Но не только у интеллектуалов были трудности в отношениях с государством. Веймарское сообщество не могло быть уверено даже в лояльности своих собственных служителей. Для большой части чиновничества монархизм и консервативное представление о государстве были само собой разумевшимися знаками принадлежности к сословию. Правда, их самосознание предполагало также, что формальная легальность осуществления власти была важнее программы политического господства. Так как пост рейхсканцлера был передан последним кайзеровским канцлером принцем Максом Баденским революционному социалисту Фридриху Эберту, то видимость легальности, а тем самым и лояльность государственного аппарата новым властителям была обеспечена. Поскольку существовало законное правительство, бюрократия во время Капповского путча, несмотря на политические симпатии многих чиновников к режиму путчистов, действовала против Каппа и на стороне Эберта. По той же самой причине административному аппарату суждено было позже остаться в распоряжении рейхсканцлера Гитлера. В остальном чиновничество сохраняло партийно-политический нейтралитет, что не означало его аполитичность. В целом оно имело тенденцию, пусть и неявно выраженную, к авторитарно-этатистскому представлению о государстве. Правительство Генриха Брюнинга (1885–1970) должно было стать весьма близким к этому идеалу. Да и почему должно было быть иначе? Никто не мог ожидать от бюрократии, что она поведет себя в политическом отношении совершенно по-иному, нежели значительная часть населения, которая все больше отворачивалась от республики. Кроме того, создатели конституции отказались от установки жестких норм, на которые должны были ориентироваться государственные служащие. Не чиновничество подорвало фундамент немецкого государственного устройства — там и без него мало что оставалось подрывать. Но оно и пальцем о палец не ударило, чтобы укрепить и спасти этот фундамент.
Что же касается армии, небольшого стотысячного рейхсвера, то, возглавляемая командующим генералом Хансом фон Сектом, она высокомерно дистанцировалась от демократических институтов и партий, проводила собственную тайную политику вооружения за спиной гражданских политических организаций и пыталась держаться в стороне от повседневной политики, следуя максиме Секта; «Армия служит государству, и только государству, ибо она и есть государство». Только после свержения Секта в 1927 г., с возвышением нового сильного военачальника, генерала Курта фон Шлейхера, ситуация изменилась. Отныне руководство рейхсвера живо интересовалось внутриполитическими событиями, пыталось воздействовать на формирование правительств и добиваться правительственных решений в соответствии с интересами военных и общественных слоев, стоявших за офицерским корпусом, — дворянства и консервативной крупной буржуазии. В конечном счете это возымело катастрофические политические последствия, как показал крах, который потерпел генерал фон Шлейхер в качестве рейхсканцлера в январе 1933 г.
Общественные группы также дистанцировались от новой государственной формы и ее институтов. Рабочих, ориентированных на социал-демократию или католический Центр, вполне можно было мобилизовать на защиту республики, как выяснилось после убийства Ратенау и еще раньше — в ходе отпора Капповскому путчу. В условиях кризиса республики в 30-е годы оказалось, однако, что готовность к защите демократического государства была связана с социальными услугами, распределявшимися государством. В годы падения реальных доходов и высокой безработицы с демократической лояльностью было покончено. Об этом свидетельствовало увеличение количества избирателей, голосовавших за коммунистов, и членов национал-социалистической партии — выходцев из пролетариата.
Буржуазия — среднее сословие — жила в состоянии непрерывного кризиса. Ощущалась опасность из-за быстрого изменения социальной и экономической среды. Рост доходов буржуазии отставал от роста доходов почти всех остальных слоев, а в результате инфляции деньги, если они не были вложены в дома или земельные владения, таяли как снег под солнцем. За эту экономическую катастрофу, затронувшую целый социальный слой, ответственность возлагалась, как правило, на демократию и республику, а политический успех среди его представителей должен был достаться тому, кто связывал социальный и политический протест с обещанием создать сообщество без внутренних напряжений, которое тем не менее сохраняло бы традиционные социальные различия. Для имущих, — предпринимателей и землевладельцев — Веймарская республика оставалась подозрительной, ибо ее социальная и финансовая политика означала решительное перераспределение в пользу социально слабых. Несмотря на серьезные государственные субсидии тяжелой промышленности и аграриям, эти круги были настроены к республике враждебно.
