Союзники, совершив обходный маневр, через Инкерман подступили к городу с юга; англичане захватили Балаклаву, а французы - Камышевую бухту. 13 сентября в Севастополе было объявлено осадное положение. Так началась героическая 349-дневная Севастопольская оборона. Ее возглавили вице-адмирал Корнилов, командующий эскадрой вице-адмирал Нахимов и начальник обороны Малахова кургана контр-адмирал Истомин.
С моря Севастополь прикрывался мощными береговыми батареями. Однако было решено затопить поперек входа в бухту 5 линейных кораблей и 2 фрегата, чтобы не дать паровым судам неприятеля прорваться на внутренний рейд. Огромная работа под руководством инженер-подполковника Тотлебена была проделана по укреплению подходов к Севастополю с суши, где до того существовало лишь одно устаревшее укрепление. Уже на глазах противника ежедневно из земли вырастали все новые и новые твердыни, превратившие вскоре почти беззащитный город в сильнейшую крепость, которая на всю войну приковала к себе армию союзников.
Интервенты хотели взять Севастополь открытым штурмом, но, видя быстрое усиление укреплений, приступили к осаде крепости. Первые осадные работы начались в ночь с 27 на 28 сентября, а 5 октября, около семи часов утра, союзники начали бомбардировку города с моря и суши. Именно в этот день на Малаховом кургане был смертельно ранен вице-адмирал Корнилов. В драматической сцене, описанной Сергеевым-Ценским, приводятся последние слова, сказанные замечательным военачальником перед смертью: "Отстаивайте... Отстаивайте Севастополь!"
Основное бремя обороны легло теперь на плечи вице-адмирала Нахимова. В романе с незаурядным мастерством воссоздан образ этого выдающегося флотоводца, любимца матросов и солдат. "Он не отличался красноречием, отмечает Сергеев-Ценский, - однако никто из командиров во флоте не мог так говорить с матросами, как он, потому что никто лучше его не знал ни быта, ни нужды, ни сердца матроса, и матросы его любили, хотя он был очень требователен по службе. В разговоре между собой они не называли его ни "адмиралом", ни "Нахимовым", - он был у них просто "Павел Степаныч"...
В величественной панораме все время меняется масштаб повествования, место действия переносится из русского стана, где славный адмирал Нахимов приходит на свадьбу матроса Подгрушного и сестры милосердия Даши, во вражеский лагерь, из курской деревни - в Зимний дворец, откуда пытается управлять военными действиями совершенно оторванный от реальных событий император Николай I.
В нашем литературоведении и критике уже говорилось, что в изображении русского самодержца Сергеев-Ценский стремится следовать традициям Льва Толстого, создавшего непревзойденный портрет Николая I в романе "Хаджи-Мурат". Но образ царя в "Севастопольской страде" дан в эволюции, движении. Вначале это самоуверенный властитель, убежденный в победоносной мощи крепостнического государства (сцена, когда Николай узнает от ротмистра Грейга о проигранной русскими битве при Алме); затем это человек, сломленный осознанием военной катастрофы, плачущий перед иконами, готовый к уходу из жизни.
Символизируя собой вершину социальной пирамиды, русский самодержец распространяет вокруг себя леденящее дыхание рутины и отсталости. Его приближенные несут в себе тот же холод, бесчеловечие, рутинную помещичью психологию. Таков главнокомандующий русскими войсками в Крыму князь Александр Сергеевич Меншиков. Исследователь творчества Сергеева-Ценского П. Плукш верно подметил, что образ его в эпопее трагичен.
Это был отважный воин (в русско-турецкой войне в 1810 году он участвовал в занятии Туртукая и штурме Рущука, а затем во всех крупных боях Отечественной войны и заграничных походах), образованнейший человек, враг Аракчеева, которого он осыпал злыми каламбурами. Это восстановило против Меншикова Александра I, который говорил, что у князя "душа чернее сапога" и "ум лишь для того, чтобы кусаться". Возвращенный на службу в царствование Николая I, Меншиков становится совсем другим человеком: разработав подробную реформу русского флота, он сам и оказывается главным препятствием на пути каких-либо прогрессивных начинаний. Он игнорирует какие-либо новые идеи, пренебрежительно оценивает значение винтовых судов, близоруко понимает политическую обстановку. И по мере перерождения храброго и инициативного воина в рутинера-крепостника растет служебное положение Меншикова. Как показывает Сергеев-Ценский в своей эпопее, растет и пренебрежение князя к солдату и матросу, к народу. "За кого же принимаете вы солдат, что вы их бросаете, как собак, чуть только они ранены? - возмущенно думает знаменитый хирург Пирогов. - И как же могут они биться при таких условиях, если убеждены, что вы их не считаете за людей?"
