Ознакомительная версия.
Вернемся вновь к Кояловичу, специально отмечавшему: «Служение отечеству, которое в смутные времена так гармонически, стройно проводило в движение все силы северного населения, без разделения на сословия и без вражды между ними, было всем ощутительно, тогда как середина России, служилая и крепостная, или изменничала, или бессильно страдала»19. Ущербность патриотизма, основанного на несвободе, отмечает Ключевский: «Дворянское ополчение… еще раз показало в смуту свою мало- пригодность к делу, которое было его сословным ремеслом и государственной обязанностью»20. Энергию, инициативу, настойчивость – основные слагаемые успешных действий по освобождению страны, Ключевский усматривает в действиях казачества, перешедшего на сторону государственности и правопорядка21.
Важным элементом новизны, внесенным Смутой, было углубление социальных аспектов освободительной борьбы русского народа практически на всех уровнях общественной организации. Большинство структурированных групп начинают, хотя и не всегда последовательно, выдвигать свои требования и отстаивать специфические интересы.
Прежде всего, это касается несколько легальных и гласных попыток боярства получить от очередного кандидата на престол более или менее оформленные гарантии от произвола царской власти. Это прямо свидетельствует о возросшем гражданском сознании боярства и его нежелании мириться со своим унизительным и порабощенным положением перед самодержавной властью. Впервые это произошло при избрании Бориса Годунова, который в молчаливой форме – «перемолчал», отверг эти требования. Но уже Василий Шуйский вынужден был дать, причем письменно («подкрестная запись»), такие обещания, как отказ от преследования родственников осужденных и неприкосновенность их имущества, вынесение смертного приговора лишь при согласии Боярской думы; гарантии прав населению, занятому в торговле; не принимать во внимание и не давать ходу непроверенным доносам и пр. В данном случае является несущественным, что В. Шуйский нарушил свои обещания. Гораздо более ценным в историческом плане являются первые формы гражданского протеста против самовластия, которые потребовали от их инициаторов немалого мужества.
В договоре от 4 февраля 1610 г. об условиях приглашения сына польского короля Владислава на престол московских царей нашли отражение интересы служилого сословия, дьяков и неродовитых людей о повышении «меньших людей» сообразно их «заслугам» и выслуге и право свободного выезда за границу для получения образования. Но эти справедливые требования будут реализованы только в эпоху петровских преобразований.
Что же касается народных масс, то они начинают переходить к более активным формам протеста, нежели бегство на окраины и за границы Московского государства, и XVII в. входит в российскую историю как век «бунташный».
Итогом осмысления социального хаоса «Смутного времени» стал вывод о необходимости согласия между властными и подвластными, гармонии общественных и государственных отношений, выраженных в идее «народного блага». Это достаточно радикальная идея стала пониматься как некое условие и предпосылка истинного служения отечеству, т.е. «благо народное» и «благо отечества» начинают трактоваться как близкие и даже тождественные понятия. «Только те люди заслуженно пользуются плодами, выгодами и правами своей родины, – подчеркивал Ю. Крижанич, – коих действия и труды стремятся прямо к общему народному благу. А чья жизнь и чьи труды не приносят никакой пользы ни для защиты, ни к охране народа, те люди не стоят ни воды, ни воздуха своей родины и должны быть изгнаны из неё вон»22.
§ 3. Формирование идеологии российского патриотизма
В своих ранних формах идеология российского патриотизма преимущественно определялась комплексом философских и социально- политических идей, разделявшихся Петром Великим и членами его ученой дружины во главе с Феофаном Прокоповичем. Источником этих идей были как традиции русской государственности, так и достаточно ощутимое влияние учений Европейского Просвещения.
