Отделившиеся от Рыбной переселенцы, числом 13, решают заняться пахотой. Они составляют отдельную общину, сводят лес и, находясь на льготе, «пашут своей росчисти… безоброчно по государеву указу».
Выше Рыбной слободы возникает дворцовое село Анатош, в котором «три государевы житницы», 30 дворов пашенных крестьян и 13 дворов, чьи владельцы живут ремеслом и торговлей.
Выше села Анатоша на реке Ветке возле острога вырастает село Ветки с церковью, церковной пашней, 35 дворами пашенных крестьян и 7 дворами торговцев и ремесленников.
К этим дворцовым селам тянуло (относилось) шесть деревень.
Число дворов во владениях Преображенского монастыря близ Казани увеличивается с 44 в 1560-х гг. до 121 в начале XVII в., крестьянская пашня возрастает почти в 4 раза. Вместе с тем уменьшается размер сенокосов, и крестьяне «косят наймуя на стороне».
В вотчинах монастыря уже в 1560-х гг. вместе с русскими крестьянами упоминаются «новокрещены, полонянники и Чуваши», в одном починке «живут в нем Татаровя на льготе». В начале XVII в. все обитатели монастырских владений носят уже русские имена и фамилии. «Татаровьев» никто силком в православие не тащил, это было категорически воспрещено.[270]
В Казанском уезде много служилых новокрещен, татар и чувашей владели землей «без дач и государевых грамот и выписей», потому что теми землями «владели отцы их и дядья и братья до Казанского и после Казанского взятья».
Воеводам, отправляемым в какой-либо город, в уезде которого жили «инородцы», поручалось «смотрети над головою стрелецким» и «над всякими русскими людьми», чтобы они «черемисы не обидили… и поминков с них не имели и насильств им не чинили».
В отличие от европейцев, не признававших прав завоеванных народов на землю, русские власти повсеместно сохраняли землю за теми, кто издавна жил на ней. Вообще российская власть признавало базовое равенство победителей и побежденных. И эта политика оправдывала себя.
«Инородцы», владевшие поместьями, как правило, крестились первыми, притом новокрещены были весьма ревностными верующими.[271]
Русская вера и русская государственность совместно превращали пространство любой степени дикости в мир созидательного труда и производящего хозяйства. Татарин и черемис, входя в этот мир, сохраняли свою этничность, но становились русскими по типу национально-государственной работы…
В это же время «цивилизованная Англия» королевы Елизаветы I (о которой снято так много комплиментарных фильмов) осваивает Ирландию в следующем стиле: «Головы убитых за день, к какому бы сословию те ни относились, должно было отсечь и принести к тем местам, где он (полковник) располагался на ночь, и разложить их по обеим сторонам дороги, ведущей к его палатке, и так, чтобы никто идущий к нему с каким-либо делом, не преминул увидеть их. Головы должны устрашать; от мертвых не убудет, а живые пусть ужасаются при виде голов своих отцов, братьев, детей, родственников и друзей, на которые будут натыкаться, идя разговаривать с вышеупомянутым полковником».
Сущностью английского правления в Ирландии стало постоянное ограбление местного населения при помощи конфискации у него земли — в пользу английских колонистов.[272] Кромвелевское повторное завоевание Ирландии, приведшее к гибели половины населения острова, 616 тыс. человек, началось со слов вождя буржуазной революции, что Англия «продолжит великий труд по искоренению кровожадных ирландцев и их приспешников и доброжелателей». 100 тыс. ирландцев были проданы как рабы в Вест-Индию. От 75 до 85 % всей земли, принадлежавшей ирландцам, было конфисковано и передано во владение колонистам-протестантам из Англии и Шотландии…[273]
После фаз тотального устрашения и массового ограбления наступил этап рационального удушения ирландцев.
«Треть ирландской арендной платы тратится в Англии, что вместе с прибылями, пенсиями и прочим составляет добрую половину доходов королевства, все — чистая прибыль для Англии. Эта арендная плата выжимается из крови, жизненно важных органов, одежды и жилищ арендаторов, которые живут хуже, чем английские нищие», — отмечал Джонатан Свифт в статье «Краткое обозрение государства ирландского».
