Ведь с самого начала чай ясно заявил о себе, что он, как напиток, – элитарен и аристократичен, ибо он требовал не только затрат, но и специальных знаний для своего приготовления, а кроме того, нуждался, как это быстро выяснилось, в особом «прикладе» – наличии чего-то сладкого (мёда, сахара), пряников или иных кондитерских изделий, чтобы быть «воспринятым» как следует, чтобы доставить удовольствие, а без «приклада» чай оставался пустой водичкой для большинства потребителей.
Если водка или квас к тому же не требовали практически никаких особых приготовлений и условий для своего распития, ибо их можно было распить просто в подворотне, то чай, даже самый бедный, всё равно нуждался в особом месте: для него необходим был не только стол, лавки, стулья, комната, но и особое и недешёвое чайное оборудование. Учитывая обстановку XVII века, когда чай, доставляемый из Китая и проделывавший путь в 9-10 тысяч километров на яках, верблюдах, лошадях, достигал наконец Москвы, скажем, через год-полтора после своей отправки и тем самым невольно превращался не просто в дорогой, а в весьма дорогостоящий товар, доступный как повседневный напиток лишь за царским и боярским столом, трудно было предположить, что этот неброский «водяной напиток» когда-нибудь «завоюет» Россию, учитывая и русский консерватизм в традициях, и русские склонности к тому, чтобы было поменьше забот, и русскую лень и непритязательность к быту, а тем более – скромный, нищенский материальный достаток большинства русского простого народа, для которого раскошелиться не только на сам чай, а ещё и на самовар, заварочный фарфоровый чайник, чашки, блюдца, ложечки, а также на трубу и угли представляло подчас неразрешимую проблему. Ведь кроме углей и воды все остальные элементы чайного приклада не производились первоначально в России и должны были доставляться из-за границы. Превратиться в национальный, в массовый напиток, обладая подобными «стартовыми условиями», было поистине невозможно, представлялось невероятным и фантастическим.
Но вот чудо – чай, несмотря на все препятствия материального, бытового, психологического и культурного характера на его пути к распространению в народе, сумел всё-таки превратиться в подлинно русский, народный, национальный напиток, притом такой, отсутствие которого стало просто немыслимо в русском обществе, а внезапное исчезновение которого из быта, скажем, в конце XIX века могло привести, без всякого преувеличения, к национальной катастрофе.
Касаясь такого гипотетического случая, М.Е. Салтыков-Щедрин в 70-х годах XIX века писал: «Чай! «Пустой напиток»! А не дай нам его китайцы – бо-о-льшая суматоха могла бы выйти!» Вот почему Россия в своей внешней политике по отношению к Китаю делала всё возможное в 40-80-е годы XIX века, чтобы сохранить с этой великой страной добрые, уважительные отношения, и не пошла в тот период на поводу западных держав, стремившихся всячески оказать давление на Китай, использовать его техническую отсталость, чтобы подорвать его изоляцию и независимость от Европы.
Так чай ещё раз сыграл благородную роль в русской истории, содействуя установлению прочного мира на нашей самой обширной восточной границе, и утвердил за Россией молву миролюбивой и незлобливой страны в умах и сердцах миллионов китайцев. Позднее такие представления о России не раз помогали нашей стране иметь в лице китайцев и Китая, как государства, и верных друзей, союзников, и признательных мирных соседей.
Уже к середине XIX века Россия занимала первое место в мире по объёму общего ввоза и потребления чая и второе место в мире (после Англии) по потреблению чая на душу населения. Все закупки чая на внешних рынках производились на 95% в Китае. Индийский и японский чай вместе составляли около 5% ввоза. Отказ от чая в то время в России был бы воспринят не только как трагедия русским населением страны, усмотревшим бы в этом лишение его любимейшего и необходимейшего в жизни напитка, но и произвёл бы катастрофический поворот во всей системе русской внешней и внутренней торговли, привёл бы к социально-экономическому кризису в стране.
Таким образом, чай, появившись в России в 30-х годах XVII века и начавший превращаться в народный напиток в Москве, уже спустя 50 лет после этого сделался к началу XIX века, т.е. за какие-нибудь полторы сотни лет, совершенно непременным, обязательным, народным, повседневным и крайне необходимым трудовому люду напитком, воспринимаемым в массах как русский, национальный. Его преобладание и прямая победа над водкой очевидны, если мы вспомним, каким был старт чая в гонке за первое место в национальном меню.
