Поршнев предлагает более широкий взгляд на рабовладельческое общество:
«При более широком взгляде представляется, что „варвары“ и „греки“, „варвары“ и „римляне“ были органически прикованными друг к другу половинами или полюсами сложного огромного единства. Это было антагонистическое единство. При этом не только рабовладельческое государство нельзя мыслить себе вне окружающей варварской среды — источника всех его жизненных сил.
Сами варварские народы подверглись глубокой трансформации в условиях этого великого противостояния». Из всех гипотез, предложенных для объяснения причин возникновения у варварских народов так называемых «военных демократий», — продолжает Поршнев, — «особенно заманчивой представляется та, которая видит в этой своеобразной государственности, возникшей раньше возникновения классов, государственность, обращенную вовне, порожденную непосредственно или опосредованно существованием военной угрозы со стороны ближе или дальше лежащего рабовладельческого государства».[36]
Поршнев подчеркивает, что описанная им специфика рабовладельческого общества может быть обнаружена по всему миру:
«В античном мире такая граница, как Римский вал, отделяет не одну „страну“ от других, а сложную совокупность рабовладельческих территорий и популяций, охваченных некоей политической общностью, от множества окрестных, но неотторжимых от этой общности варварских племен и народов, где воспроизводится основная производительная сила самого античного общества».[37]
«Великие рабовладельческие державы древнего Ирана, древней Индии, древнего Китая, эллинистических государств Азии были окружены такими же океанами бьющихся об их берега варварских народов, то оборонявшихся, то нападавших, выражавших не в меньшей мере, чем на Западе, нечто отнюдь не „внешнее“, а внутренний антагонизм древнего мира как поляризованного целого. Чем глубже становилась эта поляризация, чем отчетливее она материализовалась в форме всяческих китайских стен и римских валов, тем неизбежнее приближался час прорыва».[38] Тем самым приближался час «феодального синтеза», того революционного процесса диффузии двух половин или полюсов рабовладельческого целого, из которого вырастет уже феодальное общество.
Почему, однако, в группу классических рабовладельческих обществ не попал древний Египет и другие подобные ему цивилизации? Анализ развития различных рабовладельческих обществ привел Поршнева к выводу о возможности выделить «в широком смысле» три ступени развития рабовладельческого строя:
«1) домашнее (или патриархальное) рабство, являющееся если не полностью, то в значительной степени экзогенным;
2) более развитое рабство древневосточных обществ, имеющих тенденцию поработить население внутри страны и закрепить его порабощенное положение;
3) античное рабство, являющееся снова по преимуществу экзогенным и связанное с решительным запрещением обращать в рабство сограждан».[39]
Цивилизации, в которых переход со второй ступени на третью по каким-либо причинам оказался заблокирован, утратили возможность дальнейшей эволюции по пути «рабовладельческого прогресса». Поэтому примеры ярких исторических тупиков, в которых они оказались, лишь подчеркивают безальтернативность описанного выше пути поступательного исторического развития через третью ступень рабства к феодальному синтезу.
Поршнев не мог не понимать, что излагаемая концепция эволюции рабовладельческой формации и ее революционной трансформации в феодальную автоматически ставит под сомнение один из официальных предметов «советской гордости»: отечественная история не знала рабства. Ведь характер связи Киевской Руси с Восточно-Римской империей, с Византией, очевидно, укладывается в общую логику: Русь действительно не была рабовладельческим государством, поскольку была источником пополнения рабов для такого государства в рамках единого социального организма.
Поэтому Поршнев ограничился предельно осторожным рассуждением на эту тему:
«Но ведь отнюдь не лишено объективных оснований и отнюдь не обидно ни для западноевропейских стран, ни для России, что Киевская Русь стоит к Восточной Римской империи примерно в таком же историческом отношении, как Франкское государство — к Западной Римской империи».[40]
В своем анализе «рабовладельческой формации» Поршнев не ограничился решительным пересмотром понятия «рабовладельческое общество». Он предложил столь же серьезный пересмотр и понятия «рабство», о чем будет сказано ниже в разделе Философия истории как социальная философия.
