Ознакомительная версия.
Среди менее самостоятельных охотников и рыболовов родственные группы играли более заметную роль (в особенности в брачной политике таежных народов), но личный престиж был столь же преходящим. Учитывая невозможность накопления богатства, страховкой бродячего охотника или собирателя от превратностей добывающего хозяйства был обычай делиться едой, так что политическая власть зависела от способности распределить добычу и в конечном счете от физической силы и «охотничьей удачи» (понимаемой как благоволение духов). «Сильных мира сего» избирали и, раньше или позже, смещали в ходе скачек, борцовских состязаний, военных или охотничьих экспедиций{18}.
Разделение труда было основано на возрастных и половых различиях, причем мужчины главным образом отвечали за добычу продовольствия, а женщины — за его обработку, перевозку и ведение домашнего хозяйства. В зоне тайги большинство браков представляло собой долгосрочные хозяйственные союзы между двумя экзогамными родами, способ, посредством которого рабочая сила (и источник будущей рабочей силы) обменивалась на собственность в форме калыма за невесту; в случае развода калым возвращался. В тундре, в особенности на северо-востоке, браки заключались двумя индивцдами после успешной отработки за невесту со стороны жениха.
Полигамия была одновременно и показателем успеха, и вложением в будущее, но, поскольку лишь немногие мужчины-северяне могли позволить себе более одной жены, обычным делом были набеги с целью похищения женщин (а также детей, собак, северных оленей). Пленники-мужчины были практически бесполезны, и их предавали смерти, если они, предвидя поражение, не успевали сами убить членов своих семей и покончить с собой. Некоторые военные столкновения, в особенности порожденные местью, тщательно организовывались и регулировались с участием представителей обеих сторон, которые согласовывали время, место и стратегию боя{19}.
Другой формой перераспределения собственности был натуральный обмен, который обычно предполагал контакт между населением тундры, тайги и побережья, а также даннические/торговые отношения с южными и западными купцами и сборщиками налогов. Большая часть торговли осуществлялась мужчинами в специально отведенных местах, хотя некоторые сделки могли производиться при помощи делегаций женщин-рабынь или путем так называемой «немой торговли», когда две стороны поочередно оставляли свои товары в условленном месте до тех пор, пока каждый не будет удовлетворен и не признает сделку честной{20}. Долгосрочные торговые союзы, обычно известные как «дружба», были довольно широко распространены и сопряжены с правом преимущественного (а иногда исключительного) обмена, а также с определенными социальными привилегиями.
Идея обмена лежала в основе традиционного арктического мира: чтобы жизнь могла продолжаться, каждый должен был чем-то поделиться и получить что-нибудь взамен{21}. Хозяин Моря приносил свои богатства и питался плодами Земли; духи животных, которые соглашались быть убитыми, получали пищу; а род, куда брали замуж женщину, был обязан расплатиться калымом или работой. У всех вещей были свои духовные владельцы или двойники, которых надо было умиротворить, умилостивить или подкупить (иногда этим занимался шаман). Каждое успешное убийство или поимка зверя были подарком, и каждое кровопролитие — жертвоприношением.
К концу XVI в., когда русские начали в больших количествах и с серьезными намерениями прибывать в Северную Евразию, обитатели тундры и тайги познакомились с людьми, чьи условия обмена были новыми и порой удивительными. Китайцы на берегах Амура, татары и монголы в Южной Сибири, новгородцы и затем московиты на северо-западе настаивали на регулярной выплате дани пушниной в обмен на «покровительство». Охотники, по всей видимости, рассматривали дань как своего рода обмен, но такой, который влечет за собой новые товары, новые правила и новые обязанности.
Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт
На нем находит неизвестный вид
Животного. Чуть позже шкипер Смит
Привозит шкуру. Всякий заключит,
Тот остров — не фантом.