В годы существования относительного свободного пространства, открытого для экономического распределения, эти глубокие общественные и экономические разломы возможно было компенсировать, и какое-то время могло даже показаться, что и монархический консерватизм примирился с новой реальностью. Ирония истории проявилась в данной связи после смерти первого президента республики Фридриха Эберта, которого националистически тупой судья обвинил в измене родине. Причиной приговора было участие Эберта в 1918 г. в руководстве забастовкой рабочих берлинских военных предприятий. Президент, удрученный этим позорящим и неправовым приговором, затянул с лечением аппендицита. Незначительным большинством голосов новым президентом республики был избран начальник третьего Верховного командования в годы Первой мировой войны королевско-прусский генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. К большому удивлению своего окружения, Гинденбург не думал о том, чтобы осуществить монархический поворот, как надеялись те, кто стоял за ним. Вместо этого он был полон решимости стать хорошим президентом республики без всяких «но» и «если». Общественность неправильно оценила отношение Гинденбурга к присяге. В данном случае он поступил вполне в старопрусских традициях и, принеся присягу на конституции республики, дорожил ею так же, как прусским полевым уставом. Примирение Гинденбурга с новым государственным устройством облегчило многим умеренным консерваторам нахождение общего языка с демократией.
Правда, в адрес нового президента выдвигался один упрек: при всем своем желании он не имел политических знаний и нуждался в советниках. Это усугублялось преклонным возрастом и связанным с ним снижением интеллекта, что также усиливало зависимость Гинденбурга от помощников. Окружение же было вовсе не таким, которое приличествовало бы президенту республики. Оно состояло из старых товарищей по прусской армии, «сливок» остэльбского землевладельческого дворянства. В основном это были люди, чей и без того низкий уровень политической культуры дополнялся ненавистью к республике.
Эра кабинетов буржуазного блока закончилась с выборами в рейхстаг 20 мая 1928 г. СДПГ, которая смогла записать на свой счет серьезную победу, получила пост рейхсканцлера, которым стал ее председатель Герман Мюллер, а также ряд влиятельных министерств. Широкий спектр правящих партий составлял теперь большую коалицию вплоть до Немецкой народной партии Штреземана. Но то, что на первый взгляд казалось проявлением внутриполитической прочности, в действительности было неустойчивым и хрупким. «Кабинет, в который вмонтирован длительный кризис», — писала по этому поводу «Берлинер тагеблатт» в день формирования правительства. И действительно, возможности единства действий демократических партий оказались в достаточно короткий срок исчерпаны. Коалиция едва не рухнула уже из-за плана строительства тяжелого крейсера взамен устаревшего военного корабля. И когда социал-демократические министры в конце концов ради сохранения коалиционного мира согласились с желанием своих буржуазных коллег, собственная фракция социал-демократов в рейхстаге не преминула подвергнуть их унижению, высказавшись во время решающего голосования против собственных товарищей, занимавших министерские посты. Драматический рост безработицы, подъем забастовочного движения, уличные столкновения — все это подтачивало деятельность кабинета и усиливало давление партий на «своих» министров, с тем чтобы они наконец сбросили с себя становившуюся все более неудобной ответственность. В итоге способность Германа Мюллера осуществлять правительственные решения оказалась на исходе, Из-за представлявшегося малозначительным коалиционного конфликта — а речь шла об увеличении взносов в фонды страхования по безработице — рейхсканцлер 27 марта 1930 г. ушел в отставку, и с ним последнее парламентское правительство республики. Депутат от СДПГ Юлиус Лебер отмечал: «Не особенно размышляя, социал-демократическое партийное руководство двинулось назад по спокойным водам прежнего доброго оппозиционного величия. Лишь немногим пришло в голову, что так называемое президиальное[58] правительство было, очевидно, последней формой конституционного правительства. Хотя об угрозе демократии, о фашистской опасности говорили много и часто, но это были слова, брошенные на ветер, для агитации и пропаганды. СДПГ была в оппозиции, и этого хватало…»
