Давно было известно, что между болгарами и немцами существуют многолетние дружественные отношения, восходящие к их прошлому как союзников (и побежденных) в Первой мировой войне. Болгарские монархи боялись Советского Союза, правительство которого убило своего царя. Более того, у России была давняя история вмешательства в дела на Балканах – расстраивая планы почти каждого государства там. После того как Гитлер милитаризовал Германию, некоторые малые, зачастую враждующие балканские страны вновь стали считать ее своей потенциальной защитницей. У них, у Германии и у других центральноевропейских стран был свой исторический опыт противодействия давнишнему движению России к турецким проливам через Румынию и Болгарию11. Можно быть практически уверенным, что слова Потемкина Антонову были переданы как минимум одной стороне, заинтересованной в их содержании, то есть немцам.
В середине июня 1939 г. Сталин вновь воспользовался восприимчивыми ушами болгарского дипломата. В то время Гитлер и Сталин уже несколько месяцев предавались кокетливому обмену мнениями в попытке согласиться на взаимно удовлетворительную переделку их общих территориальных интересов в Центральной Европе, в конечном итоге приведшую к падению Польши12.
В середине июня 1939 г. советский поверенный в делах в Берлине Георгий Астахов, несомненно поддержанный его кремлевским хозяином, пытался ускорить обсуждение территориальных вопросов с немцами, тем не менее отделяя свои слова от официальных сообщений Кремля. Он взялся непрямо передать нацистским дипломатическим лидерам некоторую информацию о советских требованиях в грядущих переговорах. Чтобы быстро донести до нацистских дипломатических лидеров свои слова о добыче, которую Москва стремится получить, Астахов раскрыл некоторые советские требования Парвану Драганову, советнику болгарского посольства в Берлине. Затем Драганов передал услышанное Эрнсту Ворманну, руководителю политического отдела на Вильгельмштрассе13. Драганов уверял Ворманна, что он был абсолютно поражен подходом Астахова. Он сказал, что в прошлом у него не было никаких особых отношений с Астаховым, и его удивило неожиданное внимание к нему советского поверенного в делах14.
Использование третьей стороны для передачи сообщений было лишь одним из методов Сталина15. Отсюда и откровения: Потемкина – советнику болгарского посольства Антонову в феврале 1938 г., Астахова – Драганову в июне 1939 г. То, что Антонов, вероятно, доложил услышанное от Потемкина в министерство иностранных дел в Софии, подтверждается фактом его передачи, вместе со схожими сообщениями, советнику французского посольства в Софии в декабре 1938 г.16.
Позже упомянем еще несколько случаев, когда Потемкин помогал немцам обратить внимание на то, что Сталин заинтересован в новом разделе Польши. Но прежде нам нужно выяснить, почему слова заместителя наркома иностранных дел заслуживали оказанного им внимания. Начиная с 1937 г. появились слухи, что нарком иностранных дел Максим Литвинов скоро уйдет. На этот счет было много спекуляций и слухов. Например, даже в феврале и марте 1939 г. такие опытные дипломаты, как германский посол в Москве Фридрих Вернер фон дер Шуленбург и аналитик посольства США Чарльз Е. Болен, настаивали на том, что ветеран дипломатической службы Литвинов продолжает выполнять функции, согласно своему титулу главного дипломата Сталина. В феврале Шуленбург докладывал в Берлин, что не считает существенным сообщение о том, что Потемкин настаивает на уходе СССР от связей с Западом, включая действующий договор об обороне с Францией (1935 г.) и выход из Лиги Наций17.
Литвинов долго был рупором Сталина, провозглашавшим между 1935 и 1937 гг. (и даже позже, хоть менее часто) советские внешнеполитические мантры «коллективной безопасности» и «народного [объединенного] фронта». Эти лозунги наводили на мысль о заинтересованности Москвы в сотрудничестве с другими европейскими странами против агрессоров, названных Москвой: Германией, Италией и Японией. Но особенно после Мюнхена дипломаты начали улавливать серьезное изменение направления советских внешнеполитических интересов, включавшее отход от «коллективной безопасности», франко-советского договора 1935 г. и членства СССР в Лиге Наций. Дипломаты в Москве отмечали новые веяния в советской прессе, например, потемкинские заявления, процитированные Шуленбургом. Но дипломаты еще не могли подтвердить изменения, которые, как мы покажем далее, уже давно начали осуществляться.
