По приказу Врангеля на всех кораблях, двигавшихся к Константинополю, были подняты французские флаги, а на корме — русские, андреевские. 13 ноября, до прибытия судов в Турцию, Врангель телеграммой на имя русского посла в Константинополе Нератова сообщил, что завершил эвакуацию своей армии и поручает корабли и следующих на них людей правительству Франции. В море 13 ноября Верховным комиссаром Франции Мартелем, адмиралом Дюменилем и генералом Врангелем была подписана конвенция. В соответствии с ней Врангель передавал «свою армию, флот и своих сторонников под покровительство Франции». В качестве платы французам были предложены доходы от продажи военного и гражданского флота{27}.
Ставка на Францию была, конечно, не случайной — только она могла в это время оказать врангелевскои армии существенную помощь. Еще в июле 1920 г. в обмен на обязательства Врангеля погасить внешний долг Российской империи, а также осуществить ряд преобразований на подвластной ему территории Франция признала Правительство Юга России. В отличие от Англии, к этому времени практически сложившей с себя союзнические обязательства, Франция продолжала до последнего времени поддерживать армию Врангеля{28}.
7 ноября, когда уже вовсю шла подготовка войск Врангеля к уходу из Крыма, министр иностранных дел Франции направил письмо своему военно-морскому министру с сообщением — какого характера помощь будет оказываться Врангелю. «Помощь, которую французский флот попытается оказать генералу Врангелю, должна соответствовать принципам, которыми руководствуется французское правительство в отношениях со всеми законными правительствами, установившимися де-факто, которые поддерживают борьбу против русского советского режима… В этом порядке идей мы поставляем генералу Врангелю оружие, боеприпасы и военное имущество. Равным образом французский флот может облегчить морские сообщения и даже в случае необходимости проводить боевые операции оборонительного характера»{29}.
Последние корабли из портов Крыма ушли 17 ноября 1920 г. До этого Врангель побывал во всех основных пунктах погрузки войск, непосредственно участвовал в организации их эвакуации, потом обходил на катере корабли, вышедшие на рейд, благодарил солдат и офицеров за службу, снова предупреждал о лишениях, которые их ожидают на чужбине. Но испытания для большинства из них начались еще раньше, в море.
С началом плавания к унынию и страху перед неизвестностью у тех, кто покинул родину, прибавились и физические страдания: голод, жажда, болезни, нашествие вшей, которые потом донимали их все время и в лагерях. И трудно сказать, что в этом перечне было ужаснее. Разместились все в страшной тесноте, попавшие в трюмы задыхались от духоты, а те, кому досталась палуба, мерзли от холода.
Из-за неравномерности загрузки некоторые суда шли с большим креном, грозя перевернуться в любой момент. Как пишет в своем дневнике Г. Орлов, на «Херсоне», где он находился, «периодически раздавались команды, по которым все должны были перебегать то на правый, то на левый борт, чтобы как-то выровнять судно. В этом переходе особенно тяжело пришлось женщинам, детям и пожилым людям. Несколько стариков и младенцев умерло»{30}.
Не хватало продуктов. На том же «Херсоне», например, в день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Выручали мучные лепешки. В трюмах добывали муку, размачивали ее в воде и полученным тестом облепляли трубы, по которым шел пар{31}.
Однако, как отмечают пережившие этот переход, не все находились в одинаковых условиях. Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты запаслись вином и им пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим. Продовольствие расхищалось и непосредственно из тех небольших запасов, которые были на кораблях.
В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. На транспорте «Саратов», например, для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце «Алексеев» видели даму, выгуливавшую собачку{32}. Очень резко в адрес отдельных белогвардейцев высказался Г. Раковский: «Начальство устроилось с комфортом… Откуда только набралось столько всякого начальства. Разместились, конечно, в каютах. Был у них хлеб, были консервы, галеты… была и водка. Пьянствовали. В пьяном виде скандалили, заставляли играть оркестры в то время, как сидевшие в трюмах испражнялись под себя… Устраивали на кораблях военно-полевые суды и даже… приводили смертные приговоры в исполнение… В рядовой беженской массе можно было услышать такие слова: "В конце концов, как ни относиться к большевикам, а нужно прийти к заключению, что они оказали русскому народу огромную услугу: выбросили, выперли за границу весь этот сор, всю эту гниль…"»{33}
Пожалуй, тяжелее всех пришлось тем, кто эвакуировался из Керчи. Еще перед выходом в море капитан I ранга Потемкин докладывал командующему флотом: «Транспорты, шхуны и баржи загружены сверх всякой меры. Брать шхуны и баржи в море при свежей погоде с такой перегрузкой опасно. Ждать не позволяет нехватка угля, отсутствие воды. Нужны самые срочные меры к доставке тоннажа, иначе перетопим и переморим всех спасенных»{34}.