Джон Шейд. Бледное пламя[9] Одной из важнейших причин возникновения древнерусских княжеств была торговля пушниной, а лучшие меха поступали с северных границ. Под 1096 годом «Повесть временных лет» приводит новгородский рассказ о странном народе, который жил за высокими горами «на полунощных странах» и говорил на невразумительном языке. Летописец отождествляет этот народ с одним из «нечистых» племен, изгнанных Александром Великим, но на новгородских землепроходцев большее впечатление производил тот факт, что пленники «помавают рукою просяще железа… дают скорою противу»[10]. Богатство Новгорода было основано на экспорте пушнины (в Булгар, Киев, Византию, а позже — в города Ганзейского союза), а самым распространенным путем ее добычи было наложение дани. Пушные звери постепенно отступали, и в поисках новых шкур и новых звероловов новгородцы дошли от Двины до Мезени и Печоры. К концу 1200-х годов они привычно называли «Югорскую землю» на Северном Урале своим владением{22}.
В XIV в. в борьбу за арктическую пушнину вмешались великие князья московские, которые к тому времени стали крупными поставщиками мехов своим южным соседям, а также московские реформаторы монастырской жизни, которые искали в северных лесах «общежительства», новых обителей и новообращенной паствы{23}. В 1383 г. Стефан, «зырянский наставник», был назначен первым епископом Пермским; в течение следующего столетия новгородцев вытеснили с Двины; а в 1499 г. силы Ивана III основали город Пустозерск близ устья Печоры и снарядили большую экспедицию «на Угорскую землю и на Гогуличи»{24}.
Перелом наступил в середине XVI в. Взятие Смоленска вызвало оживление торговли с Польско-Литовским государством и Лейпцигом; открытие англичанами северного пути в Россию привело к основанию Архангельска; а завоевание Казани (1552) и Астрахани (1556) открыло для России рынки Центральной Азии и сделало уязвимым Сибирское ханство, небольшой остаток Золотой Орды на реке Тобол и важный транзитный центр доставки мехов из Арктики. Последующее расширение сферы торговых интересов Москвы совпало с распространением моды на меха в Западной Европе и при османском дворе. Согласно Дж. Флетчеру, «мехов» «вывозили из Страны в некоторые годы купцы из Турции, Персии, Болгарии, Грузии, Армении и иных Христианских держав ценностью в четыре или пять тысяч рублей»{25}.
В последней четверти XVI в. за доступ к «сокровищам земли полуночной» соперничали хан Кучум из рода Чингизидов, собиравший дань пушниной с охотников и рыболовов Нижней Оби, и купеческая фамилия Строгановых, обладавшая царской грамотой на право добычи соли, торговли и обложения данью местных звероловов, а также на праю удостоверяться, что «салтан Сибирский» не препятствует «нашим остяком, и вогуличам и югричам нашие дани в нашу казну давати»{26}. Около 1581—1582 гг. казачье войско из нескольких сот человек, нанятое Строгановыми, усиленное местными «охочими людьми» и возглавляемое неким Ермаком Тимофеевичем, перешло за Уральские горы и после продлившейся год военной кампании разграбило столицу ханства. Мощь казачьего огнестрельного оружия и недостаток энтузиазма у части союзников Кучума решили исход дела, и «драгие лисицы, черные соболи и бобры» были посланы в Москву{27}. Лишенное центра, который связывал воедино сложную структуру местных союзов, Сибирское ханство быстро распалось. Ворота в Северную Азию были открыты, и сотни, а позже тысячи царских подданных устремились на восток в поисках пушнины.
Движение возглавляли независимые купцы и звероловы{28}. Затем, «ревнуя о государевой прибыли» и не забывая о собственной, пришли служилые люди, наемники и казаки во главе с назначенными Москвой воеводами[11]. Путешествуя по переплетающимся сибирским речным путям, они находили «новые земли», строили новые крепости (остроги) и налагали дань пушниной (ясак) на новых «иноземцев». Когда ресурсы пушнины истощались или ясачное население становилось слишком большим, чтобы им можно было управлять из одного острога, строили новый, и процесс повторялся{29}. Примерно через шестьдесят лет после похода Ермака Иван Москвитин достиг Охотского моря, а Семен Дежнев обогнул мыс, который ныне носит его имя. Дальше к югу продвижение Московского государства на Южный Урал, в верховья Енисея и бассейн Амура было остановлено степными кочевниками и пограничными аванпостами Маньчжурской империи. Так или иначе, именно северо-восток, — где меха были гуще, а народы были «небольшими», — привлекал большинство европейцев[12].
Ознакомительная версия.
