Внeшняго толчка въ сущности не было вовсе. Внeшне наша семья жила въ послeднiе годы спокойной и обезпеченной жизнью, болeе спокойной и болeе обезпеченной, чeмъ жизнь подавляющаго большинства квалифицированной интеллигенцiи. Правда, Борисъ прошелъ многое, въ томъ числe и Соловки, но и онъ, даже будучи ссыльнымъ, устраивался какъ-то лучше, чeмъ устраивались другiе...
Я вспоминаю страшныя московскiя зимы 1928 -- 1930 г. г., когда Москва -- конечно, рядовая, неоффицiальная Москва -- вымерзала отъ холода и вымирала отъ голода. Я жилъ подъ Москвой, въ 20 верстахъ, въ Салтыковкe, гдe живутъ многострадальные "зимогоры", для которыхъ въ Москвe не нашлось жилплощади. Мнe не нужно было eздить въ Москву на службу, ибо моей профессiей была литературная работа въ области спорта и туризма. Москва внушала мнe острое отвращенiе своей переполненностью, сутолокой, клопами, грязью. А въ Салтыковкe у меня была своя робинзоновская мансарда, достаточно просторная и почти полностью изолированная отъ жилищныхъ дрязгъ, подслушиванiя, грудныхъ ребятъ за стeной и вeчныхъ примусовъ въ корридорe, безъ вeчной борьбы за ухваченный кусочекъ жилплощади, безъ управдомовской слeжки и безъ прочихъ московскихъ ароматовъ. Въ Салтыковкe, кромe того, можно было, хотя бы частично, отгораживаться отъ холода и голода.
Лeтомъ мы собирали грибы и ловили рыбу. Осенью и зимой корчевали пни (хворостъ былъ давно подобранъ подъ метелку). Конечно, всего этого было мало, тeмъ болeе, что время отъ времени въ Москвe наступали моменты, когда ничего мало-мальски съeдобнаго, иначе какъ по карточкамъ, нельзя было достать ни за какiя деньги. По крайней мeрe -- легальнымъ путемъ.
Поэтому приходилось прибeгать иногда къ весьма сложнымъ и почти всегда не весьма легальнымъ комбинацiямъ. Такъ, одну изъ самыхъ голодныхъ зимъ мы пропитались картошкой и икрой. Не какой-нибудь грибной икрой, которая по цeнe около трешки за кило предлагается "кооперированнымъ трудящимся" и которой даже эти трудящiеся eсть не могутъ, а настоящей, живительной черной икрой, зернистой и паюсной. Хлeба, впрочемъ, не было...
Фактъ пропитанiя икрой въ теченiе цeлой зимы цeлаго совeтскаго семейства могъ бы, конечно, служить иллюстрацiей "безпримeрнаго въ исторiи подъема благосостоянiя массъ", но по существу дeло обстояло прозаичнeе.
Въ старомъ елисeевскомъ магазинe на Тверской обосновался "Инснабъ", изъ котораго безхлeбное совeтское правительство снабжало своихъ иностранцевъ -приглашенныхъ по договорамъ иностранныхъ спецiалистовъ и разную коминтерновскую и профинтерновскую шпану помельче. Шпана покрупнeе -снабжалась изъ кремлевскаго распредeлителя.
Впрочемъ, это былъ перiодъ, когда и для иностранцевъ уже немного оставалось. Каждый изъ нихъ получалъ персональную заборную книжку, въ которой было проставлено, сколько продуктовъ онъ можетъ получить въ мeсяцъ. Количество это колебалось {13} въ зависимости отъ производственной и политической цeнности даннаго иностранца, но въ среднемъ было очень невелико. Особенно ограничена была выдача продуктовъ первой необходимости -картофеля, хлeба, сахару и пр. И наоборотъ -- икра, семга, балыки, вина и пр. -- отпускались безъ ограниченiй. Цeны же на всe эти продукты первой и не первой необходимости были разъ въ 10-20 ниже рыночныхъ.