Не меньшее значение имела и исключительно активная жизненная позиция Петра I, проявившаяся уже в отроческие годы, когда о глубоких идейных влияниях утверждать достаточно проблематично. Специфика этой позиции, резко выделявшая уже в первые годы своего царствования Петра I среди других русских монархов, заключалась в том, что, провозгласив целью государства всеобщее благо, он объявляет себя не более, чем первым государственным служащим. Причем, служение государству российскому он понимает одновременно и как служению отечеству. Справедливо отмечал по этому поводу П. Милюков: «Сознание долга перед родиной облекается у Петра в форму, наиболее понятную для него и для его окружающих, – в форму, заимствованную из военной службы, военной дисциплины. Он служит отечеству – не только как царь, как «первый слуга», как Фридрих Великий; нет – он прежде всего служит, как барабанщик, бомбардир, шаутбенахт, вице-адмирал. В Полтавской битве он командует своей отдельной частью… В 1713 году вице-адмирал Крюс предостерегает Петра от рискованной морской авантюры; Петр отвечает: брать жалованье и не служить – стыдно»23.
Если прежде монархи, осознавая себя «помазанниками божьими», лишь повелевали своим подданным и милостиво снисходили к их нуждам, то Петр I, ломая прежние традиции, сознательно погружает себя в мир кропотливого и повседневного труда на поприще служения отечеству. Мировоззрение Пера I как патриота и государственного деятеля раскрывает его знаменитый приказ, отданный накануне Полтавской битвы: «Воины! Се пришел час, который должен решить судьбу отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь…а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего»24.
Преддворяя текстологический анализ, нужно отметить, что в этих глубоко эмоциональных положениях, обращенных к патриотическому сознанию и чувствам российских воинов, тем не менее, обнаруживаются признаки как прямого, так и опосредованного влияния политических и правовых учений Европейского Просвещения. Сразу же обнаруживается, что подход к концептуальной базе европейской мысли строго дифференцирован, поскольку отбираются лишь те положения и установки, которые, по мнению Петра и его советников, наилучшим образом отвечают запросам и традициям России. Принципиально отвергается теория и практика раннебуржуазного либерализма: «английская вольность здесь не у места»25, и все свои интеллектуальные симпатии и предпочтения российская политическая элита отдает идеям немецкого Просвещения. Выбор не случаен. Российскому самодержцу не могли не импонировать апологетика абсолютной монархии С. Пуфендорфом и Х. Вольфом, их позициям умолчания в отношении института крепостничества, жесткая регламентация личной жизни, отрицание права подданных на активные формы протеста. Все это никак не отнесешь к вершине немецкой теоретической мысли этого исторического периода.
Вместе с тем, Петр I творчески усвоил и сильные стороны учения Самуила Пуфендорфа, в котором нашли дальнейшую систематизацию и разработку доктрины естественного права Т. Гоббса, Ж. Бодена, Г. Гроция. Это позволило ему обрести совершенно иной уровень политико- юридических представлений о происхождении и сущности государства, его функциях, роли и назначения монарха по сравнению с прежними русскими самодержцами.
Обратимся к текстологическому анализу упомянутого исторического приказа. Сразу же обнаруживается, что Петр I отделяет фигуру самодержца от государства, что далеко выходит за рамки прежних – вотчинных представлений о тождестве этих понятий. Для него фигура монарха менее значима, нежели государство: «Сражаетесь не за Петра, но за государство, Петру врученное». Причем, в отличие от прежних представлений русских царей о прямом божественном происхождении своей власти, Петр I не ссылается на этот излюбленный тезис. И вот почему. Пуфендорф – его любимый автор, к сочинениям которого он постоянно обращался, считал, хотя бог и инициирует, и освещает царскую власть, но все же первоначальным источником и предпосылкой возникновения власти и государства является свободное согласие людей, объединившихся в единое целое и делегирующих значительную часть своих прав и свобод одному лицу или группе лиц, образующих верховную власть26.
В приказе Петр I, исходя из громадной значимости для дальнейших судеб России предстоящего сражения, отходит от своего идеала могущественной империи как самоцели общественного развития и выдвигает новый аргумент – «блаженство и слава России» представляют ценность не сами по себе, а «для благосостояния вашего». В развернутом виде этот тезис прозвучал в его речи, посвященной заключению Ништадского мира. «Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, – подчеркнул Петр I, – который нам Бог кладет перед очами, как внутрь, так и во вне, отчего облегчен будет народ»27. Это положение, находившееся в явном противоречии с предшествующей практикой русского царизма, свидетельствует о влиянии европейских учений о «народном благе» на мировоззрение российского императора.
Ознакомительная версия.
