Процесс явился полным сюрпризом не только для рядовых партийных работников, но и для членов ЦК и во всяком случае для части членов Политбюро, Сталин на все дал согласие, а потом, когда процесс был в полном ходу, уехал отдыхать на Кавказ: чтобы нельзя было устроить заседание Политбюро для обсуждения вопроса о судьбе осужденных. Этот вопрос решался только в официальных инстанциях — в президиуме ЦИК: там никто не посмел поднять голос против казни. Некоторая борьба была по вопросу о дальнейших процессах и о круге лиц, которых надлежит к ним привлекать. Под давлением некоторых из членов Политбюро было выпущено заявление о реабилитации Бухарина и Рыкова — характерно, что оно было издано даже без допроса этих обвиняемых. Об этой уступке Ежов теперь жалеет и, не скрывая, говорит, что он еще сумеет ее исправить. Сталин вовремя отпуска на все такие вопросы систематически не давал никакого ответа, но теперь открыто занял позицию: довести чистку до конца. На него не действует и аргумент об отношении общественного мнения Европу, на все такого рода доводы он презрительно отвечает: "Ничего, проглотят". Те, кто будет возмущаться процессом, по его мнению, не умеют и не могут оказывать определяющее влияние на политику своих стран, а "газетные статейки" его ни в малой степени не волнуют.
Будут ли дальнейшие процессы, пока еще неизвестно, но инструкции Агранову даны самые суровые: вычистить до конца. Ягода слетел, так как он пытался в легкой форме противодействовать постановке процесса, о котором он узнал только после того, как почти все уже было готово: он настаивал на постановке вопроса о процессе перед Политбюро. Против него Аграновым) было выдвинуто обвинение в покрывании старых партийных деятелей, и теперь он находится фактически под домашним арестом. Ежов, приняв НКВД, сместил всю руководящую головку старого ГПУ, из "стариков" он оставил у себя одного только Агранова. Новый аппарат НКВД в центре и на местах набран из аппарата партийных секретариатов: это все те люди, которые и раньше работали с Ежовым, были его доверенными людьми. Ходят слухи о том, что ряд арестованных умерли в тюрьме: допросы проводятся жесткие, и перед допрашиваемыми стоит простой" выбор: или признать все, что от них требует Агранов, или погибать. Расстрелов пока не было, если не считать расстрелов иностранцев, которых всех обвиняют в связях с гестапо, польской охраной и т. д. Но в списки таких "иностранцев" при желании относят и коренных русских: говорят, будто так именно поступили с Л. Сосновским… Об иммигрантах, хотя бы и принявших советское подданство, уже и говорить не приходится…
Все мы, большевики, у кого есть мало-мальски крупное дореволюционное прошлое, сидим сейчас каждый в своей норке и дрожим. Ведь теоретически доказано, что мы являемся все нежелательным элементом в современных условиях. Достаточно попасть на глаза кого-либо из причастных к следствию, чтобы паша судьба была решена. Заступиться за нас никто не заступится. Зато на советского обывателя сыпятся всевозможные льготы и послабления. Делается это сознательно: пусть в его воспоминаниях расправа с нами будет неразрывно связана с воспоминанием о полученных от Сталина послаблениях…
Y.Z.
* * *
От редакции. Совершенно исключительный интерес печатаемого письма старого большевика состоит в том, что оно позволяет заглянуть за кремлевские кулисы, куда теперь труднее, чем когда-либо, проникнуть постороннему взору.
Разумеется, сообщения такого рода не поддаются проверке с нашей стороны, и мы оставляем их всецело на ответственности корреспондентов. Но именно из большевистских кругов наш орган неоднократно получал ценнейшую и достовернейшую информацию: напомним хотя бы о "завещании" Ленина, ставшем известным впервые из "С. В.". Советская печать давно уже перестала быть ареной не только свободной мысли, но и честной информации. Сталинская диктатура довела ее до абсолютного рабства и молчалинства. Тем с большей готовностью предоставляем мы страницы нашего органа для информационных сообщений, подобных письму старого большевика. Это — не первое и, мы уверены, далеко не последнее из сообщении такого рода!
Ларина (Бухарина) А. М. Незабываемое М. Изд-во АПН, 1989.
Дано курсивом — Ю. Ф.
Северн[ый] Кавказ? — Прим. Троцкого.
Цейтлин, его секретарь? — Прим. Троцкого.
Крумин был назначен фактическим редактором "Правды".