Чай был завезен в Россию в период самого чудовищного, в буквальном смысле повального пьянства русского народа. Правительство Михаила Романова, пришедшее к власти после Смутного времени в разорённой, нищей, неустроенной стране и к тому же проигравшее новую войну с Польшей, чувствовало себя неуверенно, заискивало перед войском и перед церковью и вынуждено было как-то отвлекать народ, которому было просто не в состоянии предоставить сносную жизнь. Вот почему правительство Михаила Федоровича пошло фактически на полную отмену государственной водочной монополии, отдав производство водки в полную собственность недобросовестных целовальников, купцов и предоставив фактически свободу самогонщикам, поручив всецело надзор за ними самой низшей ступени полиции, которая сама вступала в сделку с самогонщиками и брала с них вместо налога взятки. Страдала государственная казна, страдал народ, но слабый царь терпел, боясь любого изменения сложившегося положения, чтобы не подорвать свои и без того шаткие позиции. Неудивительно, что народ в таких условиях попросту спивался.
Вот что писал о тогдашней обстановке прибывший в 1634 году в Россию немецкий путешественник и дипломат Олеарий: «Пьянство и праздность ведут к самому циничному разврату в стране. На пирах женщины напиваются до потери сознания, как и мужчины, и в таком состоянии валятся на пол спать вповалку вместе с мужчинами. Подобное же пьянство и разврат царят и в среде богомольцев, паломников. Однажды, – писал далее Олеарий, – на моих глазах из кабака вышел совершенно голый человек (пропивший свою одежду и обувь), сорвал на дороге пучок собачьей ромашки и, закрывая им свою наготу, весело, с песнями отправился домой как ни в чём не бывало».
Именно в этот период повального пьянства (термин этот, как видим, в нашем языке возник не случайно!) посол России в Монголии Василий Старков привез в 1638 году царю подарок – китайский чай, который был торжественно опробован за царским столом боярами и… как ни странно, сразу же понравился. А спустя 35 лет после этого события в Москве, в торговых рядах на Красной площади уже можно было купить китайский чай у сидельцев лавок каждому, кто имел достаточно денег. Постепенно привоз чая в Москву стал массовым и постоянным, и чай неуклонно в связи с расширявшимся спросом дешевел…
Удивительным было то, что как раз в Москве, а затем и во всей Великороссии, в Центральной России чай с каждым десятилетием завоевывал себе всё шире народное признание. А в XIX веке, когда в России была заведена статистика, выяснилось ещё и то, что чай систематически способен вытеснять водку и сокращать распространение пьянства, ибо наглядно было доказано, что там, где возникают народные дешёвые чайные, всё меньше и меньше чувствуется влияние кабака.
Не проник чай только на Украину и в Белоруссию – ни в XVII, ни в XVIII, ни в XIX веках. И поэтому уже в начале XIX века чай считался в народе именно национальным русским напитком.
Во всяком случае, простые русские люди, не ведавшие ничего о чае и его истории, а привыкшие, как и их деды и отцы, просто покупать его у купцов в лавчонках, простодушно считали чай «русским товаром», хотя и слыхали, что привезен он издалека, через Сибирь.
Конечно, существовали социальные нюансы при потреблении чая в России: дворянство употребляло дорогие, высшие, редкие подчас даже в самом Китае сорта, приобретало и ароматизированные чаи английской обработки, ввозимые через Западную Европу. Купечество отличалось тем, что любило не только крепкие, «караванной доставки» чаи, но и поглощало большое количество чая в течение суток, хотя и не столь крутой заварки, как в дворянской среде. Что же касается простого люда, то он пил чаи погрубее и попроще, но всё-таки старался употреблять натуральные чаи, а не фальсифицированные, поддельные, которые были распространены в нищенской, люмпенской, бродяжнической среде. Недоброкачественный чай находил сбыт лишь там, где была случайная, непостоянная, быстро меняющаяся публика, – в трактирах, на постоялых дворах, в станционных буфетах, в рыночных чайных, в меблированных комнатах и тому подобных полуприличных «общественных местах».
Воспитанный столетиями на настоящем китайском натуральном чае ручного сбора и ручной обработки великоросс центральных губерний России обладал хорошим иммунитетом против фальсифицированного чая, который начал наводнять Российскую империю на рубеже XIX и XX веков, в период бурного развития капитализма в стране и роста городского пролетариата, когда из разорённой и голодной деревни в города хлынула масса чернорабочих людей, не имевших ни своего жилья в городе, ни сколь-нибудь определённой профессии, способной дать человеку мало-мальски приличный заработок. Но даже эти беднейшие слои русского молодого рабочего класса сравнительно быстро разобрались в отличиях настоящего чая от фальсифицированного, и последний, производимый в основном фирмой Высоцкого, не получил распространения в Центральной России и сбывался главным образом на Украине, в Одессе, и отчасти в Петербургской губернии, но отнюдь не в чаепьющей Москве. В результате на Украине ещё более закрепилось отрицательное отношение к чаю, ибо там его не только не знали и не понимали в нём толк, но и, постоянно получая самые худшие, самые низкие сорта или даже подделки чая, так и не поняли, что значит настоящий чай.
