там сторожевой пост; переправе же остального войска содействовал Николай Уровецкий, человек благородного происхождения, начальствовавший над конницею; он предложил свои услуги Мелецкому, и устроил плот из весьма крепких бревен, связанных между собою железными цепями и другими крепчайшими связями. Между тем как войско переправлялось, неприятель почти ничего не предпринимал, хотя бы и мог легко воспрепятствовать нашим, задержанным трудностию переправы; только его караулы, по обычаю своему разъезжая для возбуждения в наших страха, выкликали — каждое по имени — войска разных народов, бывших под властию Московского царя, Рязанцев, Астраханцев и других племен. Вследствие дурного положения дорог и по недостатку обозных лошадей, потерянных при недавних невзгодах под Полоцком, войско не могло взять с собою повозок. Поэтому, не разбивая лагеря, оно расположилось в палатках за рекой Дриссой; немецкая пехота вдоль Дриссы, а польская по направлению к Нище и стала проводить рвы и окопы, чтобы, начав в разных местах, потом соединить их под крепостью.
[78] Неприятель, располагая свежими силами и, видя, что наших не столь большое число и что они ослабели как от разных невзгод, испытанных при прежней осаде, так и от дороги, в притворном страхе (как потом было узнано от пленных), заперся на ночь внутри окопов, и за тем намеревался, подкрепивши свои силы и приготовивши все нужное для вылазки, до рассвета внезапно напасть на наших. Произошло совершенно случайно, что Доброславский, поставленный Мелецким в начальники над пушками, сделал пробу с тремя калеными ядрами, о которых мы выше говорили. Из них два ядра произвели пожар, потушенный неприятелем; но одно, застрявши в самом основании, не было замечено, и немного спустя произвело страшное пламя, так как стены были сухого материала. Мелецкий, заметив это, тотчас дал сигнал трубою, чтобы созвать всех к оружию. Смущенные нечаянностию, Москвитяне ожидали немедленного вторжения и не могши потушить пожара, в виду такой внезапной опасности, бежали из города разными воротами. Шереметев с частью конницы бежавший ко Пскову, встретился с воеводой Брацлавским Иваном Збаражским, с этой стороны наблюдавшим за неприятелем, и попался живым в руки неприятелей вместе с бывшими с ним всадниками. Те же, которые выбежали на другой день с другой стороны вместе с Борисом Шейным, встретились с Немцами. Последние, желая отомстить за бедствия, претерпеваемые их соплеменниками впродолжение стольких лет от Московской свирепой жестокости, новейший образец которой мы недавно видели при взятии Полоцка, умертвили всех и в том числе Шеина. Оставшиеся в крепости на коленях стали просить о пощаде, но при вторжении немецких солдат, убивавших без разбора всех, отчаявшись в спасении, опустили подъемную решетку, висевшую над воротами сверху, и перебили до 500 немцев, заперев их в крепости. Между тем
[79] Разражевский и некоторые Немцы и Поляки скоро разломали ворота, и когда последние были открыты, тогда одна часть защитников была перебита, другая отчаявшись во всем сгорела, бросившись в пламя. Повсюду происходило великое убийство, так что многие и, между прочими, Вейер, старый полковник, говоря о своем участии во многих сражениях, не задумывались утверждать, что никогда ни в одном месте битвы не видели они, чтобы так густо и тесно друг с другом лежали трупы. Многие из убитых отличались тучностию; немецкие маркитантки, взрезывая такие тела вынимали жир для известных лекарств от ран, и между прочим это сделано было также у Шеина. Вследствие этого Московский царь написал королю письмо, о котором мы скажем ниже, и в котором он укорял короля между прочим за этот случай, как за безчеловечное и жестокое злодеяние; сверх того он упрекал короля и в том, что тот употребил при осаде крепости каленые ядра, рассчитывая будто бы не на храбрость и войско, но действуя при помощи какого то ухищрения. Наградой за труд была добыча; у большой части людей боярского рода найдены были шкатулки, наполненные чеканным серебром, и эта находка не только ободрила воинов, сокрушенных предъидущими невзгодами, но даже обогатила их. Мелецкий, возвратившись с войском к королю, привел с собою большое число пленников, которых частию подарил публично королю, частию друзьям. Одарив полковников и многих сотников и даже солдат, особенно отличавшихся каким-нибудь подвигом, раздачею староств, бывших в то время свободными, или же простыми военными подарками за доблесть, король назначил, на какие стоянки какие войска должны быть отведены. Затем он отправился в Дисну; тут он оставил все пушки, за исключением тех, которые требовали починки, решившись в следующем же году перенести военные действия в Московское
[80] государство. Отсюда он отправил грамату к Московскому царю, в которой по примеру, поданному сим последним после опустошения Ливонии, уведомлял его об успехе своего похода. Грамата эта написана в таком смысле, что король не столько де гордится вследствие успеха, сколько возмущается вследствие убиения столь многих не винных людей, и всю вину этого слагает на Московского царя и на несправедливые действия последнего по отношению к нему.
В то время как король находился у Полоцка, к нему пришло посольство от Генриха, магистра Тевтонского ордена. При начале царствования, когда король находился в затруднительном положении, и хотел избегнуть их на время Ливонской войны, он побудил герцога Голштинского Адольфа просить Ливонии на правах лена и зависимого владения, обещая, что он будет защищать его в этой войне против Московского царя. Из зависти к Адольфу, кастелан Виленский Иван Ходкевич тоже внушил магистру Тевтонского рыцарского ордена св. Марии; посланный им Иван Таубе, ливонец, убедил магистра, что если он будет просить, то без большого труда получит Ливонию, склонив на свою сторону подарками нескольких первейших сенаторов. Король отослал сперва посольство в Вильну, заявив, что эти дела будут подлежать обсуждению сейма; за тем он сам от себя включил в предложенные условия статью о деньгах, которые должен будет дать взаймы их господин для этой войны. Но послы объявили, что не имеют никаких к тому полномочий, но что донесут об этом своему господину; за тем испросив себе отпуск в Варшаве, они ушли ничего не сделав. Король, сев на корабль на Дисне, по течению Двины, много восхищаясь красотою этой реки, прибыл в Друю, затем сухим путем чрез Литовский Брацлавль он прибыл в Вильну. Андрей Калигарий (Andr. [81] Caligarius), папский легат, равно как и многие другие из шляхты, отправились к нему на встречу; при его приближении виленское гражданство в целом составе выступило для поздравления и приветствовало его нарочно сочиненной речью, — в которой вспоминалось, что из двух в особенности пунктов неприятели до сих пор мешали их безопасности и мирным занятиям, с одной стороны из Полоцка, с другой