Бухарин, Рыков и Томский теперь только заметили, что "братскими партиями" Сталин управляет, как старый турецкий вали управлял своей провинцией. Для Тельмана и Семара даже окрика не нужно; достаточно движения пальцем.
Дело антисоветского "Блока правых и троцкистов". Отчет судебного процесса, слушавшегося в Военной коллегии Верховного суда СССР 12–13 марта 1938 г. (Москва, 1938, англ. издание), с. 126.
Дело Романа Малиновского, депутата IV Гос. Думы и члена ЦК большевиков, было одной из наиболее позорных глав в биографии Ленина. В течение ряда лет Малиновский был агентом-провокатором царской полиции и передал в руки последней много сотен партийных деятелей Подозрения против Малиновского были у многих — в том числе и у ряда видных большевиков. Но Малиновский был одним из наиболее преданных и последовательных сторонников Ленина, по указаниям последнего настойчив" проводил политику раскола с.-д. партии и рабочего движения, его деятельность была выгодна Ленину, и он не только отказывался верить все" сообщениям против Малиновского, но и грозил предупреждавшим исключить их из партии. В действительности, как теперь документально установлено, политика на раскол с.-д. партии была тогда официальной политикой Департ. полиции, который считал, что таким образом он ослабляет рабочее движение.
Бухарин очень интересовался бабочками. Когда мы были в Амстердаме, он уделил много времени тамошнему Музею естественной истории, в котором богато представлена природа всех голландских колоний и который по своей коллекции бабочек является, пожалуй, первым музеем в мире. Бухарина нельзя было оторвать от этой коллекции. Он рассматривал все под увеличительным стеклом. Я оставил его там и пошел смотреть другие отделы. Когда я вернулся и сказал, что время уходить, он явно с трудом оторвался от витрин: "Это была страсть моего детства".
Настоящим отступником из них оказался едва ли не один только А Стецкий, который, за это отступничество получил большие посты в ста-линском аппарате, позднее он стоял во главе пропаганды и агитации ЦК. "прочем, все эти старания его не спасли: в 1938-39 гг. он был арестован и погиб в тюрьме, кажется, до сих пор не реабилитирован.
Раньше других эта судьба постигла Слепкова, молодого ученого-экономиста. Отправленный на "низовую работу" на Северный Кавказ, Слепков был ложно обвинен в сношениях с "кулацкими бандами", арестован и исчез бесследно…
Всесоюзное совещание историков. (18–21 декабря 1962 г.). М., "Наука" 1964, с. 298.
Frankfurten Allgemeine Zeitung, Франкфурт-на-Майне, от 21 августа 1957 г. (статья Луи Фишера).
Д. Бург: "Об одном выступлении человека, вернувшегося с того света" (Социалист, вестник, Нью-Йорк, № 763 от марта-апреля 1962 г., с. 41–42). Рассказ этот Тройским был сделан в Москве, на собрании комсомольской организации Института истории литературы им. Горького в 1956 г. (после известного "секретного доклада" Хрущева на XX съезде КПСС), Д. Бург лично присутствовал на том собрании.
Г. М. Вязьменский в 1933-34 гг. принял предложение поехать в СССР на работу в качестве врача и там исчез в годы "ежовщины".
Об этих попытках я слышал позднее подробные рассказы, но т. к эти рассказы не во всех частях совпадали, то я не считаю правильным их предавать огласке, тем более что во всяком случае некоторые из организаторов тех попыток до сих пор живы. Скажу лишь, что первая из этих попыток состояла в вывозе рукописей Маркса и Энгельса: доставленные в датское посольство, эти рукописи были тогда же переправлены в Копенгаген и там хранились в архиве датской партии до 1938 г., когда по просьбе Форштанда немецкой партии они были переданы проф. Н. Постумусу для амстердамского Интернационального Института Социальной Истории. Второй попыткой был вынос всей серии книг протоколов Форштанда немецкой партии за все годы после исключительных законов. Организаторы этой попытки от отправки протоколов за границу отказались, протоколы были зарыты на берегу реки Гавель, около домика одного из старых членов партии. Я тогда же говорил Вельсу и Фогелю, что этот способ хранения крайне ненадежен и настаивал на вывозе за границу и этих протоколов. Они со мною соглашались, но за те немногие дни, которые после этой нашей встречи я пробыл в Германии, получить протоколов мне не удалось. Позднее, в Париже, я узнал, что протоколы эти тогда же погибли: как мне передали, при весеннем разливе соответствующий участок берега был подмыт, и ящик с документами исчез бесследно… Так погибли исключительно ценные документы по истории свыше чем четырех десятилетий социалистического движения…
