казалось, что его силы на исходе, получил призыв от архиепископа Кранмера приехать в Англию. Там, в качестве пенсионера-пребендария в Кентербери, он трудился шесть лет (1547–53); он написал книгу, которая оказала сильное влияние на «Потерянный рай» Мильтона; но когда на престол взошла Мария Тюдор, он поспешил вернуться в Швейцарию.
Он добился назначения пастором общины в Цюрихе, но его унитарианские взгляды оскорбили ее, и он был уволен, когда опубликовал диалог, в котором защитник полигамии, казалось, одержал верх в споре с моногамистом. Хотя был декабрь (1563), ему было приказано покинуть город в течение трех недель. Базель отказался позволить ему остаться там; ему позволили ненадолго задержаться в Нюрнберге; вскоре он отправился с семьей в Польшу, которая в то время, по сравнению с другими странами, была прибежищем для несерьезных мыслителей. Некоторое время он проповедовал в Кракове, но был изгнан, когда король изгнал всех иностранцев-некатоликов (1564). По дороге из Польши в Моравию трое из его четверых детей умерли от моровой язвы. Он пережил их на два месяца и умер в Шакау в декабре 1564 года. Почти последними его словами были: «Я не хочу быть ни буллингитом, ни кальвинистом, ни папистом, но просто христианином».5 Ничто не могло быть более опасным.
Конечно, было невозможно, чтобы Италия стала протестантской. Простой народ, хотя и антиклерикальный, был религиозен, даже если не ходил в церковь. Они любили освященные временем церемонии, помогающих или утешающих святых, редко подвергаемое сомнению вероучение, которое поднимало их жизнь от нищеты их домов к возвышенности величайшей драмы, когда-либо задуманной, — искуплению падшего человека смертью его Бога. Политическое господство над Италией со стороны глубоко религиозной Испании способствовало тому, что оба полуострова оставались католическими. Богатство папства было итальянской реликвией и корыстным интересом; любой итальянец, предлагавший покончить с этой организацией, получающей дань, казался большинству итальянцев граничащим с безумием. Высшие классы ссорились с папством как с политической властью над Центральной Италией, но они дорожили католицизмом как жизненно важной помощью для социального порядка и мирного правления. Они понимали, что слава итальянского искусства была связана с церковью через вдохновение ее легенд и поддержку ее золота. Сам католицизм стал искусством; его чувственные элементы вытеснили аскетические и богословские; витражи, ладан, музыка, архитектура, скульптура, живопись, даже драма — все это было в Церкви и от нее, и в своем чудесном ансамбле они казались неотделимыми от нее. Художников и ученых Италии не нужно было обращать из католицизма, потому что они сами обратили католицизм в науку и искусство. Сотни, тысячи ученых и художников пользовались поддержкой епископов, кардиналов и пап; многие гуманисты, некоторые вежливые скептики, заняли высокое положение в церкви. Италия слишком любила достижимую красоту, чтобы портить себе жизнь из-за недостижимой истины. А нашли ли истину эти фанатичные тевтоны, или этот кислый папаша в Женеве, или этот безжалостный людоед на троне Англии? Какую удручающую чушь несли эти реформаторы — как раз в то время, когда интеллектуальные слои в Италии совсем забыли об аде и проклятии! Можно понять тихий и частный отказ от христианской теологии в пользу смутного и гениального деизма, но заменить тайну транссубстанциации ужасом предопределения — это переход от душераздирающего символизма к самоубийственному абсурду. Именно сейчас, когда церковь расправила свои всепрощающие крылья над языческими наклонностями итальянского народа, Кальвин призывал мир заковать себя в пуританство, грозившее изгнать из жизни всю радость и спонтанность. И как могли продолжаться итальянская радость и искусство, если бы эти варварские тевтоны и англичане перестали посылать или ввозить в Италию свои монеты?
II. ИТАЛЬЯНСКИЕ КАТОЛИЧЕСКИЕ РЕФОРМАТОРЫ
Следовательно, итальянцы выступали за реформы внутри церкви. И действительно, лояльные церковники на протяжении веков признавали и провозглашали необходимость церковной реформы. Но начало и ход Реформации придали этой необходимости и требованию новую остроту. «Огромный поток оскорблений в сотнях и тысячах памфлетов и карикатур обрушился на духовенство». 6 Разграбление Рима затронуло совесть и доходы перепуганных кардиналов и населения; сто священников объявили это бедствие предупреждением от Бога. Епископ Стафилео, проповедуя перед Ротой (судебной ветвью курии) в 1528 году, объяснил, почти в протестантских терминах, почему Бог обрушился на столицу христианства: «Потому что всякая плоть развратилась; мы граждане не святого города Рима, но Вавилона, города разврата».7 Как сказал Лютер.
В неопределенное время незадолго до 1517 года Джованни Пьетро Караффа и граф Гаэтано да Тиене основали в Риме Ораторий Божественной Любви — Ораторий Божественной Любви — для молитвы и самоисправления. К ней присоединились полсотни выдающихся людей, в том числе Якопо Садолето, Гаинматтео Гиберти, Джулиано Дати. В 1524 году Гаэтано организовал орден регулярных клириков — т. е. светских священников, подчинившихся монашеским обетам. После разграбления Рима Ораторий был распущен, а Караффа и другие вступили в новый орден, который получил название Театинцев от епископской резиденции Караффы в Теате или Кьети. В орден были приняты выдающиеся люди — Пьетро Бембо, Маркантонио Фламинио, Луиджи Приули, Гаспаро Контарини, Реджинальд Поул….. Все они обязались жить в бедности, заботиться о больных и вести строгую нравственную жизнь, «чтобы восполнить, — говорит их первый историк, — то, чего не хватает в духовенстве, которое развращено пороком и невежеством на погибель народу».8 Члены организации распространились по Италии, и их пример разделил папские и концилиарные реформы, пример капуцинов и иезуитов в восстановлении моральных устоев католического духовенства и пап. Караффа стал лидером в этом деле, отказавшись от всех своих благодеяний и распределив свое значительное состояние среди бедных.
По своей личности и карьере Гиберти был олицетворением католической реформы. При дворе Льва X он был ведущим гуманистом; при Клименте VII он был датарием или главным секретарем курии. Потрясенный катастрофой 1527 года, он удалился в свое епископство в Вероне и жил как аскетичный монах, управляя своей епархией. Его тревожил упадок религии: церкви обветшали, проповеди были редки, священники не знали латыни, на которой совершали мессу, а люди редко прибегали к исповеди. Примером, наставлениями и твердой дисциплиной он реформировал свое духовенство; вскоре, говорит католический историк, «подземелья были полны священников-наложников».9 Гиберти восстановил (1531 г.) Конфедерацию милосердия, основанную кардиналом Джулиано Медичи в 1519 г.; он построил сиротские приюты и открыл народные банки, чтобы спасать заемщиков от ростовщиков. Подобные реформы проводили кардинал Эрколе Гонзага (сын Изабеллы д’Эсте) в Мантуе, Марко Вида в