Важно отметить: в преддверии нацистско-советских соглашений от 23 августа 1939 г. даже опытные аналитики кремлевской политики не были уверены во внешнеполитических намерениях Сталина и в том, кто действительно выражает позицию Советского Союза в этой области. Причина была в том, что Сталин хотел, чтобы это направление, то есть приближение к нацистско-советскому соглашению, оставалось непрямым. Гитлер, давно заинтересованный в близком союзе с Польшей, многие годы не проявлял особого интереса к заигрываниям Сталина18. Как мы покажем далее, Сталин эффективно использовал и своего представителя, и советскую прессу, чтобы сохранить видимость актуальности обеих тенденций: его сохраняющуюся заинтересованность в «коллективной безопасности» и его антизападные интересы. Эти интересы означали полный отказ от «коллективной безопасности» как лейтмотива советской внешнеполитической агитации. На первый план было выдвинуто то, что в течение месяцев представлялось не более чем кокетливым заигрыванием с Гитлером, а на деле стало пактом от 23 августа 1939 г. – де-факто союзом с Гитлером. Ранее опубликованные взгляды Сталина на предстоящий нацистско-советский заговор против Польши прекрасно служили этому плану.
И Шуленбург, и Болен ошибались по поводу Литвинова в течение многих месяцев. В апреле 1937 г. ответственность за европейские дела была тихо отобрана у Литвинова и перешла к самому Сталину и к его ближайшему сотруднику, В. М. Молотову. Тогда же Потемкин был назначен заместителем наркома иностранных дел19. Явно будучи обязанным скрывать ограничение своих полномочий, Литвинов старался отрицать слухи, появившиеся тогда же, в апреле 1937 г., о предстоящем германо-советском сближении20.
Через год с небольшим Литвинов еще стремился сохранять видимость полной занятости. Например, в январе 1939 г. он дал понять, что не будет участвовать, как часто делал, в ежегодном заседании Лиги Наций21. Но только потому, говорил он, что на повестке дня Лиги не было ничего, что интересовало бы Советский Союз22. Объяснение Литвинова было явно смехотворным. Используя Литвинова в качестве рупора, Сталин всегда находил, что сказать о любых международных делах.
Все это время, с апреля 1937 г. до официально объявленного снятия Литвинова с должности в начале мая 1939 г., он продолжал выполнять некоторые обязанности в своем наркомате, сочинять кое-какие дипломатические послания, даже в европейские представительства, и встречаться с кое-какими европейскими дипломатами – тем самым достойно играя роль подставного лица по требованию Сталина. Но с необъявленным отстранением Литвинова от «европейского отдела» Наркомата иностранных дел Потемкин неофициально занял его позицию представителя Сталина по европейской внешней политике. Входящие дипломатические сообщения, прежде поступавшие Литвинову, теперь направлялись Молотову и от него – Сталину23. Потемкин, хоть и без титула наркома по европейским делам, стал главным голосом Кремля и публицистом новой линии в этой области – по крайней мере, до официального увольнения Литвинова в начале мая 1939 г. Только тогда Молотов официально принял Наркомат иностранных дел. А до этого Сталин и Молотов лично занимались европейскими делами, но всегда за фасадом Наркомата иностранных дел, который представляли Литвинов и Потемкин. Слова Потемкина были словами Сталина. Его статьи, которые нарком иностранных дел Литвинов иногда обнаруживал уже после их публикации, представляли превалирующие внешнеполитические взгляды Кремля.
Вернемся к «Краткому курсу», где грядущая судьба Польши была предсказана в сентябре 1938 г. Этот текст, содержащий более 400 страниц, был важен не менее всего, выпущенного ранее издательским аппаратом Сталина. Кроме прочего, он известил о новой сталинской дипломатии – хотя и запутывая ее позиции типично непрозрачным советским новоязом. «Краткий курс» был составлен под непосредственным наблюдением Сталина. Он лично редактировал текст – хотя в последующие десятилетия не представлялся редактором. Он был также одним из его авторов24. Несмотря на очень сжатый язык и осторожно сформулированные неопределенности, «Краткий курс» был важнейшим партийным документом.
Поскольку цель этой статьи – выявить один из наименее известных в истории эпизодов, помогающий понять, как началась война в 1939 г., а именно – польскую проблему, нам нужно обратиться к «Краткому курсу». Давайте вспомним, что его авторы, то есть Сталин, настаивали, что Польша – вероятная следующая жертва германской агрессии25. Это не просто совпадение: точка зрения Сталина на грядущую судьбу Польши, опубликованная в «Кратком курсе» в сентябре 1938 г., и статья Потемкина «Куда идет Польша?», опубликованная несколькими месяцами ранее в «Большевике». Первоначально печатающийся с продолжениями в «Правде», «Краткий курс» был потом напечатан шестимиллионным тиражом на русском языке. Германский посол Шуленбург записал, что «Правда» превознесла «всемирно-историческое значение» этой книги, потому что «она предоставляет братьям и товарищам вне советских границ необходимые индикаторы [руководство] для осуществления революционного действия»26.
