Получив известие о подписании П. С. Потемкиным и представителями царя Ираклия II в Георгиевской крепости договора о принятии Грузии под протекторат России, светлейший князь отвечает за это письмо Екатерины так: «Вот, мая кормилица, и грузинские дела приведены к концу. Какой государь составил толь блестящую эпоху, как Вы? Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, которые Александр и Помпеи, так сказать, лишь поглядели, те вы привязали к скипетру Российскому, а Таврический Херсон - источник нашего христианства, а потому и лепности, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарской - тиран России некогда, а в недавних временах стократны разоритель, коего силу подсек царь Иван Василич, Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Отоманской. Взойди на трофеи, не обагренные кровью, и прикажи историкам заготовить больше чернил и бумаги» {333}.
Если Екатерина смотрела на приобретение Крыма с трезвым цинизмом, для нее включить бывшие ханские земли в состав империи значило «сцапать чужое», то Потемкин видел в этом шаге завершение долгой борьбы с «тираном России» и ее «стократным разорителем». Он не скрывал воодушевления, которое охватывало его при мысли, что истреблен корень последнего осколка Золотой Орды. Однако, им владело не только национальное, но и православное чувство: вместе с Крымом в состав России вошел Херсонес - «источник нашего христианства, а потому и лепности», т. е. красоты. [79] На письма 29 июля Екатерина ответила 13 августа из Царского Села. Она несколько успокоилась после получения известий о благополучном завершении операции. Однако, относительно позиции Турции императрица предпочитала не обольщаться. «Я чаю, после Курбан Байрама откроется, - писала она, - на что турки решаться, а дабы не ошибиться, кладу за верное, что объявят войну» {334}. Сама Турция враждебности в этот момент не проявляла, однако из донесений Булгакова явствовало, что прусский министр в Константинополе Гофрон, по приказу своего короля, начал подстрекать Порту к открытию военных действий. «Гафрон подал Порте мемориал, - писал Булгаков 1 (12) августа 1783 г. - что оба императорские двора (русский и австрийский - O. E.) имеют неприятельские виды против Порты и совершенно намерены разорвать мир с нею… почему бесполезно ей соглашаться на их притязания; ибо, получая одно, станут они требовать от часу больше, и, наконец, Порта сколько бы им не уступала, принуждена будет прибегнуть к отпору оружием; следовательно, лучше теперь за оное приняться, нежели, оказав соглашением на все свою слабость, решиться на войну, когда уже способное к тому время потеряно будет. Визирь, рассуждая о новом сем подвиге прусского короля, турецкой присловицею отозвался так: человек сей желает произвести пожар, только для того, чтобы погреться» {335}. В следующем донесении 15 (26) августа Булгаков сообщал, что ему, возможно, удастся склонить Турцию к признанию включения Крыма в состав Российской империи. «О Крыме по прежнему не говорят. Я готов ежеминутно на все противоборства, но осмеливаюсь всеподданнейше представить, не соблаговолено ли будет удостоить меня уже теперь наставлением, каким угодно образом привести к концу сие дело? На случай ежели здесь на то поддадутся» {336}. Появилась надежда избежать войны.
Подписание Георгиевского трактата весьма обрадовало императрицу. «Много дел совершенных в короткое время. - писала она Потемкину 18 августа. - На зависть Европы я весьма спокойно смотрю. Пусть балагурят, а мы дело делаем» {337}.
Итак, к августу 1783 г. операция по присоединению Крыма была завершена. Расчет светлейшего князя оказался верен: затянув введение войск на полуостров до середины июля, он сумел избежать начала войны с Турцией летом 1783 г. Осенью константинопольский диван колебался и принимал вялые оборонительные меры, наконец, в начале зимы турецкая сторона склонилась к отказу от военного конфликта с Россией. 8 января 1784 г. султан Абдул-Гамид дал Булгакову письменное согласие признать власть России над Крымом.
