоть наша костка, однако собачым мясом поросла и воняет; тые-то нас деруть, а за их баламутнями, нашые не поживятся. Речь посполитую губят, и Волынь с Подлясьем пропал! Знаю, нам приступило, што ходим как подвареные, бо ся их боимо. А коли б гетакого беса кулаком в морду, забыв бы другый мутыты». Так говорил Мелешко. И что ж! Проходит несколько лет, и он сам окатоличивается и строит базилианский монастырь! Боплан,[164] посетивший Украину в половине XVII века, писал: «и русское дворянство походит на польское и стыдится, по-видимому, исповедовать иную веру, кроме католической, которая ежедневно приобретает в нём новых приверженцев, несмотря на то, что вельможи и князья ведут свой род от русских».[165] Русская земля таким образом оставалась как будто без высшего сословия, русское православие теряло своих членов дворянского происхождения, и к XVII веку опорой Руси оставался один лишь южнорусский народ.
Глава XVII
Малороссия
Корчмы в Малороссии с Хмельницкого и до XVIII века
Со времени отделения южной Руси от северной в первой возникла, сложилась и окрепла совершенно новая жизнь, какой история ещё не встречала. Украина, несмотря на всю не- выработанность своего государственного строя, поражает нас своим юридическим бытом, возникшим из глубоких основ русской народности, и высокой чистотой своего христианства, не ведавшего, как известно, ни расколов, ни скопчества. Украинский народ, умный и сосредоточенный, постоянно вдумывался в жизнь, в которой никогда не переставал быть главным деятелем, всматривался в комизм окружающих его обстоятельств. Унаследовав от древних киевских летописцев любовь к русской земле, он вырастил среди себя историков (летописцев) — граждан, любивших матку свою Малую Россию, создал думы, полные высокой исторической правды, и положил начало народной комедии. Владея необычайно поэтическим и свежим языком и щедро наделённая красотой своих женщин, Украина дала русскому народу и музыку, и песни, и, наконец, благодаря крепкому складу народной личности, она до сих пор не перестаёт высылать в Россию лучших государственных мужей и учёных. В Украине, по прекрасным словам Головацкого,[166] «душа русска була середъ словянщины якъ чиста слёза дiвоча въ долони серафима».
Весь южнорусский народ, сберёгший древнее имя народа русского (русьский народ) и отличавший себя от великорусского населения (москалей), составлял военное братство, которое разделялось на две главные части — на Днепровскую Украину, или Гетманщину, и Запорожье. Первая была создана судьбами всего южнорусского края, вторая же — насилиями ляхов. «По довольном же времени, — говорит „Летопись“ Самовидца, — ляхи, владеющие Киевом и Малою Россиею, усоветовали в работе и подданстве людей малороссийских и украинских держать. Но которые не приобыкли невольничей службе, обрали себе место пустое около Днепра, ниже порогов днепровских на житло». «Запорожье, — говорит Кулиш, — служило точкою опоры казацкой силе, и случай, вроде счастливой войны казаков с турками, мог бы превратить Сечь в столицу украинской республики, а окружавшие её пустыни населить вольными казацкими слободами, и тогда шляхетное господство в Украине пало б с развитием громадской юрисдикции на счёт юрисдикции шляхетской».
На Запорожье всё было свободно. Вином мог торговать всякий, заплативший пошлину старшинам. Когда привозили из Польши, из Малороссии, из Крыма вино горячее и виноградное, то с каждой куфы брали для старшин по одному рублю. Если привозили вино, скупленное казаками, тогда с каждых десяти куф давали кошевому ведро, судье другое, писарю третье, есаулу четвёртое, довбышу пятое, на церковный доход шестое и на атаманов куренных седьмое. Затем уже от войска устанавливалась цена, почём продавать кварту вина. Шинкари в Запорожье составляли нечто вроде цеха, как мясники и калашники, и на праздники ходили к старшинам с поклоном (на ралец). Кроме этого дохода куренные атаманы получали ещё за куренные лавки, которые отдавались шинкарям, и этим содержались курени. По куреням казаки свободно варили пиво, меды, браги; денег было много, и, приходя в Сечь, казаки многие дни гуляли. Идёт казак, а за ним несут мёд, вино, и он поит каждого, кто б ни встретился. Как привезут бывало водку в Запорожье, вот и приходит запорожец покупать, и тотчас берёт волочок (цилиндрическая склянка на снурке), опускает её в бочку, пьёт сам и потчивает товарищей и всякого, кто б ни случился. И уж торговец не говори ни слова. Выпьют запорожцы из бочки пальца на четыре, тогда и говорят: «Ну, панове молодцы, заплатимо теперь за водку». Купят всю водку, и уж хорошо заплатят. Но если б перед этим продавец сказал им что-нибудь неприятное, так у него никто и не купит. «Не покупайте, — скажут, — у вражьего сына: он и чарки водки жалеет». Запорожье поэтому не знало ни жидов-арендаторов, ни всех панских проделок по поводу корчем; диким и безбожным казалось ему положение дел на Украине, заарендованной жидами, и вот, когда назрело восстание, Запорожье сделалось центром, откуда в течение целого столетия выходили мстители за свободу русской земли, поруганную ляхами.
Никогда, ни с какой стороны, никакая уния немыслима была между Украиной и Польшей — «Ото-ж уния! — лежит Русь с поляками!» — острил Конецпольский, указывая на поле битвы под Переяславом. То была правда: единствен- ным исходом всяческих уний было желание передушить друг друга, и напряжённая жизнь ждала первого к тому случая. Поляк Чаплинский отнял у Хмельницкого хутор с пасекою в Суботове, — случай самый обыкновенный, повторявшийся каждый час, каждый день, но он «всей зiмлѣ полской начинилъ бѣды». Поднялась вся Украина, и, по словам Потоцкого, дело дошло до самой субстанции панов: «Że nie było tej wieśi, tego miasta, w którem by na swawolą nie wołano i nie myslono о zdrowiu, о substancjach panów swoich i dzierżawcow». Поднялась Украина, чтоб избавиться от всего, что давило её, что мешало её свободе:
