На что же надеялась интеллигенция, приняв на веру миф о столь вопиющей неэффективности народного хозяйства СССР, что единственным выходом было признано его тотальное разрушение? Ведь самый заядлый романтик смутно все же подозревает, что какая-то система производства существовать должна, без этого не проживешь. И было принято, как сугубо религиозная вера, убеждение, будто стоит сломать эти ненавистные структуры плановой экономики, и на расчищенном месте сама собой возникнет рыночная экономика англо-саксонского типа. Надо только разрешить! Здесь проявилось мышление интеллигенции как больной гибрид самого вульгарного марксизма и обрывков западных идей с утопическими воззрениями. Для интеллигенции в перестройке как будто не существовало неясных фундаментальных вопросов, не было никакой возможности даже поставить их на обсуждение. Наша интеллигенция с юношеским энтузиазмом поверила в экономический либерализм (не читая, разумеется, ни Фридмана, ни фон Хайека) — одновременно продолжая исповедовать истмат в той мере, в какой он либерализму не противоречит (не читая также и Маркса).
В нынешнем проекте либерализации проблема представляется в виде ее экономической модели. Но экономика — лишь видимая часть айсберга проблемы. Главное — культура и мировоззрение. Игнорировать эту "подводную часть" просто нельзя — она все равно проявится, сколь детально ни прорабатывай экономический срез вопроса.
Представление о собственности. А.Н.Яковлев поднимает его на небывалую в мире, религиозную высоту: "Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности".
Поговорим о священности — остальное прикладывается само собой. Известно, что частная собственность — это не зубная щетка, не дача и не "мерседес". Это — средства производства. Тот, кто их не имеет, вынужден идти к тебе в работники и своим трудом производить для тебя доход. "Из людей добывают деньги, как из скота сало", — гласит пословица американских переселенцев, носителей самого чистого духа капитализма. Единственный смысл частной собственности — извлечение дохода из людей.
Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу, Мамоне). Даже иудаизм на стадии утверждения Закона Моисея. В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, куда отплыли эти святоши, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на такое создание идола, а утвердили: частная собственность — предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.
И вот, в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и марксизма, вдруг, как из пещеры, появляется академик по отделению экономики и заклинает: священна! священна! А за ним целая рать шестерок из прессы и ТВ. Что же это творится, господа? Нельзя же так нахально переть против законов Моисея и диалектического материализма.
Представление о сущности человека. Глубокие социальные реформы невозможно провести (даже в условиях кровавой диктатуры), если большая или хотя бы значительная часть общества не признает их справедливыми в соответствии с теми представлениями о Добре и зле, которые бытуют в национальном сознании. Наши либералы и не делали попытки найти компромисс между своей моделью и воззрениями православных и мусульманских народов — они просто отвергали и высмеивали в оскорбительной форме эти воззрения.
"Естественное право" рыночной экономики базируется на утверждении эгоизма, присущего свободному индивидууму — "атому человечества", для которого экономика — арена борьбы за существование. Такое видение человека (а значит, и рыночная экономика) в христианском мире стало возможным лишь благодаря отходу от евангельского представления о человеке при Реформации. Личность освободилась от оков этики религиозного братства. Философ капитализма Макс Вебер пишет: "Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим внутренним закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства".59
Другой великий философ либерализма, Гоббс, пpедставляет человека одиноким, зависящим только от себя самого и находящимся во вpаждебном окpужении, где его пpизнание дpугими опpеделяется лишь властью над этими дpугими. Равенство людей-"атомов" пpедполагает как идеал не любовь и солидаpность, а непpеpывную войну, пpичем войну всех пpотив всех. По Гоббсу, "равными являются те, кто в состоянии нанести дpуг дpугу одинаковый ущеpб во взаимной боpьбе".
Эта модель экономики принципиально конфронтационна, и выбор между сотрудничеством и борьбой сделан сознательно. Гоббс пишет: "хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними".
Язык, независимо от воли политиков, отражает представление людей о том или ином явлении. В советский период в нашем языке часто фигурировало слово битва. Уж как над этим потешались демократы. Между тем, это всегда была битва за что-то хорошее (за хлеб, за здоровье, за грамотность) против объективных, противостоящих человеку условий. И в этой битве наше общество представлялось единым целым — семьей, артелью, содружеством. Что же доминирует в нашем языке сегодня, после победы демократов? Слова социальная защита и социальная незащищенность. Оказывается, создано общество, в котором надо срочно защищать стариков, детей, учителей, офицеров — почти всех! От кого же? От общества — от стариков, от детей, от учителей и т.д. Внезапно каждый человек и каждая социальная группа оказались в джунглях. Если они быстро не обзаведутся средствами защиты (а лучшее средство защиты — нападение), то их сожрут, растерзают, затопчут. К чему же нас привели!
Насколько либеральная модель согласуется с тем видением человека, которое сложилось в России и затем в СССР? Никто из самых крайних либералов даже не отрицает, что не согласуется. Большинство населения, независимо от поверхностных идеологических деклараций, продолжает сохранять свойственное общинной психологии представление о человеке, привержено уравнительному идеалу и чувствует себя уверенно лишь в тех или иных солидарных структурах. Оно не желает в джунгли.
Атомизация человека в буржуазном обществе была дополнена идеологией социал-дарвинизма ("выживание наиболее способных"). Особый его всплеск был вызван кpизисом конца 20-х годов. В Англии уважаемый ученый сэp Джулиан Хаксли пpизывал к меpам, не допускающим, чтобы "землю унаследовали глупцы, лентяи, неостоpожные и никчемные люди". Чтобы сокpатить pождаемость в сpеде pабочих, Хаксли пpедложил обусловить выдачу пособий по безpаботице обязательством не иметь больше детей. "Наpушение этого пpиказа, — писал ученый, — могло бы быть наказано коpотким пеpиодом изоляции в тpудовом лагеpе. После тpех или шести месяцев pазлуки с женой наpушитель, быть может, в будущем будет более осмотpительным". Немало было и "научно обоснованных" возражений против программ социальной помощи, нарушающей закон борьбы за существование. Как выразился Ницше, "сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа".
Но культура России совершенно иная. В России дарвинизм был воспринят быстро, но неприемлема была его мальтузианская компонента. Произошла адаптация дарвинизма к русской культурной среде ("Дарвин без Мальтуса"). Главный тезис этой "немальтузианской" ветви дарвинизма, связанной прежде всего с именем П.А.Кропоткина, сводится к тому, что возможность выживания живых существ возрастает в той степени, в которой они адаптируются в гармоничной форме друг к другу и к окружающей среде. Эту концепцию П.А.Кропоткин изложил в книге "Взаимная помощь: фактор эволюции". Он резюмирует: "Взаимопомощь, справедливость, мораль — таковы последовательные этапы, которые мы наблюдаем при изучении мира животных и человека. Они составляют органическую необходимость, которая содержит в самой себе свое оправдание и подтверждается всем тем, что мы видим в животном мире… Чувства взаимопомощи, справедливости и нравственности глубоко укоренены в человеке всей силой инстинктов. Первейший из этих инстинктов — инстинкт Взаимопомощи — является наиболее сильным".
