— Просим-просим, — похлопал Аэций.
И Рус с серьезным лицом осторожно приблизился к девушке. Лицо Валерии, хоть и улыбалось, но тоже было залито краской.
— Э-э, — протянул Рус. — Прекрасная Ливия, можно составить вам компанию в этом саду? — несмело проговорил он.
— Вообще-то она в заточении, — тихо подсказал ему кто-то, и Рус смутился еще больше.
— Это не самое главное, — махнула рукой Элия. — Все нормально, — ободряюще кивнула она Русу, — продолжайте.
Ободренный поддержкой, Рус еще ближе приблизился к Валерии.
— Нет нельзя, — ответила Валерия вдруг пересохшими губами.
А возлежащий на ложах народ в это время покатывался со смеху от одного только их вида.
— Да обними ты ее, не стесняйся, — подсказывали робкому Аполлону. — Это же театр. Тут можно все — в рамках приличия.
Рус покраснел еще больше и послушно и неловко обнял девушку за тонкую талию. Она тоже покраснела, но продолжала улыбаться.
Он еще немного потоптался, неуклюже произнося какие-то глупости, и, видя, что дело явно застопорилось, все признали его миссию не выполненной, и они уступили место Элии и Аттиле.
Сестра императора не стала сильно затягивать с разговорами и ловко уронила юношу на свободное ложе. Нависнув над Аттилой, и разметав волосы, она вдруг не спеша расстегнула фибулу и ее хитон упал вниз, удерживаемый одним только поясом. Взору Гунна открылась прекрасная крепкая грудь римской аристократки.
— Камилл, любимый, — воркующе прошептала она Гунну на ушко. — Ну возьми меня. Видишь — я вся горю.
Однако Гунна, несмотря на молодость, это нисколько не смутило. Он только лихорадочно засопел, а зрители одобрительно засмеялись. Кроме Валерии и Руса, которые, наверное, мысленно перенесли эту сценку на себя и оба одновременно покраснели.
— О, волшебная Венера, — хрипло промолвил Гунн. — Ты прекрасна. Но я вынужден тебя огорчить — я люблю Ливию, — добавил он, впрочем, не делая никаких попыток освободиться от ее объятий.
— Ну, тогда подари мне что-нибудь на память о себе, — прошептала она еще более соблазнительно, прижимаясь к нему своим обнаженным телом, и даже немного подрагивая — то ли от приторного то ли от настоящего возбуждения. Она в шутку попыталась снять перстень и Гунн серьезно насупился.
— Извини, прекраснейшая, но это очень ценный перстень, — честно сказал он, и от его необычайно серьезного тона все покатились со смеху.
Под общие горячие аплодисменты Элия неторопливо поднялась и медленно вернула хитон на свое законное место. Пьеса перешла к заключительной стадии — поединку.
Аттила и Теодорих дрались на палках. И это получалось у них искренне и совсем не по театральному. Да и не умели они изображать сражение. И поэтому эту сценку все смотрели с особым интересом. Юноши — с точки зрения военного искусства и умения, девушки — просто завороженные красивым зрелищем.
Гот был выше и сражался яростно, но Аттила был коренаст, да и старше по возрасту. И в конце концов победил своего оппонента без всяких ролей.
И им аплодировали словно в Колизее.
— Ну что ж, кубок победителю, — сказала Элия, поднося вино Аттиле. Не отрывая от нее своих глубоких глаз, он вежливо поклонился, принимая этот дар.
За отдыхом после игры все как-то незаметно разбрелись по дому.
Рус и Валерия стояли на террасе третьего этажа и смотрели на ночной Рим, на золотой дворец Нерона рядом с мрачным темным силуэтом Тарпейской скалы, на платановые рощи в саду Мецената, яркие огни в котором свидетельствовали о том, что гулянье там уже началось.
Они тихо разговаривали о чем-то серьезном и им старались не мешать.
Элия же сидела в отдаленной беседке в обществе Аэция.
— Я смотрю — ты сильно изменилась, — тихо говорил Аэций. — Раньше тебя не тянуло к юношам, которые младше тебя.
— А ты сам? — улыбалась в ответ Элия.
— Ну, я-то всего на год, — протянул он. — Это ничего не значит.
— Значит, да еще как, — засмеялась девушка.
Аэций пожал плечами.
— Как бы то ни было — все это осталось в прошлом, — сказал он.
— Ну почему же? — проговорила Элия. — У тебя есть возможность все вернуть как было. Вспомни наши сценки. А будут еще более интересные, обещаю! За это время я многому чему научилась, — произнесла она с легкой горечью
Римлянин снова пожал плечами, не обратив внимания на ее интонации.