Писатель проводит резкую межу, разделяя своих героев на два лагеря. И главной, определяющей силой закономерно становится при этом н а р о д. Само слово "страда", употребленное Сергеевым-Ценским, то есть рабочая пора для земледельца, как то - сенокос и жатва хлеба, - символизирует философский замысел эпопеи, выражает ее концепцию. Показ народной войны против захватчиков воплощается в десятках батальных эпизодов - подвигах пластуна Василия Чумаченко (он же крепостной Терентий Чернобровкин, порешивший своего жестокого барина), Петра Кошки, Матвея Шелкунова богатырского вида храбреца, сибиряка-енисейца, который один прикрывал отход раненых после неудачного боя. И имя им - легион. С особой выразительностью показывает Сергеев-Ценский героическую оборону Малахова кургана, защищенного выдвинутыми вперед укреплениями, которые получили имя "трех отроков".
Эпопея Сергеева-Ценского носит героико-трагический характер, постоянно возвращая нас к жертвам, какие несли защитники Севастополя. 7 марта 1855 года пал доблестный защитник Малахова кургана контр-адмирал Истомин; в бою за Корниловский бастион 6 июня полегла почти вся 5-я мушкетерская рота Севского пехотного полка во главе с неустрашимым капитаном Островским; 8 июня был тяжело ранен Тотлебен. С особой художественной силой показывает Сергеев-Ценский гибель начальника севастопольского гарнизона адмирала Нахимова. 25 июня, объезжая по обыкновению оборонительную линию, Нахимов с корниловской батареи стал рассматривать неприятельские работы и был поражен пулей в висок.
Похороны Нахимова изображены в эпопее как изъявление любви народа даже не к герою, а к замечательному человеку, повторявшему: "Все сделает матрос, если мы с вами забудем о том, что мы - помещики, дворяне, а он крепостной! Он - первая фигура войны - матрос, да-с! А мы с вами вторые-с! Он - матрос, - вот кто!.. Так же и солдат!" "Об умершем ли герое плакали? - комментирует писатель. - Может быть, только о человеке, который сумел сохранить душевную теплоту, несмотря на свой чин и положение во флоте и в осажденном городе, несмотря на всю обстановку осады и с каждодневными канонадами, и с частыми боями, обстановку, при которой неизбежно черствеет сердце, ожесточается душа".
Севастополь пал после беспримерного геройского одиннадцатимесячного сопротивления. В приказе, отданном по южной армии и военно-сухопутным и морским силам в Крыму, говорилось:
"Храбрые товарищи, грустно и тяжело оставить врагам нашим Севастополь, но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году. Москва стоит Севастополя! Мы ее оставили после бессмертной битвы под Бородином. Тристасорокадевятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино!
Но не Москва, а груда каменьев и пепла достались неприятелю в роковой 1812 год. Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одни пылающие развалины города, собственною нашею рукою зажженного, удержав за нами честь обороны, которую и дети и внучата наши с гордостью передадут отдаленному потомству"*.
_______________
* Хрестоматия по русской военной истории. - М., 1947, с. 451.
Существуют различные памятники: из дерева, из гранита, из мрамора, из бронзы. Свой памятник героям Севастопольской обороны замечательный советский писатель С. Н. Сергеев-Ценский создал с помощью слова - едва ли не из самого долговечного материала. Десятилетия служит он делу воспитания патриотического чувства, гордости за свою Родину и любви к ней.
О л е г М и х а й л о в
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
БАЛ
I
Необыкновенной мощности, багроволицая, несмотря на щедрый слой пудры, с дюжим носом и круглыми ястребиными глазами, адмиральша Берх, энергично действуя веером в направлении складчатой шеи и низко декольтированных широких жирных плеч, басом говорила полковнику Сколкову:
- Но послушайте, как адъ-ю-тант светлей-шего, должны же вы были от него слышать его мысли вслух!.. А то мы ведь так и не знаем, можно ли нам, слабым существам, оставаться здесь, в Севастополе, или убираться отсюда, пока в нас не начали стрелять!.. Вон адмирал Корнилов свою Лизавету Васильевну еще в июле в Николаев отправил со всеми чадами... Правда, она ходила беременная пятым ребенком, ей всякая там эта стрельба с кораблей английских вредна, конечно... Ну, а для нас чем она может быть полезна?
