— эта форма самоорганизации оказалась очень живучей. Поощряемые сверху колхозы (кооперативы социалистического типа) и совхозы (аграрные госпредприятия) приживались очень плохо и объединяли не более 1 процента хозяйств. Одним словом, по выражению эпохи, «деревня не входила в социализм».
Дело было не только в подрыве социалистической идеи. Константой исторически сложившегося российского государства было недоверчивое отношение к частной инициативе народных масс. И эти опасения справедливы. Большой и сильный средний класс — в двадцатые годы таковым могли стать фермеры — не стал бы долго жить по жестким правилам «ордынского государства». Это отлично сознавали государственные деятели победоносцевской эпохи, намеренно затормозившие социальные процессы во имя стабильности самодержавной системы. Государство, которое построили большевики, двигалось в направлении нового самодержавия, к концу двадцатых этот процесс был близок к завершению, и Сталин с его стратегическим чутьем понимал, к чему приведет НЭП — прежде всего в огромной, трудно контролируемой деревне: большевики не смогут править так, как им хочется.
Иначе смотрел на дело Николай Бухарин, который благодаря союзу со Сталиным против Зиновьева, Каменева и Троцкого, к 1927 году стал очень влиятельной, второй по важности фигурой.
С точки зрения Бухарина залогом успеха экономических реформ, прежде всего индустриализации, являлась опора на крестьянина-середняка, самый массовый и самый полезный элемент советского общества. Бюджет должен пополняться за счет основных доноров — крестьянских хозяйств, доказывал Бухарин. Предсовнаркома Рыков и профсоюзный руководитель Томский тоже выступали за то, чтобы действовать не насильственными, а стимулирующими методами.
Таким образом решался вопрос не только о том, кто из вождей будет «стоять у руля», но и о том, по какому пути пойдет страна: командно-административному или рыночному.
В 1927–1928 гг. развернулась ожесточенная дискуссия в печати (которую курировал Бухарин) и в партийных инстанциях (где преимущество было у Сталина).
Общий ход событий скорее подтверждал правоту генерального секретаря, добивавшегося сворачивания НЭПа.
Дело в том, что бурное развитие сельского хозяйства к этому времени притормозилось. Первоначальные успехи были вызваны синдромом «задержанного развития» — распрямилась пружина, сжатая «военным коммунизмом». Но рост шел главным образом за счет восстановления посевных площадей — и, достигнув предела, остановился. Из-за низкого технологического уровня производительность труда и урожайность почти не увеличивались.
А между тем потребность в сельскохозяйственной продукции постоянно росла. Мало было устранить опасность голода, требовалось изыскать средства для создания сильной индустрии, без которой СССР не мог выжить во враждебном окружении. Зерно являлось основной статьей экспорта, источником валюты, необходимой для закупки оборудования.
Проблемы начались в 1926 году, когда государственные заготовки зерна не достигли запланированных показателей. Потом положение становилось только хуже, важные импортные поставки оказались под угрозой срыва. Ситуация усугублялась еще и тем, что в середине двадцатых резко понизились мировые цены на хлеб, и, чтобы выровнять баланс, требовалось вывозить больше — а взять было негде.
Пытаясь увеличить доходы, государство попробовало закупать у крестьян продукцию по заниженным ценам, одновременно повышая цену на промышленные товары. Из политических соображений в 1927 году правительство ввело твердые цены на хлеб и повышать их не решалось, но зерно всё время дорожало, и возникла ситуация, при которой государственный хлеб стал дешевле частного зерна. Крестьяне, естественно, предпочитали продавать пшеницу и рожь не государству, а на свободном рынке. Это явление получило название «хлебной стачки».
«Правые уклонисты» — Бухарин, Рыков, Томский — доказывали, что нужно вернуть свободные цены на хлеб, уменьшить давление на крестьянство, и кризис закончится. Сталин и его группировка считали такую позицию слабой и недальновидной.
Летом 1928 года в городах пришлось снова вводить карточки, ограничивать свободную торговлю хлебом. В 1929 году — отказаться от экспорта и, наоборот, импортировать продовольствие.
Одним словом, к концу двадцатых аграрная составляющая НЭПа выглядела куда менее радужной, чем в начале десятилетия. Главной причиной было то, что государство взвалило на деревню совершенно неподъемную задачу: не только накормить страну, но и оплатить колоссальную техническую революцию — в это время уже был разработан первый пятилетний план.
Речь шла не о верности марксистско-ленинскому учению, а о том, как избежать полного коллапса.
Генеральный секретарь Сталин пришел к убеждению, что единственный способ решить проблему — насильственно-мобилизационный. Партия снова заговорила языком военной эпохи. В обиход вошли термины «заготовительный фронт», «битва за хлеб» и так далее. Во многих местах опять, как в Гражданскую, начались реквизиции и «изъятие излишков». В аграрные регионы были откомандированы 30 тысяч коммунистов, чтобы организовать на местах экспроприацию хлеба.
Положение было настолько серьезным, что в начале 1928 года Сталин сделал беспрецедентный шаг — отправился на спецпоезде объезжать хлебородные области Сибири, где накануне осенью был собран урожай выше среднего по стране. Поездка была не то чтобы законспирированной, но не освещалась в печати. Генеральный секретарь ездил не выступать перед народом, а инструктировать партийных секретарей.
Это была наглядная демонстрация командных методов управления экономикой, в данном случае сельским хозяйством. Встречаясь с партийными и советскими начальниками, Сталин повсюду говорил, что нужно «нажать на это дело по-большевистски», что политика партии в крестьянском вопросе меняется. Хлеб надо выколачивать любыми способами, а те коммунисты, кто не справится с заданием, будут исключаться из партии и привлекаться к уголовной ответственности. По свидетельству Бухарина, Сталин перед поездкой уверенно заявлял об этих чрезвычайных мерах: «Я один их смогу провести».
На такие же «гастроли» отправились в другие регионы молодые члены сталинской «команды» Андрей Жданов (нижегородский партсекретарь), Анастас Микоян (нарком торговли), Андрей Андреев (северокавказский секретарь) — с целью навести страх на провинциальное начальство, чтобы оно, в свою очередь, навело страх на крестьян.
«Новая экономическая политика» сменялась старой, неэкономической.
По мнению современного историка Олега Хлевнюка, сибирское турне Сталина имело еще и дополнительный смысл. Во-первых, оно знаменовало начало эпохи, когда партия будет активно руководить не только политической, но и экономической жизнью страны. Во-вторых, было задействовано новое ноу-хау, когда ошибки партии и правительства сваливались на кого-то другого — на некие враждебные силы. «Игнорируя формулу об ошибках партийно-советского аппарата (о которых немало говорилось в коллективных директивах Политбюро), он [Сталин] почти целиком перенес акцент на обличение враждебных действий „кулаков“ и антисоветских сил», — пишет Хлевнюк.
«Кулаки», назначенные виновниками кризиса, были хороши еще и тем, что у них имелось, чем поживиться. За несколько лет жизни в рыночных условиях образовался слой работящих, предприимчивых хозяев, зачатки фермерского класса, который неминуемо разросся бы, продлись НЭП дольше. Для представителей власти проще всего было ограбить зажиточную часть крестьянства. Всех их объявили «мироедами», в массовом порядке отдавали под суд за «укрывательство» зерна и «спекуляцию», конфисковали имущество, выселяли.
Возвращаясь из сибирской