В заключение темы единства истории приведу одно характерное методологическое замечание Поршнева:
«Подлинный историзм должен всегда видеть целый процесс исторического развития человечества и, сравнивая любые две точки, соотносить их с этим целым процессом. […] Только такой взгляд дает мировой истории подлинное единство. Тот, кто изучает лишь ту или иную точку исторического прошлого или какой-либо ограниченный период времени, — не историк, он знаток старины и не больше: историк только тот, кто, хотя бы и рассматривая в данный момент под исследовательской лупой частицу истории, всегда мыслит обо всем этом процессе».[41]
II. Философская антропология
Сам Поршнев считал предметом своей основной специальности проблематику антропогенеза:
«Многие годы я слышу кастовые упреки: зачем занимаюсь этим кругом вопросов, если моя прямая специальность — история Европы XVII–XVIII веков. Пользуюсь случаем исправить недоразумение: наука о начале человеческой истории — и, в первую очередь, палеопсихология — является моей основной специальностью.
Если в дополнение к ней я в жизни немало занимался историей, а также и философией, и социологией, и политической экономией — это ничуть не дискредитирует меня в указанной главной области моих исследований. Но вопросы доистории встают передо мной в тех аспектах, в каких не изучают их мои коллеги смежных специальностей».[42]
Изложение вклада Поршнева в науку об антропогенезе в виде вклада его в целый ряд вполне самостоятельных наук крайне сложно, ибо эти науки на проблеме антропогенеза пересекаются до такой степени, что границу между ними провести уже практически невозможно. Однако есть одно обстоятельство, которое делает такой путь оправданным.
Поршнев отчетливо понимал двусмысленную роль специальных наук в изучении проблем антропогенеза. С одной стороны, палеоантропологи, палеонтологи и палеоархеологи — едва ли основные «легитимные» исследователи происхождения человека — были крайне поверхностно знакомы с серьезными научными результатами, полученными в зоологии, психологии, нейрофизиологии, социологии. С другой, сами эти перечисленные науки были крайне слабо развиты именно в приложении к плейстоценовому времени:
«Ни один зоолог не занялся всерьез экологией четвертичных предков людей, а ведь систематика, предлагаемая палеонтологами для окружавших этих предков животных видов, не может заменить экологии, биоценологии, этологии. Ни один психолог или нейрофизиолог не занялся со своей стороны филогенетическим аспектом своей науки, предпочитая выслушивать импровизации специалистов по совсем другой части: умеющих производить раскопки и систематизировать находки, но не умеющих поставить и самого простого опыта в физиологической или психологической лаборатории. Ни один квалифицированный социолог или философ не написал о биологической предыстории людей чего-либо, что не было бы индуцировано, в конечном счете, теми же палеоархеологами и палеоантропологами, которые бы сами нуждались в этих вопросах в научном руководстве.
Получается замкнутый круг…»[43]
Для того чтобы прорвать этот замкнутый круг, Поршнев решительно взялся за восполнение названных выше пробелов в зоологии, физиологии, психологии, социологии, философии и т. д.
Поршнев — материалист. И в этом отношении он не одинок в кругу антропологов.
Однако он едва ли не единственный исследователь-материалист, который учел, усвоил весь тот массив религиозной критики материалистических представлений об антропогенезе, который накопился со времени выхода дарвиновского Происхождения видов. Из всех материалистических концепций происхождения человека концепция Поршнева сегодня остается единственной сумевшей устранить все те наивно-упрощенные элементы материалистического подхода к проблеме, на которые уже давно и совершенно обоснованно указывала религиозная критика.
Без всякого преувеличения можно сказать: если на уровне современного знания фактов и существует альтернатива религиозным представлениям об антропогенезе, то это концепция Поршнева. Даже несмотря на то, что вот уже 25 лет с ней профессионально никто не работает. Все остальные концепции такой альтернативой признаны быть не могут.
