Что это было? Ощущение ошибки? Подсознательное чувство иных решений, не нашедших своего воплощения?
Я возвращался к этому каждый день, часто помимо воли. Пересматривал свои заметки, заново перечитывал тексты, просиживал снова в библиотеке морозными, туманными днями, когда на стол падал круг желтого света, обливая то ломкие старые, то шершавые и глянцевые страницы новых книг и журналов. Я снова рассматривал географические карты, с помощью лупы разбирал и выписывал по привычке названия, поражавшие своими созвучиями или прямым тождеством… Другое захватывало уже меня, другое вело путями тревожных озарений, и я не мог понять, что нужно от меня этим бьярмам и викингам, как будто бы я не сполна расплатился с ними, вернув их корабли из бесполезного плавания вокруг Нордкапа в теплую и богатую Балтику!
Потом я шел домой по стылым, взвихренным зябкой московской метелью улицам, с которых вместе со старыми домами исчезли спасительные изгибы и повороты, перешагивал через снежные змеи поземок и думал. Думал все о тех же викингах, представляя их в такое же время за зимними пиршествами, когда трещат в очаге бревна, пламя пляшет на лицах, дым растекается по балкам, на которых сверкают кристаллики копоти, звучат хвастливые пьяные речи о летних подвигах, капает с мяса на столы, на бороды, на колени жир, льется пенное пиво, хмельные песни вырываются в приоткрывающуюся дверь и тонут в безмолвии снежных сугробов, под которыми лежат вытащенные на зиму корабли, имена стран и народов сменяют друг друга и…
Как гоняют на диктофоне ленту, чтобы найти одно-два случайно вырвавшихся у собеседника слова, которые потом станут ключом к разгадке всей беседы, я пропускал в своем воображении бесчисленные картины оживающих саг. Перед моим мысленным взглядом проходили кровавые схватки викингов, морские сражения и рукопашные бои, песчаные холмы Западной Двины, увиденные однажды сквозь современную застройку ее берегов, сосны и шорох волн в Юрмале…
Но сколько бы я ни прокучивал ленту воображаемого фильма, заветное слово, сцена, жест не находились. И, сделав над собой усилие, я наконец заставил себя больше об этом не думать.
Нужно - само придет!
Так оно, в общем, и получилось.
Весной, когда побежали ручьи, солнце заиграло на грязных, прокопченных московским воздухом стеклах, из Мурманска ко мне пришло письмо. Меня снова звали на Терский берег. Все то, о чем я писал, в чем убеждал, что отстаивал вместе со своими друзьями рыбаками, оказалось важным и нужным. Больше того - своевременным.
Сменились люди в руководстве - изменилась перспектива края.
Я читал письмо, и передо мной открывались как бы новые горизонты, где находилось место всему - поморским селам, в которые надо было вдохнуть новую жизнь, не разрушая старой, развитию сельского хозяйства, которое еще недавно висело тяжелым грузом на ногах и руках поморов, холодным и быстрым полярным рекам, которые следовало теперь закрыть для лесосплава, чтобы на их чистом дне растить речной сияющий жемчуг и серебряные стада семги… Ко всему этому мне было что приложить - и знания, и опыт. "Лыком в строку" оказывались теперь мои странствия по просторам беломорского Севера, долгие версты прибрежных троп, странные мысли о прошлом и настоящем, приходившие на какой-нибудь рыбацкой тоне бессонными белыми ночами.
Все становилось нужным. В первую очередь знание ресурсов края, на которых должно было строиться будущее.
Вместе с тем становилось нужным и прошлое, история края, его освоение, потому что оно могло показать наличие слабых и сильных мест в экологии хозяйственной деятельности человека, позволить выбрать наиболее оптимальные решения, которые учитывали бы опыт не только прошлых лет, но и прошедших веков.
Такую возможность я ждал все эти годы, надеясь на нее и не веря в ее осуществление. Север, родной и знакомый Север снова властно захватил меня, понес по водоворотам встреч, телефонных звонков, совещаний, поиска людей, подготовки к короткому полярному лету…
Вот тут-то совсем не к месту снова всплыла Биармия. И я догадался, что не сделал: не объяснил, как могла возникнуть на картах Олая Магнуса и А. Дженкинсона Биармия, занимавшая современный Финмарк, если истинная "страна бьярмов" находилась на побережье Рижского залива.
Объяснение этому было, что-то я даже написал, но уже так давно, что успел куда-то засунуть и напрочь забыть об этом.
А когда я разыскал свои записи, то увидел, что сделано только полдела.
