Так жили люди в те времена. Их жизнь находилась в руке Бога, имевшего право искушать их, а после наказывать; но разве не были они здесь всего лишь временными гостями? Тогда какая важность, что дождь льет сильней, чем боялись или надеялись? На земле якобы есть райский уголок, где всегда сухо, всегда хорошая погода, всегда тепло; там бьет ключом вода, горит огонь и расцветает земля, радуя глаз и веселя душу. Досадно лишь то, что он очень далеко и принадлежит мусульманам[28].
Никто не может долго жить без воды; когда узника до крайности ограничивают в воде, это для него жестокое наказание. Почти так же сильно человек зависит и от огня, но при надобности может обходиться без него. Эти наблюдения банальны, но, без сомнения, объясняют, почему об этих двух «стихиях», как говорил Гиппократ, так мало рассуждали.
Огонь, символ жизни и смерти
Сумев подчинить огонь и приспособить его к своим нуждам, человек приобрел главное, возможно, единственное превосходство над прочим животным миром. Огонь — прежде всего само выражение высшей силы, образ Всемогущего: он появляется как на вершине Синая, чтобы диктовать свой Закон, так и перед Моисеем в виде неопалимой купины; им вооружена рука Зевса и окружена колесница Илии, он сопутствует Мухаммеду во время экстаза на Скале. Захотевший овладеть им Люцифер был низвергнут непосредственно в пламя, а Прометей долго расплачивался за безумное желание стать его повелителем. Возможно, крестьянин Запада, не ведая обо всем этом, не знал и того, что огонь, как утверждали и индийские мыслители, и греческие философы, был также символом Любви: Эрот воспламеняет тела и сердца людей стрелами, которые выковал Гефест, обманутый муж Афродиты. Эта мифология нашла соответствие и в Риме, где Веста, богиня Девственности, была также хранительницей огня. Впрочем, для нашего современного рационализма представляется несколько странным, что огонь, символ сексуального акта, сочли нормальным доверить богине, ответственной за целомудрие!
Этот языческий хлам не смутил христианский мир, и не думаю, что Деву Марию когда-либо изображали среди пламени. Зато в подсознании средневековых людей огонь занимал немало места. Действительно, он стал символом Страшного Суда и вечных мук. Тот Ад, куда сбросили мятежного архангела, можно было видеть на тимпанах церквей, в миниатюрах псалтырей, на стенных фресках. Там осужденных бросали в кипящие котлы, вилами или без помощи таковых, чудовищные бесы, олицетворения Зла. Подобно прихожанам Кюкюньяна[29], охваченные страхом верующие видели в муках и пламени родных и друзей. Теперь огонь был символом не Любви, а Божьего возмездия. Те, кого исторгли из мира блаженных, будут поглощены огнем, который их создал. Это будет костер для тех, кого сочли оскорбителями Бога. Но иные вновь обретут на земле прах, из которого были созданы. Ни одно из догматических отклонений средневековья, ни одна из трех религий, разделивших побережье Средиземного моря, ни иудеи, ни христиане, ни мусульмане не допускали, чтобы земная жизнь завершалась сожжением тела. Огонь, очистительная роль которого по мере продвижения на Восток ценилась всё больше, здесь был оправдан лишь как средство наказания. Кремация мертвых, восточная или языческая, на Западе прекратилась вплоть до близких к нам времен.
Итак, огонь, символ жизни и любви, но также страданий и смерти, имел два лица. Он убивал и воскрешал, подобно фениксу, огненной птице из восточной легенды. Эту двойственность обычные люди могли не воспринимать в таких сложных терминах. Но эти два облика присутствовали в их сознании. Огонь был прежде всего угрозой — пожара, вызванного молнией, лавой или кознями маленьких «духов огня», эльфов или домовых, «блуждающих огней» или «мальчиков-с-пальчик». А ведь дерево в те времена было не только лесом и всем, чего ожидал от него собиратель плодов или пастух: это был основной, пока конкуренцию ему не составил камень, материал любого строения, даже жилища сеньора. Поэтому рутьеры, разграбив хижины, охотно и без труда сжигали их; но огонь мог уничтожить и целый город, вспыхнув в мастерской, на чердаке или в очаге, оставшемся без присмотра. В городе, как и в античном полисе, конечно, были дозоры и ночные сторожа, но часто не имелось ни водоемов, ни ям, чтобы черпать воду; бедствие было беспощадным. Из страха перед огнем умышленный поджог стога или хлева приравнивали к «преступлению с пролитием крови», достойному смертного приговора.
Но страшный и пугающий огонь мог быть и благодеянием. Прежде всего, и это очевидно, потому что он грел в очаге, варил в котле, освещал закоулки общего зала. В замке или монастыре его бережно сохраняли в специальном помещении, предназначенном для детей или больных, для очищения желудков или массажа. В хижине золу с раскаленными угольками хранили так долго, сколько могли. Это он вдыхал жизнь в гончарную печь, кузнечный горн, ювелирную мастерскую — и зеваки, в основном мужчины, наблюдали с опаской и изумлением за работой того, кто в снопе искр подчинял огонь и укрощал землю и металл.