Русскихъ въ магазинъ не пускали вовсе. У меня же было сногсшибательное англiйское пальто и "неопалимая" сигара, спецiально для особыхъ случаевъ сохранявшаяся.
И вотъ, я въ этомъ густо иностранномъ пальто и съ сигарой въ зубахъ важно шествую мимо чекиста изъ паршивенькихъ, охраняющаго этотъ съeстной рай отъ голодныхъ совeтскихъ глазъ. Въ первые визиты чекистъ еще пытался спросить у меня пропускъ, я величественно запускалъ руку въ карманъ и, ничего оттуда видимого не вынимая, проплывалъ мимо. Въ магазинe все уже было просто. Конечно, хорошо бы купить и просто хлeба; картошка, даже и при икрe, все же надоeдаетъ, но хлeбъ строго нормированъ и безъ книжки нельзя купить ни фунта. Ну, что-жъ. Если нeтъ хлeба, будемъ жрать честную пролетарскую икру.
Икра здeсь стоила 22 рубля кило. Я не думаю, чтобы Рокфеллеръ поглощалъ ее въ такихъ количествахъ... въ какихъ ее поглощала совeтская Салтыковка. Но къ икрe нуженъ былъ еще и картофель.
Съ картофелемъ дeлалось такъ. Мое образцово-показательное пальто оставлялось дома, я надeвалъ свою видавшую самые живописные виды совeтскую хламиду и устремлялся въ подворотни гдe-нибудь у Земляного Вала. Тамъ мирно и съ подозрительно честнымъ взглядомъ прохаживались подмосковныя крестьянки. Я посмотрю на нее, она посмотритъ на меня. Потомъ я пройдусь еще разъ и спрошу ее таинственнымъ шепоткомъ:
-- Картошка есть?
-- Какая тутъ картошка... -- но глаза "спекулянтки" уже ощупываютъ меня. Ощупавъ меня взглядомъ и убeдившись въ моей добропорядочности, "спекулянтка" задаетъ какой-нибудь довольно безсмысленный вопросъ:
-- А вамъ картошки надо?..
Потомъ мы идемъ куда-нибудь въ подворотню, на задворки, гдe на какой-нибудь кучкe тряпья сидитъ мальчуганъ или дeвченка, а подъ тряпьемъ -завeтный, со столькими трудностями и рискомъ провезенный въ Москву мeшочекъ съ картошкой. За картошку я плачу по 5-6 рублей кило...
Хлeба же не было потому, что мои неоднократныя попытки использовать всe блага пресловутой карточной системы кончались позорнымъ проваломъ: я бeгалъ, хлопоталъ, доставалъ изъ разныхъ мeстъ разныя удостовeренiя, торчалъ въ потной и вшивой очереди и карточномъ бюро, получалъ карточки и потомъ ругался съ женой, по экономически-хозяйственной иницiативe которой затeвалась вся эта волынка.
Я вспоминаю газетныя замeтки о томъ, съ какимъ "энтузiазмомъ" привeтствовалъ пролетарiатъ эту самую карточную систему {14} въ Россiи; "энтузiазмъ" извлекается изъ самыхъ, казалось бы, безнадежныхъ источниковъ... Но карточная система сорганизована была дeйствительно остроумно.
Мы всe трое -- на совeтской работe и всe трое имeемъ карточки. Но моя карточка прикрeплена къ распредeлителю у Земляного Вала, карточка жены -- къ распредeлителю на Тверской и карточка сына -- гдe-то у Разгуляя. Это -разъ. Второе: по карточкe, кромe хлeба, получаю еще и сахаръ по 800 гр. въ мeсяцъ. Талоны на остальные продукты имeютъ чисто отвлеченное значенiе и никого ни къ чему не обязываютъ.
Такъ вотъ, попробуйте на московскихъ трамваяхъ объeхать всe эти три кооператива, постоять въ очереди у каждаго изъ нихъ и по меньшей мeрe въ одномъ изъ трехъ получить отвeтъ, что хлeбъ уже весь вышелъ, будетъ къ вечеру или завтра. Говорятъ, что сахару нeтъ. На дняхъ будетъ. Эта операцiя повторяется раза три-четыре, пока въ одинъ прекрасный день вамъ говорятъ:
-- Ну, что-жъ вы вчера не брали? Вчера сахаръ у насъ былъ.