К началу XIX в. каждый год из Ирландии в карманы собственников земли, живших в Англии, выкачивалось свыше миллиона фунтов стерлингов арендной платы. Сами ирландцы оставались ни с чем. В относительно плодородной стране голод с тысячами смертей сделался привычным явлением.[274]
Когда выращивание зерна сделалось неприбыльным, лендлорды стали выбрасывать мелких арендаторов с земли, передавая ее под выращивание кормовых трав для скота.
Внешне невинный процесс перехода на продуктивное животноводство дорого обошелся всему ирландскому народу.
Ирландские крестьяне-католики остались со своими крохотными участками, где жили выращиванием картофеля. Щедрый американский гость спасал от смерти. До поры до времени, пока его не сгубила грибковая болезнь. Началась демографическая катастрофа.
«…Мы вошли в хижину. В дальнем углу, едва видные сквозь дым и покрывающее их тряпье, лежали обнявшись трое детей, с запавшими глазами, без голоса, в последней стадии дистрофии… Над остатками горящего торфа скорчилась еще одна фигура, дикая, почти нагая, почти нечеловеческая с виду. Жалобно стеная, иссохшая старуха умоляла нас дать ей что-нибудь, показывая руки, на которых кожа свисала с костей», — пишет английский автор, посетивший Ирландию в 1847 г. И в то же время «огромные стада коров, овец и свиней… отправляются с каждым отливом, из каждого из 13 наших портов, курсом на Англию, и помещики получают арендную плату и отправляются тратить ее в Англию, и сотни бедняков ложатся и умирают вдоль дорог от недостатка пищи».[275]
Смута нанесла огромный вред русскому расселению как в центре, так и на окраинах (хотя согласно лжетеории «вольной колонизации» должна была только ее стимулировать).
Сидевшие в Москве и Тушино польские ставленники обирали народ. Когда жители Вологды получили от Лжедмитрия II очередные требования, «иные многие заплакали» (заставить плакать сурового северного мужика — это надо постараться).
Паны интервенты, разъезжая по городам и весям, грабили, убивали и насиловали вволю. К ним в качестве «пехоты» добавлялись разбойники из местных.
Вырвался на свободу и разбойничий элемент Поволжья, ранее сдерживавшийся твердой рукой государства. Воровские шайки не только опустошали беззащитные села и деревни, но и осаждали укрепленные города. В царствование Василия Шуйского «мордва и бортники, и боярские холопи, и крестьяне собрався придоша на Нижней город, осадиша».[276]
Особо отличились шайки с луговой стороны Волги. «Всякие воры, и Черемиса и многие люди город Котельнич взяли, и церкви Божий осквернили, и многих людей побили, и до основания разорили».[277]
Луговые черемисы в 1609 г. сожгли город Цивильск. Годом позже «приходили в Чебоксар польские казаки… город Чебоксары взяли, и прежнего их игумена Геласия с башни скинули, и многих посадских людей в те поры побили… и казну заграбили». В это же время воровские шайки грабили Свияжский уезд и осаждали Свияжск. Вотчины Богородицкого Свияжского монастыря были «от изменников выжжены, а крестьяне побиты, а иные в осаде померли, а иные разбрелися».[278] От крепких деревень остались лишь печные трубы, а по дорожной слякоти тянулись на север измученные люди, оставляя по пути могильные холмики с крестами из веток.
Значительное число черемисов и татар не поддержали «воров», а сидели вместе с русскими воеводами и детьми боярскими в осаде. Из-за опасности стать жертвой набега или разбоя уходили не только русские, но и чуваши с мордвой, привыкшие к мирному земледельческому труду.
И после «официального» окончания Смуты правительству долго пришлось добиваться полного успокоения Поволжья. Разбои шли от «Крымских и от Ногайских людей и от казаков, от воров и от Черкас».[279]
В идеологизированном XX в. все плохое надлежало валить на «усиление помещичьей эксплуатации» и «гнет царского режима». И разбойники превращались в борцов с «царизмом». Все эти игры зашли так далеко, что наша история превратилась в откровенный русофобский пасквиль, в котором цари и помещики только тем и занимаются, что мучают крестьян, к которым спешат на помощь свободолюбивые воры…
Уже после избрания на Земском соборе царем Михаила Федоровича ногаи соединяются с атаманом Заруцким — тот вместе с пани Мнишек «всплывает» в Астрахани — и «хотят итти к Самаре», где в это время находится князь Д. Пожарский. В связи с этим весной 1614 г. правительство посылает на Волгу двух стрелецких голов, каждого с пятью сотнями стрельцов.
