этой же точки зрения проблему сексуального насилия на территории УССР рассматривает украинская исследовательница М. Гавришко [510].
В России в последние годы вопрос о роли женщины на войне изучается в рамках истории памяти [511], однако обстоятельства сексуального насилия как составляющей повседневной жизни женщины на оккупированных территориях излагаются в общих чертах. Проблема насилия сфокусирована традиционно на страданиях детей и военнопленных, а изнасилования рассматриваются в контексте контраргументов утверждениям западных историков, обвиняющих солдат Красной Армии чуть ли не в «массовом изнасиловании Европы» [512]. Тем не менее в научно-популярных работах, рассчитанных на широкий круг читателей, авторы все чаще обращаются к конкретным примерам изнасилований. Озвучивается эта проблема и в средствах массовой информации [513]. Множество историй изнасилований приводит А. Р. Дюков в книге «За что сражались советские люди» [514]. Все они служат подтверждением тезиса автора о безжалостном отношении нацистов к населению захваченных советских земель в ходе войны на уничтожение. Схожие рассуждения можно встретить и в ряде работ других авторов [515]. Отдельно с точки зрения стратегии выживания женщин в оккупации рассматривается вопрос «горизонтального коллаборационизма», включающий в себя и добровольное сожительство, и работу в борделях [516].
Постепенно профессиональное сообщество преодолевает негласное табу на эту тему, но перед ним возникает другая проблема. Связана она с ограниченностью и неоднородностью источниковой базы. В отличие от немок, русские женщины после войны практически не оставили письменных воспоминаний об этом страшном опыте. Не имели они возможности задокументировать случай изнасилования в местной оккупационной администрации. Однако сразу после освобождения занятых противником территорий они могли рассказать о пережитом.
Истории жертв изнасилований, которые использовались в пропагандистских целях создания образа ненавистного врага, «фашистского зверя», нередко попадали и на страницы газет, и в кадры кинохроники. 4 сентября 1941 г. в газете «Правда» вышло сообщение Совинформбюро «Фашистско-немецкие мерзавцы», проект которого правил лично И. В. Сталин. В нем говорилось: «Фашистские изверги насилуют и сгоняют в публичные солдатские дома наших матерей, сестер и жен». «Смерть за смерть! Кровь за кровь» [517], – дописал карандашом текст сообщения И. В. Сталин. Спустя два месяца на советский экран вышла короткая 10-минутная лента об освобожденном в ноябре 1941 г. Ростове-на-Дону. Диктор, комментируя кадры с трупами, говорил: «Восемь дней жгли и грабили варвары город, насиловали и убивали жителей <…> жена инженера завода “Красный Дон” Гордеева, изнасилованная Крюкова» [518]. В 1943 г. после освобождения Ржева была также снята кинохроника, которую позднее демонстрировали на Нюрнбергском процессе. На экране один за другим появлялись крупным планом трупы замученных людей: «В соседнем доме обнаружена замученная немецкими солдатами семья Садова. Сын Валентин 15 лет убит выстрелом в глаз, дочь Рая 12 лет заколота штыком, дочь Катя 5 месяцев застрелена в висок, дочь Зина 18 лет изнасилована и убита» [519].
Расследование и учет
Масштабы разрушений и преступлений противника против мирных граждан и военнопленных были настолько огромными, что уже в первые месяцы боев в советском руководстве возникла идея создания органа, фиксировавшего материальные и людские потери государства. 2 ноября 1942 г. была создана Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на оккупированных территориях (ЧГК). На местах после освобождения создавались комиссии содействия, члены которых собирали по горячим следам истории пострадавших мирных жителей в различных городах, селах и деревнях. Среди них были и факты изнасилований. Огромный массив документов ЧГК отложился в фонде Р-7021, хранящемся в настоящее время в Государственном архиве Российской Федерации. Его материалы используются историками для изучения различных аспектов жизни на оккупированных территориях, однако тема изнасилований на основе показаний жертв до сих пор отдельно не рассматривалась.
Репрезентативность документов ЧГК нередко ставится под сомнение [520]. Дело в том, что в архиве комиссии отложились самые разные материалы, от показаний безграмотной деревенской женщины до немецких военнослужащих; в них отражены как кражи патефонов, так и работа газовых камер лагерей смерти. Не была отлажена практика оформления протоколов – в результате в фонде сохранилось множество записок о необходимости переоформить акты на местах. После сбора свидетельств отдельные акты подвергались обработке, на этапе которой могли происходить искажения. Наконец, скандальное расследование расстрелов польских офицеров в Катыни тоже проводили сотрудники ЧГК. Однако все эти факты, которые, несомненно, надо учитывать при анализе этого исторического источника, не могут поставить под сомнение весь комплекс документов комиссии – 54 784 акта. Особенно это касается низовых актов, которые хотя и были зачастую оформлены не по юридическим нормам, содержат рассказы о преступлениях оккупантов от первого лица. Сотрудники местных комиссий не имели никакой необходимости придумывать факты изнасилований, потому что этот вид преступлений, как будет показано дальше, не выделялся в отдельную группу и проходил скорее как побочный «продукт» войны [521]. Искажения, которые появлялись в результате обработки актов, могут свидетельствовать о позиции вышестоящих руководителей отделений комиссии, что само по себе является ценной информацией об их отношении к преступлениям нацистов на оккупированной территории.
Для составления протоколов члены местных и центральных комиссий имели инструкцию, которая была утверждена лишь 31 мая 1943 г. [522] В ней говорилось о том, что при сборе показаний необходимо указывать конкретное место происшествия, точные данные пострадавших, детали преступления, номера частей и имена людей, причастных к злодеяниям, а также должны быть допрошены свидетели. В первые же месяцы после освобождения от оккупации акты составлялись членами местных комиссий, в которые обычно входили представители горсоветов и сельсоветов, интеллигенции и органов НКВД. Качество актов напрямую зависело от уровня образования составителей, их мотивации и материального обеспечения. Все это сильно отличалось в зависимости от региона и местности – городской или сельской. Острая проблема была с бумагой, поэтому многие акты написаны на обрывках, газетах и даже на оборотах немецких документов. В конце работы в областной город приезжал представитель ЧГК и проверял правильность оформления документов, в том числе лично проводя опросы потерпевших и участвуя в раскопках могил. Члены комиссий, не имея практически до середины 1943 г. инструкции, составляли акты по своему усмотрению. Поскольку у некоторых из них был опыт работы во внутренних органах, то они старались придать актам юридический вид: составляли их при свидетелях, указывали данные о заявителе. С фиксацией изнасилований дело обстояло сложнее. Некоторые потерпевшие были безграмотные, и показания записывались с их слов, затем ставилась заверительная подпись. Иногда жертвы насилия и составители актов не хотели называть в документе имена и обозначали их сокращенно, например «Н.», «М.» и др. [523] Заявления могли быть коллективными, когда дело касалось группового изнасилования, от лица жертвы или ближайших родственников, а также случайных очевидцев. Свидетелей, которые могли подтвердить свершившиеся преступления, не всегда