-- А когда будетъ въ слeдующiй разъ?
-- Да, все равно, эти карточки уже аннулированы. Надо было вчера брать.
И все -- въ порядкe. Карточки у васъ есть? -- Есть.
Право на два фунта сахару вы имeете? -- Имeете.
А что вы этого сахару не получили -- ваше дeло. Не надо было зeвать...
Я не помню случая, чтобы моихъ нервовъ и моего характера хватало больше, чeмъ на недeлю такой волокиты. Я доказывалъ, что за время, ухлопанное на всю эту идiотскую возню, можно заработать въ два раза больше денегъ, чeмъ всe эти паршивые нищiе, совeтскiе объeдки стоятъ на вольномъ рынкe. Что для человeка вообще и для мужчины, въ частности, ей Богу, менeе позорно схватить кого-нибудь за горло, чeмъ три часа стоять бараномъ въ очереди и подъ конецъ получить издeвательскiй шишъ.
Послe вотъ этакихъ поeздокъ прieзжаешь домой въ состоянiи ярости и бeшенства. Хочется по дорогe набить морду какому-нибудь милицiонеру, который приблизительно въ такой же степени, какъ и я, виноватъ въ этомъ раздувшемся на одну шестую часть земного шара кабакe, или устроить вооруженное возстанiе. Но такъ какъ бить морду милицiонеру -- явная безсмыслица, а для вооруженнаго возстанiя нужно имeть, по меньшей мeрe, оружiе, то оставалось прибeгать къ излюбленному оружiю рабовъ -- къ жульничеству.
Я съ трескомъ рвалъ карточки и шелъ въ какой-нибудь "Инснабъ".
О МОРАЛИ
Я не питаю никакихъ иллюзiй насчетъ того, что комбинацiя съ "Инснабомъ" и другiя въ этомъ же родe -- имя имъ -- легiонъ -- не были жульничествомъ. Не хочу вскармливать на этихъ иллюзiяхъ и читателя.
Нeкоторымъ оправданiемъ для меня можетъ служить то {15} обстоятельство, что въ Совeтской Россiи такъ дeлали и дeлаютъ всe -- начиная съ государства. Государство за мою болeе или менeе полноцeнную работу даетъ мнe бумажку, на которой написано, что цeна ей -- рубль, и даже что этотъ рубль обмeнивается на золото. Реальная же цeна этой бумажки -- немногимъ больше копeйки, несмотря на ежедневный курсовой отчетъ "Извeстiй", въ которомъ эта бумажка упорно фигурируетъ въ качествe самаго всамдeлишняго полноцeннаго рубля. Въ теченiе 17-ти лeтъ государство, если и не всегда грабитъ меня, то ужъ обжуливаетъ систематически, изо дня въ день. Рабочаго оно обжуливаетъ больше, чeмъ меня, а мужика -- больше, чeмъ рабочаго. Я пропитываюсь "Инснабомъ" и не голодаю, рабочiй воруетъ на заводe и -- все же голодаетъ, мужикъ таскается по ночамъ по своему собственному полю съ ножикомъ или ножницами въ рукахъ, стрижетъ колосья -- и совсeмъ уже мретъ съ голоду. Мужикъ, ежели онъ попадется, рискуетъ или разстрeломъ, или минимумъ, "при смягчающихъ вину обстоятельствахъ", десятью годами концлагеря (законъ отъ 7 августа 32 г.). Рабочiй рискуетъ тремя-пятью годами концлагеря или минимумъ -- исключенiемъ изъ профсоюза. Я рискую минимумъ -- однимъ непрiятнымъ разговоромъ и максимумъ -- нeсколькими непрiятными разговорами. Ибо никакой "широкой общественно-политической кампанiей" мои хожденiя въ "Инснабъ" непредусмотрeны.
