и выросла, поскольку из-за безработицы и голода многие уехали из городов.
Сельское население в основной своей массе было очень недовольно большевистским режимом, который, одной рукой дав крестьянам землю, другой рукой отнимал львиную долю урожая. Две взаимосвязанные, но часто вступающие между собой в конфликт заботы — как накормить город и как при этом не вызвать взрыв в деревне — являлись для советской власти ключевым пунктом внутренней политики. Мы видели, что из-за этого в 1921 году разразилось несколько крупных восстаний, фактически — несколько локальных гражданских войн.
На протяжении двадцатых годов правительство пыталось решить проблему деревни разными способами:
— На последнем этапе Гражданской войны большевики смягчили свою аграрную политику.
— Новый курс дал как позитивные, так и тревожные результаты.
— В партии развернулась острая дискуссия по крестьянскому вопросу, и победила линия Сталина.
Большевики смягчают аграрную политику
Военный коммунизм, мера вынужденная и чрезвычайная, более или менее выполнил основную свою задачу — помог большевикам удержать власть во время Гражданской войны, но в то же время совершенно разрушил экономическую жизнь страны и в особенности ударил по деревне.
Надежду на то, что возвращение хлебородных регионов Украины, Северного Кавказа и Сибири решит проблему продовольствия, разрушила зима 1920–1921 года. Белые были разгромлены, но зерна больше не стало. План сбора по продразверстке остался на треть неисполненным. Причин было три: паралич транспорта, сопротивление крестьянства и катастрофически плохой урожай. Посевные площади резко сократились. Деревня не видела смысла пахать и сеять.
Еще в декабре 1920 года на Восьмом съезде Советов обсуждались только методы принудительные: как заставить крестьян обрабатывать поля, как эффективнее реквизировать сельхозпродукцию. Но уже в марте 1921 года, на Х съезде партии, курс резко изменился. Ленину наконец стало ясно, что насилие по отношению к крестьянам плохо закончится. Троцкий пишет в мемуарах: «Ленин почуял наступление критического момента своим безошибочным политическим инстинктом». Да и трудно было этого не почувствовать.
В Кронштадте восстали матросы, в большинстве своем выходцы из деревни. Из-за неминуемого провала посевной кампании надвигался тотальный голод. Он скоро и разразится, охватив двадцать две губернии с населением в 33 миллиона человек. По официальным данным умрет три миллиона (на самом деле много больше), возникнет массовое беспризорничество — пять миллионов осиротевших или бегущих от голодной смерти детей разбредутся по всей стране. Государству победившего пролетариата придется просить у презренных капиталистов Запада продовольственной помощи, и она будет предоставлена.
В речах и статьях Ленина теперь зазвучали новые ноты. Он уже не натравливал «бедняков» на «кулаков» и не ставил «сознательного рабочего» в пример «мелкому хозяйчику» — крестьянину. «Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России», — говорил теперь вождь.
Смена курса, получившая название Новой экономической политики (НЭП), затрагивала не только деревню, но произошла в первую очередь из-за нее.
Суть реформы заключалась в том, что государство переходило от принуждения к стимулированию: заменяло ненормированное или произвольно нормируемое изъятие урожая твердо установленным продовольственным налогом — довольно умеренным.
Это, конечно, было капитальным отступлением от коммунистических идей, почитавших всякую частнособственническую деятельность опасным отклонением от марксизма и даже преступлением. Только Ленину с его непререкаемым авторитетом было под силу провести решение, очень непопулярное в большевистском ЦК. В самый острый момент дискуссии вождь даже прибег к шантажу — пригрозил оставить пост главы правительства. Речь шла о том, что это «временное стратегическое отступление», предпринимаемое не в последнюю очередь ради спасения посевной кампании.
В романе Андрея Платонова «Чевенгур» описано, как сразу же изменилась жизнь страны — будто по мановению волшебной палочки. Персонаж романа Дванов попадает в город и не верит своим глазам. «Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала — на базе губпродкома — висела сырая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске было кратко и кустарно написано: „ПРОДАЖА ВСЕГО ВСЕМ ГРАЖДАНАМ. ДОВОЕННЫЙ ХЛЕБ, ДОВОЕННАЯ РЫБА, СВЕЖЕЕ МЯСО, СОБСТВЕННЫЕ СОЛЕНИЯ“… Дванов решил, что это нарочно, и зашел в лавку. Там он увидел нормальное оборудование торговли, виденное лишь в ранней юности и давно забытое: прилавки под стеклом, стенные полки, усовершенствованные весы вместо безмена, вежливых приказчиков вместо агентов продбаз и завхозов, живую толпу покупателей и испускающие запах сытости запасы продуктов».
Торговля возродилась из-за того, что осенью крестьяне захотели продавать излишки урожая. Пришлось идти на новые уступки — восстанавливать денежно-рыночные отношения.
В декабре 1921 года Ленин заявил, что НЭП «мы проводим всерьез и надолго, но, конечно, … не навсегда» — и пояснил: только до мировой революции.
При такой постановке вопроса вполне могло получиться, что НЭП введен именно навсегда.
Новый курс дает как позитивные, так и тревожные результаты
Отношение «всерьез» НЭП заслужил тем, что очень скоро стал давать весомые результаты.
С 1922 года некоторые хронические болезни советского государства — прежде всего продовольственный дефицит и товарный голод — начинают понемногу смягчаться. Посевная была проведена успешно, урожай собран, продналог получен, излишки распределены через рыночные механизмы. Сказывался извечный закон экономики: выгода стимулирует трудовую деятельность лучше, чем запугивание. Ленинская смена внутренней политики, собственно, заключалась всего лишь в том, что государство ослабило давление на мелкий бизнес, в первую очередь аграрный, но больше ничего и не требовалось, остальное «хозяйчики» сделали сами.
Уже в 1922 году впервые после революции зерна было произведено больше, чем требовал минимум выживания — и возобновился хлебный экспорт. Оказалось, что крестьянина, привыкшего решать все проблемы самостоятельно, лишь бы начальство не мешало, не нужно учить предприимчивости. Самые деятельные земледельцы захотели расширять производство — и советская власть, заинтересованная в получении бóльших налогов, еще на шажок отступила от правоверного марксизма: позволила использовать наемную силу и арендовать землю. Стали возникать сельскохозяйственные кооперативы, покупавшие технику и удобрения в складчину. Вновь осваивались заброшенные пахотные земли. По валовому сбору зерна в середине двадцатых СССР достиг предреволюционного уровня (при том что за драматическое десятилетие 1914–1924 численность населения снизилась на 30 миллионов).
Однако успехи сельского хозяйства и, шире, экономические достижения НЭПа вызывали у правящей партии не только оптимизм, но и тревогу. В ЦК и официальной печати не прекращались дискуссии об опасностях, которые несет с собой укрепление «кулачества», развитие «частнособственнических инстинктов» у «середнячества», а также падение престижа советских органов и «социалистических методов хозяйствования».
Плакат времен НЭПа
И то, и другое было правдой. Крестьяне повсеместно предпочитали решать проблемы не в сельсоветах, а на общинных сходах
