алтарный образ для карфуцианского монастыря. Эти «Страсти Христовы» пострадали во время иконоборческих бунтов 1529 года, но две ставни удалось спасти, и они были подарены собору во Фрайбурге-им-Брайсгау. Они во многом заимствованы у Бальдунга Гриена, но имеют свою собственную силу в удивительной игре света, исходящего от Младенца. В 1522 году городской клерк Базеля заказал еще один алтарный образ; для этой безмятежно прекрасной Мадонны, хранящейся сейчас в Кунстмузее Золотурна, Гольбейн использовал в качестве моделей свою жену и сына — жену, тогда еще не тронутую трагедией женщину скромного сложения. Вероятно, недалеко от этого времени27 он создал свой религиозный шедевр «Богородица с младенцем и семья бургомистра Мейера» — великолепный по композиции, линиям и цвету, насыщенный чувствами; мы лучше понимаем молитву бургомистра к Мадонне, когда узнаем, что во время написания этой картины два сына, изображенные у его ног, и одна из двух жен, стоящих на коленях справа, были мертвы.
Но гонорары за такие религиозные картины были невелики в сравнении с тем, сколько труда и заботы они требовали. Портреты были более прибыльным делом, к тому же нужно было содержать растущую семью. В 1519 году Хольбайн написал молодого ученого Бонифация Амербаха — благородное лицо, в котором идеализм сохранил проницательный взгляд на мир. Около 1522 года он написал великого печатника Фробена — человека целеустремленного, беспокойного, творчески измотанного жизнью. Через Фробена Гольбейн познакомился с Эразмом, и в 1523 году он написал два из своих многочисленных портретов опечаленного гуманиста. На портрете в три четверти (в коллекции графа Раднора в Солсбери) художник, теперь уже в полном расцвете сил, уловил душу человека, который прожил слишком долго; болезнь и Лютер углубили морщины на лице, меланхолию в глазах. Профиль в Базельском кунсткамерном музее изображает его более спокойным и живым; нос выдвигается на битву, как меч гладиатора; возможно, рукопись под пером — это черновик «De libero arbitrio» (1524), с которым он вступал в борьбу с Лютером. Вероятно, в 1524 году Гольбейн снова написал Эразма, на лучшем из всех портретов, который висит в Лувре; видя это глубокое и наказанное лицо, вспоминаешь проницательное замечание Нисара, что Эразм был одним из тех, чья слава заключалась в том, что он много понимал и мало утверждал — «чья слава заключалась в том, что он много понимал и мало утверждал». 28
Около 1523 года Гольбейн изобразил себя, которому сейчас двадцать шесть лет, внешне благополучным, но холодный взгляд наводит на мысль о некой боевой обиде на жизненные препоны. Традиция порочит его умеренным пристрастием к выпивке и женщинам и представляет его несчастным с женой. По-видимому, он разделял некоторые лютеранские взгляды; его гравюры «Пляска смерти» (ок. 1525) сатирически изображают духовенство — в те времена даже духовенство делало это. В этой серии Смерть преследует всех мужчин, женщин и представителей разных сословий — Адама, Еву, императора, дворянина, врача, монаха, священника, папу, миллионера, астролога, герцогиню, шута, игрока, вора — и все это на пути к Страшному суду; это такая же мощная работа, как и все работы Дюрера в этой технике. Кроме этого шедевра рисунка и «Мейерской мадонны», Гольбейн лишен видимой набожности. Возможно, он впитал в себя скептицизм Эразма и базельских гуманистов.29 Его больше интересовала анатомия, чем религия.
Реформация, хотя он, предположительно, благоволил к ней, разрушила его рынок в Базеле. Больше религиозных картин у него не просили. Платежи за картины для зала совета были приостановлены. Богачи, напуганные Крестьянской войной, уединились и стали скупыми, и это время показалось им неподходящим для написания портретов. «Здесь искусства замирают», — писал Эразм из Базеля в 1526 году.30 Он дал Гольбейну рекомендательные письма к друзьям в Антверпене и Лондоне, и Гольбейн, оставив семью дома, отправился на поиски удачи на север. Он посетил Квентина Массиса, и, несомненно, они обменялись записками об Эразме. Из Антверпена он переправился в Англию. Письмо Эразма заверило его в радушном приеме Томаса Мора, который предоставил ему место в своем доме в Челси; там он написал (1526) портрет Мора, который сейчас находится в галерее Фрика в Нью-Йорке. Для историка напряженные и полусонные глаза предвещают преданность и стойкость мученика, а для художника — удивление в мехе и складках рукава. В 1527 году Гольбейн написал картину «Томас Мор и его семья» — старейшее из известных групповых изображений в светском искусстве Заальпийского полуострова.
В конце 1528 года Гольбейн, заработав несколько фунтов и шиллингов, вернулся в Базель, подарил Эразму копию «Мора и его семьи» и вернулся к жене. Теперь он написал одну из своих величайших, самых честных картин, показывая свою собственную семью с реализмом, не терпящим наказания. Каждое из трех лиц печально: девочка смирилась, почти безнадежна; мальчик жалобно смотрит на мать; она смотрит на них с горем и привязанностью, глубоко отраженными в ее глазах, — горем жены, потерявшей любовь мужа, привязанностью матери, чьи дети — ее единственная связь с жизнью. Через три года после написания этого мастерского самоописания Гольбейн снова покинул свою семью.
Во время пребывания в Базеле он написал еще один портрет Фробена и сделал еще шесть портретов Эразма, не таких глубоких, как в 1523–24 годах. Городской совет возобновил его заказ на фрески в своих покоях, но, уступив торжествующим иконоборцам, осудил все религиозные картины и постановил, что «Бог проклял всех, кто их создает». 31 Заказы посыпались, и в 1532 году Гольбейн вернулся в Англию.
Там он писал портреты так обильно, что большинство фигур, доминировавших на английской сцене в те бурные годы, до сих пор живы благодаря волшебству руки Гольбейна. В библиотеке королевы в Виндзоре хранятся восемьдесят семь набросков углем или мелом, некоторые для карикатур, большинство — для портретов; очевидно, художнику требовалось всего одна или две сессии для своих подданных, а затем он писал их по этим наброскам. Ганзейские купцы в Лондоне обращались к его искусству, но не вдохновлялись его лучшими работами. Для Ганзейской гильдии он написал две фрески, сохранившиеся только в копиях или рисунках: одна представляет собой «Триумф бедности», другая — «Триумф богатства»; обе — чудеса индивидуального характера, живого движения и целостного дизайна, и иллюстрируют девиз гильдии: «Золото — отец радости и сын заботы; тот, кому его не хватает, печален, тот, кто его имеет, беспокоен». 32
Томас Кромвель, которому предстояло стать примером этой поговорки, отдал свое жесткое лицо