На пороге войны (Осуществление хозяйственных положений проекта о присоединении Крыма)В январе 1784 г. Потемкин вернулся в Петербург. Он был еще слаб после перенесенной болезни. «Браниться с тобой за то хочу, для чего в лихорадке и в горячке скачешь повсюду» {338}, - упрекала его Екатерина осенью 1783 г. «Я ведаю, как ты не умеешь быть больным… Поберегись ради самого Бога, важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится в ничто» {339}. Щадя корреспондентку, князь не сообщал ей о своем тяжелом состоянии. «От посторонних людей слышу, что маленько будто легче тебе» {340}. «Дай Боже, чтоб ты скорее выздоровел и сюда возвратился; ей, ей, я без тебя как без рук» {341}, - писала императрица в октябре.
Срочный приезд Потемкина был необходим Екатерине не только из-за сложной обстановки в Европе, грозившей в любой момент разразиться новым конфликтом. «Теперь ожидаю с часу на час объявления войны по интригам французов и прусаков» {342}, - сообщала она 26 сентября. Положение при дворе тоже нельзя было назвать благополучным.
Узнав о серьезной болезни светлейшего князя, активизировали свою деятельность враждебные Потемкину группировки. Прусская партия через великого князя Павла Петровича довела до сведения Екатерины мнение, что европейские державы, особенно Франция, Пруссия и Швеция, не станут спокойно смотреть на присоединение Крыма к России и усиление могущества империи на Черном море {343}. В это же время фельдмаршал П. А. Румянцев потребовал для себя инструкций на случай разрыва с Турцией. «Пишет ко мне, что по причине настоящего кризиса о мире или войне, надлежит… все иметь в готовности для снабжения войск… и просит меня, чтоб я ему наставление давала и сообщить приказала известие и о корпусах Кубанских, кои выступить могут или будут в его команде по объявлении войны» {344}, - жаловалась Екатерина в письме 19 октября. Румянцеву подчинялись только корпуса, расположенные на Украине, Крымским же, Кубанским и Кавказским корпусам, непосредственно прилегавшим к предполагаемому театру военных действий, командовал Потемкин {345}.
Таким образом, старый фельдмаршал предполагал распространить свое руководство на все войска, сосредоточенные по южной и юго-западной границе. В этом случае светлейший князь оказался бы подчинен Румянцеву. Екатерине не понравился подобный план. «Касательно снабжения войск… я надеюсь, что ты, мой друг, понудишь, кого надлежит, - писала она Григорию Александровичу, - а касательно расположения корпусов, кажется, его сиятельству заботиться так же излишне, ибо слышу, что нужное ему от тебя сообщается». Еще в августе Екатерина обещала Потемкину: «Будь уверен, что не подчиню тебя никому, кроме себя» {346}. Теперь, в начале 1784 г., она собиралась изменить положение своего фактического соправителя в системе официальных чинов Российской империи таким образом, чтоб невозможна была даже самая мысль о подчинении Григория Александровича кому бы то ни было, кроме императрицы.
Удобный момент для подобного шага наступил после приезда Потемкина в Петербург. К первым числам февраля 1784 г. двор уже был осведомлен о письменном согласии султана Абдул-Гамида I признать власть России над Крымом и о ратификации царем Ираклием Георгиевского трактата. Это была большая победа, требовавшая щедрого «воздаяния». Момент для продвижения империи к Черному морю и на Кавказ оказался выбран светлейшим князем чрезвычайно удачно: европейские державы, втянутые в войну американских колоний за независимость, сначала не смогли активно вмешаться в назревавший конфликт, а после заключения Версальского мира 3 сентября 1783 г. были настолько истощены в финансовом отношении, что ограничились дипломатическими демаршами {347}. Стало очевидным, что мрачные пророчества противников Потемкина не сбылись, России удалось на этот раз избежать войны.
2 февраля Григорий Александрович получил чин фельдмаршала, стал президентом Военной коллегии и генерал-губернатором вновь присоединенных земель. В тот же день Екатерина подписала указ об образовании Таврической губернии, вошедшей в обширное наместничество [82]Потемкина {348}. Ко 2 февраля относится короткая записка императрицы своему корреспонденту. «Я сейчас подписала все касательно Тавриды, - говорит Екатерина, - только прошу тебя не терять из вида умножение доходов той области и губернии Екатеринославской, дабы оплачивали издержки, на них употребленные» {349}.