Эту картину дополняет уже упоминавшийся генерал Н.П. Калинин: «Условия путешествия были кошмарны. Керченская эскадра состояла из 30 вымпелов, включая и мелкие суда. Нам не повезло, как выехавшим раньше из других портов. Дул норд-ост, начались аварии. Пришлось разгрузиться в море и бросить 10 судов. Пересадку мы производили в 20 верстах от Феодосии, которая уже была занята красными. Продовольственные запасы, которые мы захватили с собой, кончились на третий день. Три дня затем казаки пили морскую воду и ели селедки. От этого начались массовые желудочные заболевания. У дверей уборных стояли бесконечные очереди. Все трюмы были загажены. А тут еще и мучения от морской болезни… До Константинополя мы ехали неделю и пришли туда позже всех, когда керченскую эскадру считали погибшей»{35}.
В этом переходе затонул эсминец «Живой». Он был неисправен и шел на буксире у «Херсона», на борту его находилось около 250 человек эвакуированных, главным образом офицеров Донского полка. Во время шторма буксирный канат лопнул, и корабли разметало так, что они друг друга потеряли из вида. Найти «Живого» не смогли и суда, прибывшие из Константинополя. Потерю эсминца «Живой» подтвердили и французы. В еженедельной секретной сводке разведывательного отдела штаба французской Восточно-Средиземноморской эскадры от 27 ноября 1920 г. говорится: «…эвакуация в Константинополь завершена, все отбывшие корабли вернулись, за исключением миноносца "Живой", который из-за нехватки топлива был взят на буксир, буксир лопнул, корабль уклонился от курса и до сих пор не найден»{36}.
Очень трудным оказался этот переход и для тех, кто эвакуировался на самоходной барже «Хриси». Эта очень старая плоскодонная посудина принадлежала какому-то греку, и вначале ее вообще не хотели давать на перевозку эвакуируемых. Но когда в ялтинском порту для Крымского кадетского корпуса не осталось судов, генерал Д.П. Драценко был вынужден отдать это утлое судно под эвакуацию. Неприятности начались уже в порту, где судовые механики, не желая работать на белых, заявили, что машина неисправна. Однако когда им пригрозили расстрелом, машину быстро «починили», и баржа вышла в море. Находившийся на борту «Хриси» директор корпуса генерал-лейтенант В.В. Римский-Корсаков, испытывая большое недоверие к команде судна, приказал двум своим кадетам, имевшим небольшой опыт службы на море, присмотреть за рулевым, чтобы тот не изменил курс. Вскоре действительно выяснилось, что «Хриси» идет не на Константинополь, а в Одессу. Видно, капитан баржи решил сдать судно и его пассажиров красным. Капитана и рулевого тут же арестовали, а у штурвала встал кадет Каратеев, восемь месяцев проплававший до поступления в кадетский корпус сигнальщиком на миноносце «Беспокойный». Вместе с кадетом Перекрестовым, бывшим комендором крейсера «Генерал Корнилов», они направили судно по новому, как им тогда казалось, правильному курсу.
Однако через некоторое время, сверив направление своего движения по звездам, они выяснили, что показания компаса не верны. Причина была в том, что рядом со штурвалом кто-то положил железные гимнастические снаряды, в том числе и несколько двухпудовых гирь. Они-то и притягивали намагниченную стрелку компаса. Для прокладки нового курса с учетом тех зигзагов, которые все это время выписывала баржа, ни знаний, ни опыта не хватало, и судно потом шло почти наугад. В довершение всего вскоре на нем начался пожар. На палубе загорелось хозяйственное имущество, сваленное в беспорядке. С большим трудом возгорание удалось ликвидировать, при этом несколько человек получили серьезные ожоги. Только на пятый день баржа приблизилась к какому-то берегу, и находившиеся на борту «Хриси» по некоторым признакам определили, что находятся у берегов Анатолии. Идя на запад параллельно берегу, судно в конечном итоге прибыло к Босфору{37}.
