Ознакомительная версия.
Но мужская власть — это необязательно власть отца. В предыдущих главах мы уже показали, как функционирует это подчинение мальчика родительской власти и что оно означает. Мы переформулируем эту идею в терминах нашего рассуждения. В обществах, где власть отдается в руки дяди по материнской линии, отец может остаться помощником по хозяйству и другом своих сыновей. Отношения между отцом и сыном могут развиваться просто и непосредственно. Ранние детские установки, непрерывно развиваясь, достигают зрелости по мере взросления мальчика. Отец в дельнейшем исполняет роль, не слишком отличающуюся от его роли на самой заре существования ребенка. Власть, племенное честолюбие, элементы вытеснения и меры принуждения связаны с другим сентиментом, который сосредоточивается вокруг фигуры дяди по матери и выстраивается по совершенно иным силовым линиям. В свете психологии формирования сентимента — и здесь я должен сослаться на теорию Шанда — очевидно, что такое развитие двух простых и внутренне непротиворечивых сентиментов дается мальчику несравнимо легче, чем выстраивание отношений с отцом при отцовском праве.
При отцовском праве роль родителя связана с двумя элементами, каждый из которых создает значительную трудность в выстраивании сентимента. Там, где этот способ счета происхождения связан с выраженной формой patria potestas, отец должен стать судьей над сыном, облеченным властью и силой. Он должен постепенно отойти от роли нежного и покровительствующего друга и занять позицию строгого судьи и блюстителя закона. Это изменение влечет за собой появление в сентименте по отношению к отцу столь же диаметрально противоположных установок, как установки чувственного желания и почитания — в сентименте по отношению к матери. Вероятно, нет необходимости развивать это положение и доказывать, как трудно соединить доверие с силами вытеснения, нежность с авторитетом и дружбу с превосходством, поскольку обо всем этом мы подробнейшим образом говорили в предыдущих частях книги. Мы также уже говорили о другом аспекте, который всегда ассоциируется с отцовским правом, даже когда оно не подразумевает ярко выраженной отцовской власти: отцу предстоит лишиться властных полномочий, а сыну — заменить отца. Даже если власть отца ограниченна, он все-таки главный мужчина в старшем поколении и олицетворяет закон, племенные обязанности, табу и силы подавления. Он стоит на стороне принуждения, морали и ограничивающих общественных факторов. Как мы уже знаем, преобразовать отношения, изначально покоившиеся на фундаменте нежности и инстинктивной реакции, в установку вытеснения весьма непросто.
Это знание, однако, необходимо включить в наше нынешнее рассуждение: в человеческой семье связь отца и ребенка не основана на врожденной реакции, исчезающей с уходом достигшего зрелости ребенка из дома, — вместо этого она должна быть преобразована в сентимент. Основа этого сентимента — биологически обусловленная нежность отца, но на этой основе должна быть выстроена установка требовательного, строгого, принудительного подавления. Отец должен принуждать, должен служить источником сил вытеснения, он становится законодателем в семье и проводником племенных порядков. Patria potestas превращает его из нежного и любящего покровителя ребенка в могущественного и часто жестокого самодержца. Поэтому структура сентимента, в состав которого входят такие противоречивые эмоции, должна быть сложной. И тем не менее именно эта противоречивая комбинация элементов совершенно необходима для человеческой культуры. Поскольку отец на первых этапах — биологически неотъемлемый член семьи, его функция заключается в защите ребенка. Эта естественная склонность отца к нежности — капитал, из которого черпает семья с целью сохранить его интерес и привязанность к ней. Но здесь снова культура должна воспользоваться этой эмоциональной установкой, чтобы возложить на него как старшего мужчину в семье функции совершенно иного типа. Ведь по мере взросления детей, особенно сыновей, обеспечение воспитания, единства семьи и взаимодействия требует личного влияния, без которого невозможно принуждение к порядку в семье и соблюдение племенного закона вне ее. Сложное положение отца, как мы можем видеть, не является результатом исключительно мужской ревности, дурного нрава и сексуальной зависти, как, кажется, следует из большинства психоаналитических сочинений; все дело в глубинных особенностях человеческой семьи, которая должна выполнить две задачи: размножение вида и непрерывность культуры.
Отцовский сентимент с его двумя фазами — фазой покровительства и фазой принуждения — неизбежный коррелят этой двойственной функции человеческой семьи. Амбивалентные установки, составляющие самую суть Эдипова комплекса, — нежность и отторжение между сыном и отцом, напрямую зависят от этого перехода семьи из природного состояния в культурное. Нет необходимости в гипотезе ad hoc [68] для объяснения этих особенностей. Мы можем видеть, что они порождаются самим устройством человеческой семьи.