— Ты же видел, — продолжила она, — я и не соблазняла в общем-то Гунна. Это я делаю несколько иначе — даже в играх.
— Я помню, — равнодушно ответил он.
И Элия слегка отстранилась, внимательно глядя на Аэция.
— Ну что ж, — улыбнулась она устало, поправляя складки своего хитона. — Как знаешь. — Она вдруг засмеялась. — А взгляд у твоего друга, словно два кинжала — аж мурашки пробирают до самой глубины, — и она поежилась.
— Просто глаза у него сильно черные, — пожал плечами Аэций. — Впрочем. Мы давно привыкли и уже не замечаем. Хотя, наверное, на женщин такой взгляд должен производить впечатление.
— А вы действительно с ним друзья? — спросила она задумчиво.
Аэций кивнул.
— Конечно, — подтвердил он.
— Раз так, — сказала она, недобро улыбаясь в темноте. — Ну тогда сделай одолжение — позови сюда Аттилу.
— Как скажешь, — пожал Аэций плечами, приподнимаясь, словно только этого и ждал. — Но предупреждаю — у тебя с ним тоже ничего не получится.
— Я думаю — тут ты ошибаешься, — ответила она ему уже в спину.
Аэций нашел Гунна в обществе Теодориха. Они со смехом и шутками, расспрашивали остроглазую рабыню о чем-то. Девушка откровенно кокетничала и смеялась в ответ, ничего, впрочем, не отвечая.
Не успел Гунн войти в темную беседку, как шею ему обвили жаркие женские руки.
— Победителю полагается поцелуй, — прошептала сестра императора, прижимаясь всем своим телом.
Гунн не стал сопротивляться.
— Однако, как ты странно целуешься!? — вдруг отстранилась девушка.
— Учителей не было хороших, — ответил он не обижаясь.
— Хочешь, я буду твоим учителем? — спросила она томно, и в лунном свете в ее глазах он прочитал только скуку.
— А для чего? — спросил он чуть отстраняясь. — Какой в этом смысл? Особенно тебе?
— Однако ты странный, — покачала головой римская аристократка и присела на лавочку. — Кто же задает такие вопросы?
Гунн внимательно посмотрел на хрупкий женский силуэт, одиноко сидящий в углу беседки.
— Пойду я, наверное, — сказал он, хотя ему вдруг стало ее почему-то жалко. — Так будет лучше.
— Для кого? — переспросила Элия, не обижаясь на его далеко не светские манеры.
— В первую очередь — для тебя, Элия, — честно ответил он, впервые назвав ее по имени.
И дочь Великого Феодосия и сестра императора Гонория вдруг расслабилась.
— Вот и ты уходишь, — грустно и без улыбки сказала она. — Все у меня есть, а счастья почему-то нет. Можешь мне ответить, почему так? Как свежий человек и еще неиспорченный Римом?.
Аттила пристально посмотрел ей в глаза и девушка вдруг отвернулась.
Их беседу прервал Аэций.
— Нам пора, — сказал он тактично. — И так уже подзадержались больше чем позволяли приличия первого визита.
Они чинно раскланивались у самого выхода.
— Я обещала показать вам коллекцию оружия моего отца, — вдруг сказала Валерия Русу. — Приходите послезавтра в гости. — Рус молча кивнул.
Элия, поймав взгляд девушки одобрительно улыбнулась ей.
— Наверное — я тоже приглашу в гости Аттилу, — тихо сказала она Аэцию, внимательно следя из под якобы скромно или в задумчивости опущенных длинных ресниц за реакцией рядом стоящего римлянина.
К ее неудовольствию тот равнодушно пожал плечами.
— Я возражать не буду, — спокойно ответил он. — Аттила — мой друг.
— И что? Ты всем своим друзьям уступаешь своих женщин?
Он только улыбнулся в ответ.
Отказавшись от предложенного сопровождения и взяв только одного раба-факелоносца, они решили пойти в сады Мецената — там этой ночью планировались ночью какие-то игрища с гуляниями и выступлениями.
Стояла светлая безоблачная ночь.
Им было весело. Они шли узкими улочками — срежем, здесь недалеко, как сказал Аэций — и смеялись, вспоминая сценки только что разыгранной игры.
— Надеюсь, мы теперь уже не будем так рано уходить из спортзала? — спросил смеясь Гунн, хитро поглядывая на Руса. Тот в ответ тоже только рассмеялся и отрицательно покачал головой.
Небольшая группа преградила им дорогу. Как раз в районе пустующих вилл.
— Молодые люди, — сказал один из них, забрав у раба факел и оттолкнув того в угол, чтобы он не смог убежать и позвать на помощь. — Как вы относитесь к собственной жизни? Во что ее цените? Впрочем, как мне кажется, ваши кошельки явно тяготят вас.