В кузницах огнем повелевали мужчины, а в доме — женщины. Огонь — это женщина, поскольку олицетворяет домашний уют, очищает и создает, так же изменчив и обжигает. Когда отказались от обычая разводить огонь на открытом воздухе для многих людей, когда огонь вошел в дом, а эту важную веху археология относит к периоду между 900 и 1100 годами, власть женщины в семейной ячейке стала безраздельной, и это я уже говорил. Поэтому слово «очаг» (le feu, буквально «огонь») стали использовать для обозначения семейной, супружеской или более широкой группы, как мы по-прежнему говорим «очаг» (foyer). Сердце каждого человеческого сообщества, огонь собирал вокруг себя мужчин — чтобы есть, женщин — чтобы прясть, детей — чтобы спать, стариков — чтобы ткать нить рассказа или поэмы. Был ли он извлечен из еще красной головешки на пожарище, появился ли на свет благодаря искрам, брызнувшим из-под кремня, или благодаря упорному трению палочек, огонь стал символом жизни; но он мог быть и символом смерти.
Спасительная и благодетельная вода
Если огонь окружали страхом и почетом, то вода была любезной и близкой спутницей человека. Для него она была источником жизни; без нее было нельзя обойтись, и там, где почва и климат делали ее особенно редкой, а возможно, главным образом там, она становилась основой его деятельности. Спасительная, она утоляла жажду путника, паломника или купца; святая, она принимала новорожденного, будущего рыцаря или крестила христианина; очищающая и свежая, она подавалась гостям для омовения или в качестве подарка; праздничная, она вдыхала жизнь в игру фонтанов во время въездов королей; чарующая, она украшала своей зеркальной гладью сады богачей; целебная, она омывала купальщиков и больных; работящая, она вращала мельничное колесо, орошала поля или принимала в себя краситель. Кроме того, ее пили, но любопытно, что это не было ее главной функцией. Со времен античности ее жизненный цикло хорошо усвоили: океан порождает тучи, дождь из которых наполняет водоемы и питает водные потоки, возвращающие ее в океан. Аристотель его объяснил; Гесиод его воспел; полноводностью рек ведали божества, а галльский Таранис был покровителем воды, бившей из земли, и возносил ее. Разумеется, дождь мог идти, когда надо и не надо, случались и опасные наводнения. Что поделаешь! Такова была цена жизни, как в деревне, где колодцы становились центрами общения, так и в городе, где вода была «значима», ведь от нее зависела планировка (источники) и безопасность (рвы).
Каптаж воды, особенно если Природа была не слишком милостива, открывал массу возможностей. Вода рек или ручьев, с которой было легче иметь дело, была необходима для основной деятельности; в деревне тяжелая работа водоноса, возложенная на женщин, могла приобретать вид изнурительной повинности, когда им приходилось, навьючив на себя ведра, целыми днями подниматься от реки на плато. От такой нагрузки избавлял близкий колодец или источник; вот почему в планировке коллективных поселений часто видят не столько заботу о защите или поиске плодородных земель, сколько о расположении жилищ вокруг воды. Тем самым колодец или же недалекое от него место для стирки стали «парламентом женщин», тогда как кузница играла ту же роль для мужчин. Документация об этом существенном аспекте повседневной жизни скудна — обрывки свидетельств о процессах по поводу частного присвоения, посягающего на права общины, а также данные кое-каких раскопок в общественных или частных водоемах. Но техника их рытья или каптажа, глубина, укрепление, дебит остаются неизвестными. На изображениях можно увидеть простые стойки или консоли со скользящей веревкой, позже — с блоком, еловые бадьи, чан для запаса воды, чтобы пить или умываться. Такая вода, добываемая из-под земли, часто оказывалась солоноватой; падавшая с небес была лучше, если ее удавалось получить. Иначе приходилось регулярно проверять состояние колодцев и фильтровать проточную воду. Черпалки, водостоки, систему каналов, стыковочные элементы контролировала целая масса землекопов, специализировавшихся по колодцам, и водопроводчиков: ремесло трудное, утомительное, очень ответственное, порой наследственное. В конечном счете странно, что мы гораздо больше знаем о сетях водоснабжения в античности — возможно, потому, что это было дело общественное и преимущественно городское. Не задерживаясь здесь, поскольку доступна лишь видимость, скажу, что место городских источников или колодцев часто наследовалось от древних времен, более или менее приспосабливаясь к новому облику средневекового города. Это убранство итальянских или вообще средиземноморских городов, скорей почти мистическая, чем экономическая роль, какую в городе играла вода, воплощающая могущество последнего или его властителя, подробно изучены.