Есть только один способ избежать опасностей, связанных с ролью отца, и он состоит в том, чтобы связать типичные элементы роли отца с двумя различными людьми. Такую конфигурацию мы находим в материнском праве.
11. Отцовское право и материнское право
Мы теперь можем рассмотреть спорную проблему счета происхождения по отцовской и материнской линиям, или — что звучит более красиво, но менее точно, — отцовского права и материнского права.
Сразу оговоримся, что за выражениями «материнское право» и «отцовское право» не стоит никакой идеи особых властных полномочий, а, стало быть, мы можем без всякой опаски использовать их как более изящные эквиваленты понятий «матрилинейность» и «патрилинейность». Обычно относительно этих двух принципов возникают следующие вопросы: какой из них более «первобытен», каковы «истоки» каждого из них, существовали ли определенные «этапы» матрилинейности и патрилинейности и т. д. Большинство теорий матрилинейности связывают этот институт с ранним существованием промискуитета, вытекающей из него неопределенностью в вопросе отцовства и необходимостью отсчитывать родство через женщин [69]. Вариации на тему pater semper incertus [70] заполняют многие труды на тему нравственности, родственных связей и материнского права.
Как это обычно бывает, критика, направленная против большинства теорий и гипотез, должна начинаться с определения концепта и формулировки проблемы. Большинство теорий подразумевают, что отцовское право и материнское право являются взаимно исключающими альтернативами. Большинство гипотез связывают одну из этих альтернатив с первым, а другую — с более поздним этапом культуры. Например, Хартланд — один из величайших авторитетов в антропологии по примитивной социологии, говорит о «матери как единственном основании общества» и утверждает, что при материнском праве «происхождение и, следовательно, родственные связи прослеживаются исключительно по материнской линии». Эта концепция красной нитью проходит через всю книгу этого выдающегося антрополога. Материнское право у него предстает замкнутой социальной системой, охватывающей и контролирующей все аспекты организации. Ученый поставил перед собой задачу доказать, что «первый установленный систематический метод счета человеческого родства — только через женщину» и что патрилинейный счет родства — «более позднее явление». Впрочем, весьма примечателен тот факт, что, пытаясь доказать приоритет матрилинейного счета происхождения над патрилинейным, Хартланд на протяжении своей работы постоянно возвращается к утверждению: всегда нужно говорить о смешении материнского права и отцовского права. Подводя итоги, Хартланд пишет: «Патриархальное правление и патрилинейный счет родства постоянно посягали на материнское право по всему миру; как следствие, матрилинейные институты можно найти почти на всех этапах перехода к тому состоянию общества, когда отец стал центральной фигурой родства и управления». В сущности, справедливо было бы утверждать, что во всех частях мира мы находим материнский счет родства наряду с институтами отцовской власти, и мы видим, что два способа счета происхождения неразрывно связаны.
Возникает вопрос: зачем вообще выдвигать гипотезы о «первоистоках» и «последующих этапах» счета происхождения, только чтобы придти к выводу, что между низшими и высшими типами общества человечество переживает переходный период? Кажется, эмпирическое заключение состояло бы скорее в том, что материнство и отцовство никогда не существуют независимо друг от друга. Если исходить из фактов, более логичной была бы другая постановка вопроса: существует ли матрилинейность независимо от счета родства по отцовской линии и не следует ли считать эти два метода скорее комплементарными, нежели антитетическими? Э. Б. Тэйлор и У. Х. Р. Риверс уже проработали этот подход, и Риверс, например, разбил материнское право и отцовское право на три независимых принципа счета: происхождение, наследование и преемственность. Однако наилучший подход мы находим у доктора Лоуи, который упорядочил проблему и предложил очень целесообразную терминологию двустороннего и одностороннего родства. Организация семьи основана на двустороннем принципе. Организация рода связана с односторонним методом счета родства. Лоуи [71] ясно показывает, что, так как семья — универсальная единица и родословные прослеживаются одинаково далеко в обе стороны, не имеет ни малейшего смысла говорить об исключительно матрилинейном или патрилинейном обществе. Эта позиция абсолютно неуязвима. Не менее значима теория рода Лоуи. Он показал, что в обществе, где в определенных аспектах подчеркивается одна сторона родства, появляются группы расширенного родства, соответствующие тем или иным родовым или клановым организациям человечества.
Ознакомительная версия.