Раньше мне казалось, что к разгадке северной Биармии на территории современного Финмарка ближе всех подошел И. Шеффер, оставивший в XVII веке труд о Лапландии, "считавшейся серебряной". Он полагал, что Биармия на карте Олая Магнуса - та же страна, что Скридфиния и Лапония. Действительно современные саамы, что в переводе значит просто "люди", были известны своим соседям - русским, норвежцам, шведам - в разные эпохи то как "лопари", то как "скридфинны" или "терфинны", то как "лапонцы".
С этой стороны Шеффер был абсолютно прав.
И все же ни он, ни другие историки не могли сказать, когда именно начали и когда кончили саамов называть "бьярмами"!
Между тем ответ, как часто случается, содержался в уже опубликованной работе, посвященной норвежскому королю Хакону Хаконсону, который правил страной с 1218 по 1263 год. Известен был и первоисточник - "Сага о короле Хаконе". Ее автором был исландец Стурла Тордасон, поэт и историк, племянник Снорри Стурлусона.
Правда, чтобы свести все концы воедино, требовалось сделать еще несколько небольших разысканий, но при наличии современных библиотек и это оказалось нетрудно.
"Сага о короле Хаконе" - не просто одна из поздних саг, в которых упоминаются бьярмы. Саги об исландцах, о норвежских королях, саги о "древних временах", фантастические саги составлялись в Исландии, вдали от той историко-географической сцены, на которой разворачивались события. И записывала их, как я уже говорил, обычно много времени спустя после самих событий. Сага о Хаконе была написана ее автором, так сказать, по свежим следам и, по-видимому, в самой Норвегии. Во вступлении к саге Стурла сообщает, что при написании этого произведения он пользовался рассказами самого Хакона, его сына Магнуса, современников и очевидцев событий, а также архивными документами. По ряду признаков норвежские исследователи саги заключают, что Стурла написал ее около 1265 года, то есть через два года после смерти самого Хакона. Таким образом, все, что в ней излагается, оказывается достойным всяческого доверия.
И все же канонического текста саги, о котором можно было бы сказать, что это авторский текст, мы не знаем. Списки саги, дошедшие до нас, датируются разным временем - от 1280 года до второй половины XVI века, и среди них нет двух одинаковых.
Что тому причиной? Сам Стурла, который оставил несколько редакций своего сочинения, прежде чем умер в 1284 году?
Очень возможно. Но вероятно и другое, что эта сага, как и прочие, на протяжении своей жизни претерпевала различные изменения. Из нее что-то изымалось, а что-то добавлялось внимательным и информированным переписчиком… До сих пор неясно, существовал ли в первоначальной редакции отрывок, относящийся к бьярмам. Конец древнейшего списка саги о Хаконе, где должен находиться этот текст, в настоящее время отсутствует. Достаточной гарантией его достоверности может служить только тот факт, что текст читается одинаково во всех трех остальных редакциях саги, списки которых восходят к XIV - XV векам.
Вот этот текст.
"Хакон-конунг… велел построить церковь на севере в Тромсё и окрестил весь тот приход. К нему пришло много бьярмов, бежавших с востока от нашествия татар, и окрестил он их, и дал им фьорд, называемый Малангр".
Как я мог заметить, современные историки и норманисты относились к этому отрывку примерно так же, как Тиандер - к известиям фантастических саг. Е. А. Рыдзевская, подготовившая обзор известий саг о Руси и русских, в работе которой был напечатан этот текст, отказалась его прокомментировать, сославшись на то, что текст не датирован. Издатель и комментатор ее статьи И. П. Шаскольский в свое время сопроводил эти слова примечанием, которое стоит привести.
"Норвежские историки - Мунк, Йонсон и др. - обычно относят это известие к 1238 году, поскольку в нем упоминается нашествие татар, происшедшее именно в этом году (на Владимиро-Суздальскую и Новгородскую земли). Однако точность подобной датировки сомнительна. Кроме главного нашествия (1238 г.), татары и позднее появлялись в северной половине Восточной Европы (в 1252 г.). Кроме того, совершенно неясно, кто подразумевается под именем бежавших от татар "бьармов". Это явно не саамы и не карелы - их автор,саги хорошо знал, а какое-то иное племя, жившее на севере Восточной Европы. Были ли это бьармы, жители Бьармии скандинавских саг, то есть скорее всего Подвиньня? Или еще какое-то иное племя? Все эти вопросы решить невозможно из-за недостатка данных. А поскольку неясно, откуда они пришли, нет уверенности, что эти "бьармы" действительно бежали за несколько тысяч верст через северные леса и горы в Норвегию от татар, не доходивших севернее Суздальской и Новгородской земель. О дальнейшей судьбе этих "бьармов" ничего не известно".
